- В небо, в небо, дым из чума! Дым и пар толкают небо в небесную реку. Душа поднимается к небесной реке, к звездной реке, лыжне медведя Манги, идущего за своей медведицей Хэглэн! К змею небесному Дябдару душа поднимается!

Сын шамана сидел рядом с ним, периодически зачем-то постукивая деревянной палочкой по ободу бубна. Старуха вся сосредоточилась на огне. Остальные люди – помимо этнографов, тут было несколько женщин и пара детей, - сидели тихо-тихо, не отрывая взгляд от шамана. Молчал и Столяров, тоже пожиравший действие глазами.

А с Женькой творилось что-то странное. Сначала он ощутил невероятный подъем. Стал словно бы ярче и четче видеть – до малейших деталей примечал все происходящее. Его будоражили незнакомые запахи, восхищали блики огня на лицах, захватывал монотонный речитатив шамана, постепенно переходящий в унылый вой с модуляциями.

Темный чум стал казаться ему пещерой, в которой, освещаемые огненными бликами, древние люди начнут сейчас некое действо. И все это ему невероятно нравилось.

Потом начались чудеса. Сначала из костерка, куда старуха бросила очередное подношение, стало что-то подниматься. Оно состояло из огня, но явно было приземистым живым существом. Два блестящих черных уголька в переплетенных жгутах пламени были глазами, которые неторопливо оглядели все происходящее и уставились на Женьку.

Тот, впрочем, не придал этому большого значения, вслушиваясь в пение шамана, которое становилось все причудливее.

- Ой, огонь, тут страшный луча. Он вверх летит, к звездной реке, луча к солнечному медведю Манги летит, к матушке Чолбон, что на заре с неба поет. Он видит Манги, он видит Чолбон, но летит-то к Холбан, к красной звезде летит. Ой, ой, ой, что будет-то!

Женька почему-то обиделся на старого колдуна, решив, что тот над ним издевается. Но тут его внимание вновь отвлекло нечто куда более удивительное, чем тварь в огне и бормотание шамана.

Из темноты выступили две очень привлекательные эвенкийские девушки. Да что там – такие красивые, что у парня дух захватило от их экзотических лиц и стройных фигурок, соблазнительные формы которых не скрывали белые зипуны. На головах у них были нарядные бисерные шапочки-элден. Почему-то они были странно велики для девичьих головок, а в цветах вышивки Женьке почудилось что-то знакомое. Но он тут же забыл об этом.

Девицы игриво улыбались и перешептывались, а парень глядел на них дуб дубом. Вообще-то, с девушками он никогда не терялся, но тут на него навалилось какое-то оцепенение. Он мог только неподвижно сидеть и хлопать глазами.

А девчонки вдруг стали пританцовывать перед ним. Улыбки их становились откровенно манящими, движения похотливыми. Наконец, одна приблизилась к Женьке и обвила его шею руками. Вторая уже гладила его по груди, спускаясь все ниже.

Женьку захватило сладострастное наваждение. Он весь напрягся, протянул руки, чтобы стиснуть сразу обеих девушек. Но вместо упругих женских тел его пальцы вошли во что-то сырое и легко крошащееся.

Все запахи разом перебил сильнейший грибной дух – словно прямо перед его носом вывалили ведро…

- Мухоморы! – сдавленно вскрикнул Женька и понял, почему красная с белыми крапинками расцветка девичьих шапочек показалась ему такой знакомой.

Он страстно сжимал в объятиях два огромных извивающихся мухомора!

Те же как будто и не заметили, что юноша разгадал их маскировку, так и продолжали прикидываться девушками.

- Красивый оленчек, красивый. Оленчек, возьми ножик, да зарежь тут всех, - слышал он страстный шепот.

- Всех зарежь, оленчек, а потом себя, вот уж посмеемся, - твердила вторая тварь.

Евгения охватил дикий ужас, он забился всем телом, пытаясь выбраться из-под чудовищных грибов.

- А ну, люди-мухоморы, прочь. Прочь говорю! – послышался голос шамана, ставший громким и четким. – Оставьте мальца, не вам он!

Сквозь шепот соблазняющих тварей прорвались ставшие очень звонкими удары бубна, и мухоморы отпрянули от юноши, вновь приняв облик девиц. Но Женьке они уже не казались привлекательными.

