Я заснула, когда в палате стало темно, а свет из коридора, полоской ползущий из-под закрытой двери, дотянулся до ножек моей кровати.

— Помогите! Помогите, мне плохо!

Что-то грохнуло, зазвенело. Голоса становились то тише, то громче. Открыв глаза, я лежала, не двигаясь, и смотрела на тени, мелькавшие на тусклой полоске света из коридора. Было страшно. От крика, от стонов, от чужой боли и тревожных голосов за дверью.

Снова крик. Я зажмурилась.

Наверное, надо было поехать домой. Становилось невыносимо находиться здесь одной.

Я села на кровати, откинула назад волосы, упавшие на глаза, и потянулась за телефоном, лежавшим на тумбочке. Не дотянулась, потому что ощутила чье-то присутствие. Может, кого-то привезли, пока я спала? Вырубило меня в один момент.

Страх на мгновение уколол сердце, а потом я почувствовала аромат Жениной туалетной воды.

Закрыла глаза и улыбнулась. Услышала скрип койки у себя за спиной, звук шагов и оказалась в его объятьях. Цеплялась так, словно тонула, словно не могла отпустить его больше никуда.

Он взял меня за подбородок и, легко коснувшись губами моих губ, с тревогой оглядел мое лицо. Я только счастливо улыбнулась.

— Мне сон снится?

— Нет, — он убрал прядь волос с моей щеки и осторожно заправил за ухо. — Почему не сказала, что тебе стало плохо? Почему не сказала, что попала в больницу?

— Мне не стало плохо. Я просто упала в обморок. И в больницу я не попадала. Меня держат тут силой.

Женя нахмурился. Шутка прошла мимо цели. Я протянула руку и погладила его по щеке.

— Прости. Я не хотела вешать на тебя свои проблемы. Ты и так весь вечер возился со мной. И мы не сдали проект…

— Я разве чужой тебе? — сухо спросил Женя.

— Нет. Но я не хочу…

— Я хочу, — резко перебил меня Шершнев и, вдруг крепко схватив меня за плечи, резко притянул к себе. Его глаза были так близко, что в тусклом уличном свете я видела синие точки на голубой радужке — снежинки на льду.

— Аня, послушай и учти. Твои проблемы — это и мои проблемы тоже. Меня волнует все, что связано с тобой, все, чем ты живешь, все, что тебя окружает. Я невнимателен по отношению к людям, требую от них того же, что и от себя, и не понимаю… — он на секунду запнулся. — Не сразу понимаю, что они другие. Что ты другая. Всегда и всем стремишься помочь, даже в ущерб себе. Прости меня. Прости, что не увидел и не понял, как тебе тяжело.

— Жень, ты ошибаешься…

— Сама знаешь, что я прав. Говори мне все, ладно? Говори, потому что иной раз я слеп совершенно, но не глух, это точно.

— Я не в праве требовать от тебя…

— В праве. Ты слышишь меня, Аня? Я прошу тебя, любимая, пожалуйста, не отказывай мне в возможности помогать тебе, быть с тобой заодно всюду. Ты нужна мне. Ты, твои проблемы, твоя семья, твои радости. Все.

— Все, — эхом повторила я. Как быстро он сделал решающий шаг мне навстречу.

Женя убрал руки, и я сама потянулась к нему. Прижалась, положив ладони на его грудь, ощущая частые удары его сердца.

— Прости меня, Жень.

— Ну вот… Опять… За что?

— Что не всегда могу быть с тобой откровенной. Знаешь, я хотела, чтобы ты летел со мной. Хотела, чтобы вчера ты тоже был рядом. Мне было так страшно.

Я всхлипнула. Не сдержалась.

— Но как я могла что-то требовать. Твоя работа…

— Моя работа долгое время делала меня счастливым и давала цели, которых мне относительно легко было достичь. Я привязался к ней, но не настолько, чтобы сходить с ума по цифрам, жить ими, видеть в них смысл, — он провел рукой по моим волосам и, обняв, положил подбородок мне на макушку. — Теперь ты — моя цель. Требуй, чего хочешь.

— Ты знаешь, чего я хочу, — шепотом ответила я, наслаждаясь теплом и чувством бесконечной защищенности.

Он глубоко вздохнул, ничего не ответив.



