Часа два она кружила по поселку, натыкалась на прохожих, проваливалась в глубокие лужи. Дождь уже прекратился, но последние капли словно оцепенели в воздухе прохладным липким маревом и с готовностью оседали на волосы и одежду девушки. Теперь Лида даже мечтала, чтобы хоть что-то необычное отвлекло ее от ужасных мыслей. Странная компания, еще один маньяк – все сгодится. Но поселок был уныл и сер. А когда окончательно стемнело, пришлось возвращаться домой.

Сперва она заскочила в ванную комнату, привела себя в порядок и просушила волосы феном. Потом на цыпочках вошла в их с мамой комнату, все еще темную. Но мать не спала и сразу же включила бра над головой. У Лиды в груди словно провернули что-то острое и шипастое, когда она увидела, как бледна и измучена Вера.

– Лида, слава богу, – невнятно проговорила мать. – Я чуть с ума не сошла, зачем ты унеслась куда-то без телефона?

– Прости, мам, забыла.

– А что у вас с Музой произошло? Дочь, я не могу поверить в то, что она мне рассказала…

– Ну и не верь, – буркнула Лида.

– Замолчи! – прошептала Вера. – Ты сейчас пойдешь к тете и от всей души извинишься перед ней за все, что натворила! Потому что сегодня ты явно переступила черту.

– Мама, но ты же не знаешь всего, что она мне наговорила! – растеряла последние остатки самообладания девушка. – И не стану я извиняться. Нам всем будет лучше, если она свалит отсюда как можно скорее.

– Нет, – произнесла мать и завозилась на диване, стараясь подтянуть к себе за ручку инвалидное кресло. – Это я свалю отсюда, прямо сейчас.

– Куда это? – испугалась Лида.

– Туда это. – Мать упорно тащила больное тело к краю дивана. – Я не желаю превращать жизнь моих близких в кошмар. Ничего, на улице калеку не оставят, определят куда-нибудь.

– Мама, ну это шантаж! – возмутилась девушка.

– А что мне еще остается? – вздохнула Вера.

– Ладно, пойду извинюсь, только ты успокойся. – Лида на всякий случай ударом ноги отослала кресло подальше в угол. – Пусть у нее вообще голова отвалится от моих извинений!

– Лидия!

Но девушка уже неслась скачками по лестнице. Дверь в теткину комнату была приоткрыта наверняка для того, чтобы стоны страдалицы беспрепятственно разносились по дому. Тетка необъятной грудой лежала на кровати, вперив взгляд в потолок, все еще с полотенцем на голове. Славик пристроился у нее в ногах и что-то раскрашивал в тетрадке. Выглядела тетка в самом деле плохо, лицо отекло и приобрело желтоватый оттенок.

– Тетя, я пришла извиниться, – с порога объявила Лида, стараясь смотреть в сторону – так омерзительна была ей в этот момент родственница. – Вы меня прощаете?

Тетка медленно завозилась на кровати, поправила полотенце, но так и не повернула голову к двери.

– Ты считаешь, Лидия, любые вещи можно простить?

– Не любые. Я, например, не собираюсь вас прощать, даже если очень попросите, – сквозь зубы проговорила девушка. – Но перед вами я извиняюсь, особенно за морковку.

– Поди прочь, – тускло, без выражения, произнесла тетка.

Мальчик испуганно сглотнул, глядя на Лиду как на порождение ада.

Только спустившись со второго этажа, она смогла перевести дыхание, спертое от ненависти.

За воскресенье Лида едва сумела взять себя в руки и хоть немного успокоиться. Тетка встала на ноги только к полудню, приготовила обед, но держалась с достоинством невинно осужденной на казнь. Об отправке сестры в больницу она больше не заговаривала, но сама идея незримо витала в атмосфере дома. Вера сделалась совсем тихой, в каждом ее слове сквозило чувство вины. И это сводило Лиду с ума.

Понедельник в школе тянулся уныло. Дождь лил отвесно и шумно, заглушая голоса учителей, от окна тянуло сыростью. Мила, подружка, как-то сразу скисла без солнца. А может, оттого, что ее личное светило сидело у нее за спиной, равнодушное и недоступное. Лида с трудом пробивалась сквозь вязкий дурман занятий и хотела лишь одного – вернуться домой и нырнуть под одеяло. И не видеть тетку со Славиком. И чтобы маме не становилось с каждым днем все хуже.