Постепенно они как-то тихо рассосались в сумраке чума.

А юноша уже забыл и о них. Его понесла новая волна восторга. Она была такой же, как его ночные видения – безумное переплетение перетекающих друг в друга невиданных цветов, сквозь которые он несся на безумной, не существующей в природе скорости. При этом он знал, что на самом деле пребывает в покое и со стороны видит, как некое отдельное существо, непостижимым образом тоже бывшее им, Кромлехом, уносит его в неведомые дали.

Волны сплелись в жгут разноцветного света, и безымянное существо уже мчалось по бесконечному переливающемуся тоннелю.

Казавшийся вечным полет завершился разом. Движение пресеклось, и грянула непроглядная тьма. Статичному наблюдающему Кромлеху она тоже показалась вечной.

Пока откуда-то со стороны в нее не влетел ком света.

Он стал сиять перед вторым существом Кромлеха, и тот понял, что оно так и продолжало нестись в бесконечности, только не сознавало этого во тьме.

Тем временем световой ком начал вытягиваться и темнеть, не утрачивая, впрочем, своей сияющей сути. Пока не превратился в пульсирующую внутренним огнем багрово-оранжевую кляксу, разлитую в центре совершенного мрака.

- Двери! – вспыхнула в статичном Кромлехе ослепительная догадка.

- Мембрана, - отозвался звонкий, смутно знакомый Евгению голос.

Багровое пятно пульсировало так сильно, что Евгению стало казаться, что от него идет звук.

Впрочем, так оно и было. Звуковые волны обрушивались на Кромлеха с каждой новой пульсацией.

- Бум! Бум! Бум!

Постепенно Женька осознал, что пятно – гудящий бубен. Раздвоенное существо вновь соединилось и вернулось в чум.

- Ненго! – встретил Кромлеха выкрик шамана. – Ненго, ненго!

Казалось, звуки бубна заполняли весь мир.

- Красная звезда Холбан, отпусти парня! – стал между тем причитать шаман. – О, Сэвеки-бог, Омиан-мама, унесите душу его на оленчике в наш мир! Обратно душу его унесите сквозь ненго, потерялась она в небесной реке, в змее Дябдаре!

Мольба шамана становилась все более экспрессивной, почти истерической. Он лупил в бубен с такой скоростью, что звук стал долгим гулом. Позвякивание подвесок тоже перешло в сплошной грохот. Слова заклинания уже были непонятны, шаман кричал какую-то несуразицу на все более высоких тонах.

Наконец он отбросил бубен и колотушку, которые сразу же подхватил сын, и вскочил на ноги. Парень продолжил бить в бубен, а в руке шамана откуда ни возьмись объявился острый нож.

- Кровь даю тебе, пернатый змей Дябдар, в борьбе сотворивший землю, кровь даю тебе мамонт Сэли, в борьбе сотворивший землю! – вскричал старик.

С каждым выкриком он глубоко всаживал клинок в свой живот.

Оцепеневший Евгений видел кровь, обильно лившуюся из-под кафтана. Но шаман не унимался – продолжал терзать ножом собственное тело.

- Вот кровь моя, кровь пролилась! Боги и духи, унесите заблудшую душу сквозь ненго домой. По небесной реке несите ее! Отдайте ее тело, возьмите его кровь. Кровь его возьми, пернатый змей! Кровь! Кровь!

Он бросил нож и ладонями стал собирать кровь, которой истекал. Она проливалась по рукам на пол, но все же шаман собрал что-то в горсть, поднял к лицу и выпил.

Весь перед его одежды промок, по полу расползалась лужа. Он должен был давно упасть и потерять создание, но продолжал стоять, пританцовывая, «отцеживая» жидкость из своего тела, облизывая окровавленные пальцы.

Люди в чуме как бы отошли за границу сознания. Евгений совершенно не ощущал их присутствия. Звук рождался сам по себе и шел откуда-то извне. Здесь же были только Евгений и истекающий кровью безумный шаман.

А тот вдруг беспокойно поднял голову. Закрывающая лицо бахрома шевелилась от неровного дыхания, словно живая.

Странно, Кромлех уже не видел на кафтане крови, да и с пола лужа куда-то исчезла. Мысль об этом мелькнула в нем и тут же растворилась бесследно.