Моральные законы, которым следуют люди и вправду так необходимы? Или они всего лишь загоняют нас в рамки, ничтожат волю, отбирают возможности? И почему нарушение этих малосущественных, беспочвенных для кого-то законов одному стоит попытки переступить через себя, а другому – самоказни, сомнения, падения в пучину мучительных раздумий и тревоги?

Как-то я решил, что жить в этом мире не так сложно, если совсем не думать, если ничего не выискивать, ничего не ждать. Но не смог перестать ни думать, ни ждать.

Блестящие, просеченные белым цветом волны пускались по выгоревшей траве, в избытке напоенной животворным соком солнца; трепетно шумели стройные деревья поодаль. А я искал во всем этом долю беглого утешения.

Глаза вдумчиво заглядывают в тени. Чувства так быстро сменяются, и я уже не в состоянии себя понять. Окрыленная, благодушная радость, которая ажитировала меня ранее, медленно стекается в тягостную грусть, заполняющую всё пространство в груди.

Кисло прислушиваюсь к раздражающему вибро собственной почти вдребезги разбитой мобилки, что настырно гудит в кармане. Если это мать, то пусть не слышит, как я измазан, если Настя – пусть не жалеет меня, а если… Мне кажется, или меня действительно клонит в сон? Вот здесь? Под забором и палящим солнцем? Весело было бы наткнуться здесь на соседку Свету. Завтра весь город знал бы, что я последний пьянчуга.

А если это кто-то из парней звонит мне, не лучше ли показать им, каков я? Уловить брезгливость в глазах, опустошить, исчерпать наконец все эти отношения. Освободить от собственного бесполезного присутствия, освободить себя… Они поверят, если я скажу, что больно? Что всё так запутано для меня. Элементарные вещи, о которых я не имею понятия. Кто-нибудь, расскажите мне о них. Кто-нибудь, упрекните меня, и я смогу идти дальше!

Нет! Не нужно ненавидеть меня! Я утопаю в невыносимой злобе к себе! Зачем меня ненавидеть, если я сам себя так невыносимо, до скрипа зубов, ненавижу?

Солнце греет волнующийся вокруг меня воздух, и я ощущаю в животе невесомую щекотку. Как дурно, кровь всё идет. И почему я такой слабак, почему боюсь, отчего тоскую? Мне страшно. Мне страшно заплакать, страшно подумать от том, что мать будет только страдать. Хватаю воздух в онемевшие легкие, бок протыкает тупая боль, и я придаю ей новой окраски, нажимая руками, слизывая с губ и подбородка засохшую кровь. Нахожу это занимательным, но только на миг, ведь не в состоянии нормально дышать от скопившихся в носоглотке сгустков от неистерпимого зуда и жжения в горле, я захожусь в конвульсивном кашле. И ощущение, что это тело не мое, а я сам смотрю на все происходящее сбоку, никак не хочет исчезать.

Но как мне переступить через эту агонию? Как мне стать легким, бесчувственным, прозрачным? Как мне исчезнуть, никого не ранив? Пускай не смогу ступить и шага, пока всё не сотрется, пока преследует меня, прицепившись как клещ. Даже если мне придется сорвать его вместе с кожей, я буду жить легким и свободным, не глотая эту желчь ежедневно…

– Пав, смотри! Кто это там? – звонкий девчачий возглас царапнул отупевшее сознание.

Только сейчас ко мне пришло осознание. Осознание того, в какой неудобной позе я лежу и как больно давит мне в лопатки корявый асфальт на обочине. Прижатое к облупленному забору, плечо пекло уже не так сильно, зато живот распирало от мучительного ощущения тошноты. Голова не переставала кружиться и гудеть. Мне казалось, что череп трещит, как переспелая дыня.

– Ты хочешь рядом поваляться? Не выспалась? – отозвался кто-то другой, отнюдь совсем не удивленно. Грубо и безразлично. Наполненный юной резвостью голос совсем не сочетался со злостными словами, в которые сплетался бронзовым тембром.

Не в состоянии как следует углубиться в услышанное, я разглядывал золотистый небосклон, миритовые краешки сосен и туй, что выглядывали из-за покрытых мрачным шифером домов – вверх дном для меня.

– Ох! У него кровь! – пауза. – Стой. Да это же наш!..– завернула девушка острым тоном, что уколол, казалось, даже массу воздуха, нависшего над нами душным покрывалом.