Впервые за полгода с работы я вернулась вовремя. В квартире было тихо и пусто — Пашка и Марго после выписки отца из больницы уехали в село, погостить с неделю, подсобить матери, развлечь папу, которому прописали едва ли не постельный режим, поэтому он капризничал и бурчал, недовольный собой и всеми, кто хотел ему помочь.

Я обещала приехать в конце месяца, предупредив заранее Женю, что возьму отпуск и ему советую. Насчет себя босс ответил, что пока ничего сказать не может — мол, перед концом года много работы, встреч, планов, и все, конечно, требует его внимания. Я не спорила — давно поняла, что торопить события с Женей — не лучший способ добиться желаемого. Поэтому я работала — тихо, незаметно, закрывая глаза на усмешки, не слушая шуточек местных сплетниц, старательно избегая встреч с Инной и никому ничего не доказывая. Себе дороже.

Была и ещё одна очень важная причина, почему сегодня я отложила все дела. Мы ехали на ужин к родителям Жени. Следовало подготовиться — справиться с лишними нервами. Безусловно, я переживала и, наверное, сильнее, чем на первом собеседовании или даже в первый рабочий день. И мне теперь думалось, что существовала какая-то закономерность в том, что с течением жизни одни проблемы, которые раньше казались чудовищно глобальными, скатывались до микронеудобст, в то время как новые поднимались над головой, подобно цунами. Они, конечно, тоже позже превращались в лужи, но по первому времени очень пугали.

Я приняла душ, надела заранее подготовленный брючный костюм (почему-то мне хотелось выглядеть деловой и серьезной) и занялась макияжем. Руки тряслись, и пришлось на некоторое время прерваться и перевести дух, чтобы не выколоть глаз щеточкой для туши.

Взять себя в руки получилось не сразу, но Женю я встретила уже вполне спокойной. Он поцеловал меня легонько и, пройдя в квартиру, обернулся.

— Уже готова? — он вскинул бровь, оглядывая меня. — А почему так официально?

— Чтобы не выглядеть ветреной пигалицей с твоей работы.

— У меня на работе нет пигалиц.

— Но твои родители этого не знают, — я прищурилась. — Тебе, что, не нравится?

— Нет, почему, ты выглядишь великолепно, но ничего не могу с собой поделать, — Женя улыбнулся. — Я люблю юбки и платья. Они очень… м-м-м… раскрепощают.

Я поджала губы.

— Мы же не собираемся заниматься всякими непотребствами дома у твоих родителей.

— Непотребства можно творить и в машине, — Женя притянул меня к себе и произнес на ухо. — Я бы помог тебе расслабиться. Будь ты в юбке.

— Ну уж нет! Пошли, а то опоздаем.

Дом Шершневых находился в элитном районе, которые местные в шутку называли "Нью-Джерси". Вдоль заводи, на искусственно поднятом берегу, располагались коттеджи типажа "кто во что горазд". Были здесь и дворцы с колоннами, и небольшие домики под старину с резными наличниками, и замки с башнями и верандами. Летом тут, наверное, было красиво, потому что деревьев на приусадебных понасажали много, но сейчас, поздней осенью, когда листья уже почти полностью опали и лежали на дорогах влажными от дождя кучами, район выглядел, мягко говоря, угрюмо. В мусорных баках, грязных и дырявых, рылись собаки и вороны, на дороге, под лужами, скрывались выбоины. И в целом местность казалась слишком уж запущенной для тех, кто предпочитал жить во дворцах.

Заметив мое удивление, Женя, усмехнувшись, пояснил:

— Тут каждый тратит деньги исключительно на свой дом. На места общего пользования собирать не получается. Один зажмет, а остальные решают, что не должны платить за соседа.

— И все вместе живут в грязи. Впечатляет.

— Угадаешь, где мой дом?

— Хм… Его проектировал не ты?

— Я тогда только палочки и крючочки рисовал в прописи.

— А… Ну… Значит, вон тот, за поворотом.

Женя ошарашенно уставился на меня.

— Как ты догадалась?

— По крыше. Дом тут самый старый.

Женя присвистнул и вырулил на соседнюю улицу. Перед жилищем его родителей — трехэтажным коттеджем красного кирпича с гаражом и балконом у чердачного окна — стоял фонарь с красно-белым, по спирали раскрашенным, столбиком. И этот веселый фонарь, среди серости и грязи элитного района, над выложенной плиткой площадкой, походил на новогоднюю карамель, забытую среди всякого мусора.