На геометрии ее вызвали к доске доказывать теорему, и Лида знала: при желании можно покопаться в мозгах и вспомнить доказательство. Но делать усилие не хотелось – и она вернулась на место с первой двойкой в новой школе.

Последний урок как-то стихийно перерос в классный час, а после звонка классная неожиданно попросила Лиду остаться.

– Я жду тебя в вестибюле, – пискнула с порога Мила.

– Садись, – Анна Рейновна кивнула на ближайшую к ее столу парту.

Лида плюхнулась на стул, мало интересуясь предстоящим разговором. И хорошо бы говорила только учительница. Но она начала с вопроса:

– Как тебе в нашей школе, Лида?

Девушка повела плечами:

– Да нормально в целом.

– Что-то тебя здесь удивило? Что-то отличается от того, к чему ты привыкла на прежнем месте?

Лида задумалась, не зная, как облечь в слова то, что она ощущала. Не придумала, просто сказала:

– Ребята здесь другие. С ними как-то проще… найти общий язык.

– Это ты правильно заметила, – словно бы обрадовалась классная. – Хоть у нас половина населения работает в Питере и ехать тут полчаса от силы, а все же мы провинция. И ребята здесь не так амбициозны, не так замкнуты каждый в своем собственном мирке. Но и простачками их не назовешь, хотя на первый взгляд может так показаться. Здесь у каждого свои тайны, свои горести, свои надежды. А ты неплохо вписалась в коллектив. Знания у тебя, учителя говорят, крепкие. Вот только сегодня…

– Я двойку исправлю, – заверила Лида.

– …сегодня, я вижу, ты не в своей тарелке, – закончила свою мысль учительница. – Догадываюсь, что это из-за матери. Нет, – она пресекла Лидину попытку что-то возразить, – я не собираюсь лезть тебе в душу, но хочу, чтобы ты знала: ты всегда можешь рассчитывать на помощь учителей, одноклассников. Просто не стесняйся говорить о своих проблемах. Хорошо?

Лида, болезненно переводя дыхание, коротко кивнула.

– И еще я очень рада, что ты подружилась с Милой Журавкой, – улыбнулась учительница. – Вот уж кто никогда не предаст и первой примчится на помощь. Мила не похожа на других.

– Да, она… очень милая. – Лида поморщилась от дурацкого каламбура.

– Я бы сказала, кроткая, – уточнила учительница. – Забытое слово, и так редко теперь всплывает в памяти. С такими людьми нужно обращаться бережно. Ладно, беги, вижу, что тебе не терпится.

Лида, выдавив напоследок вежливую улыбку, поспешила испариться.

Толпа в раздевалке уже рассеялась. Только откуда-то из глубины, из-за сдвинутых в один массив лишних вешалок до нее донеслись голоса.

– Как тебе новенькая? – кажется, говорила Аня Кошкина, классная активистка.

– Ну как, сама догадайся, – тонким голоском отозвалась Мила. – Мы подружились.

– А обратно раздружиться пока не хочешь?

Молчание.

– Нет, ну я даже не знаю, как тебе это сказать… Есть в ней что-то жутковатое, тебе не показалось? Не могу понять, что именно, но я бы с ней точно общаться не стала. Тем более сидеть за одной партой.

«Ну вот, знакомая песня, и на что я надеялась?»

– Ты себя не мучь, если что, пересаживайся ко мне или к Нельке, – сочувственным голосом предложила Кошкина.

– Я знаю, что в ней не так, – прошелестел напряженный Милин голос, и Лида совсем перестала дышать. – Она мне во всем призналась.

– В смысле?

– В смысле, что она – оборотень. Это у них семейное, ничего не поделаешь. В шестнадцать лет произошла инициация, и семья тут же перебралась в наш город. Ну, у нас ведь лес огромный, есть где укрыться.

– Журавка, хватит гнать, – не слишком уверенно произнесла Кошкина, а Лиде пришлось зажать рот руками, чтобы не расхохотаться.

– Но я волнуюсь немного насчет зимы, – дрожащим голоском продолжала Мила. – Темнеет так рано, перерождение может начаться прямо в школе. И она первым делом набросится на меня, потому что мой запах будет знать лучше других. Мы, конечно, пытаемся придумать что-нибудь на такой случай…