– Ты всех бомжей в округе знаешь, Оль? – бессовестно перебили. В этом же тоне бринело раздражение, – меня прибьют из-за тебя, не тормози, – кажется, девушку схватили за локоть, но сразу же отпустили, напряженно сдвинув брови.

«Оля» поддаваться не собиралась. Никакая сила не заставит её уйти сейчас. Непреклонный интерес, желание узнать, что загорелись в ней тот же час, двинули девушку к моему, лежащему параллельно к бетонному фундаменту, телу.

Пока голос незнакомца поочередно наполнялся то нервным нетерпением, то пронзительной едкостью, я думал о том, не остановилась ли кровь часом, не перестал ли у меня болеть бок, не разъяснились ли мысли? Не пора ли мне подняться уже и умыться? Хотя бы в фонтане возле парка. И вообще, почему эти смертные видят меня? Я же укрылся плащом-невидимкой?

– Кто?.. – потупился злостный парень и замолк, засмотревшись на Олино недоуменное лицо.

Она жестом его подозвала, злорадно даже немного довольствуясь своей находкой.

– Веселый денек, Пашек. Всех недругов поубывать решил?

Металл, на который я оперся, уже не казался таким горячим. Пальцы не так сильно уже и ломало. Я застыл, а вместе со мной и вся боль. Непонятные слова, что витали в пространстве, там же и таяли, раз за разом отталкиваясь моим сознанием. Голос, внезапно резко потухший, оборвался и вовсе. Я замер в тревожном ожидании, не в состоянии оторвать взгляд от небосклона.

– Чего окаменел? Боишься, что-ли? Я пошутила, – почти прошептала Ольга и, казалось бы, нервно улыбнулась. Её маленькая аккуратная ручка невинно прилегла мне на плечо, – Что делать? – пробормотала она себе под нос растерянно.

Выгнутая дугой бровь – первое, что попало в поле зрения, – говорила совсем не о вопиющем возмущении или жалости, такой ненавистной и противной. Говорила о волнующем интересе, обращенному ко мне:

– Ох! И вправду он! Рома, слышишь? Что произошло, почему ты тут валяешься?.. – осторожное касание и робкая попытка заглянуть в глаза. Но я опасливо прикрыл их, чувствуя легкую, дурманящую меланхолию, сочившуюся с её тела.

Зачем? Поздно притворяться мертвым. Да и подыматься уже, говорить, что всё в порядке – поздно. Сказать, что мне больно, признаться, что позорно избит? Почему именно она, девушка, умеющая читать мысли, сидит сейчас на обочине возле меня и ожидает?..

– Не говори Насте, – вырвалось изнутри жалобное.

И я сразу похолодел. Осознание никак не хотело меня касаться. А я сдался. Неловкий вздох и молчание, что прозвучали над ухом, оборвали наш краткий диалог. Лежавшая на плече рука пекла сильнее, чем чёрный раскаленный забор, к которому я отпрянул.

– Какой ужас, всё лицо в крови, – вставил своё стоящий подальше парень, сосредоточенно и как-то брезгливо кривясь, скрестил руки на груди.

– Пав, звони бегом в скорую. Здесь походу все плохо.

Мысли в моей голове копошились, как шмели в улье, но не прошло и минуты, как они разбежались, сменяясь благоутробным забвением. Меня либо волновало, где я и что делаю, либо это теряло в моём понимании всякий вес. То слепило, то умиротворяло солнце. Я то замечал, то не видел этих, обращенных лишь ко мне, обеспокоенных и пренебрежительных взглядов, не видел как парень вытаскивает и кармана телефон и прижимает его к уху…

Чем больше вглядываюсь в скомканные с прозрачной пары облака, тем больше образов в их вихрях я вижу. Чем дольше слышу этот голос, тем шире становится спектр разбавленных в нем эмоций. Чем меньше движений и слов, вздохов и взглядов, тем красноречивее и выразительнее становится каждый из них. И как так выходит, что чем больше я осознаю, тем меньше понимаю?

Всё, что меня окружает, реальное и призрачное, сплетается в действительную реальность, жаркую и неприятную: я опять весь в поту. Безобидная девичья рука скользит к затылку. А на лицо сыпется чуткое и успокаивающее:

– Подними голову выше, кровь не перестала течь? Голова болит? Ты скажешь мне сегодня хоть что-то? Подрался с кем-то?