Оба знали, что момент неповторим. Не важно. Каждой минуте ведется счет посреди пожизненного. Особенно посреди пожизненного.

– Разденься! Я никогда не видела тебя без мундира.

– Сделай это сама! – попросил он, словно о милости.

Марианна помогла ему снять форменный пуловер, потом рубашку. Завладела ключами и наручниками, прикрепленными к поясу. На секунду он испугался. Все орудия в ее руках, она может убить его и сбежать. Поджечь тюрьму. Но какая разница? В нем самом полыхает гигантский пожар.

Она швырнула весь набор на пол, даже не заметив, что упустила свой шанс. Ласкала его, робко прикасаясь к коже. Словно боялась обжечься. Даже убогий, выстуженный карцер больше ее не страшил. Она ступала по лепесткам роз, потом по пылающим углям. Видеть перед собой нагой торс мужчины, впервые за столько лет: как тут не расплакаться снова.

Он, в свою очередь, раздел ее, заботливо спросил, не холодно ли. Просто какой-то сон. А ведь она не ширялась.

– У тебя другое белье?

– Это Жюстина подарила! – с улыбкой ответила Марианна.

– Да ну? Значит, и она ради тебя нарушает регламент!

– На день рождения… В прошлом месяце мне исполнился двадцать один год!

Он вдруг осознал, что даже не знает, когда она родилась. Ничего не знает о ней. Ничего, кроме того, что она совершила. Он смотрел на нее только сквозь совершенные ею преступления. Как сквозь узкую бойницу.

– На полу грязно! – проговорила она, повиснув у него на шее.

– Значит, управимся стоя!

Оба рассмеялись, она мягко повела его к столу. Бетонному, но более-менее чистому. Синяки, покрывавшие ее тело, вдруг бросились ему в глаза, словно упрек. Смертельная обида.

– Как я мог сделать с тобой такое?

Она поднесла палец к его губам. Только бы не дать ему разрушить сон. Не вывалиться в реальность. Забыть мерзкую обстановку, забыть все, что им пришлось вынести. Старую и новую боль. Унижения, придирки.

Забыть, что он тюремщик, сторожащий дверь ее ада.

Что они не любят друг друга. Хуже того: они – враги не на жизнь, а на смерть.

Может ли ненависть сблизить два существа так же, как и любовь?

Они вместе падали в пустоту, в пламя, готовое их поглотить.

Головокружения не избежать. Он понял, что не получится остаться невредимым. Придется заплатить свою цену. Любить эту девушку – почти что совершать преступление. Но он тонул в ее мрачном взгляде, погружался в дивное тело, распадался на части в разбушевавшихся волнах…

Она умножала каждую секунду, улетала из клетки, ломая балки, решетки и все, что сдерживало ее так долго.

В момент наивысшего наслаждения ей захотелось его убить, стиснуть руками горло. Душа самки богомола вдруг вселилась в нее. Но Даниэль крепко схватил ее запястья, он все прочел в ее взгляде. Увидел молнию, сверкающую перед атакой. Он держал ее в плену, пока она не расслабилась, не обмякла, прижавшись к нему, совершенно обессиленная. Безобидная.

Он ничего больше не слышал, кроме ее дыхания у своей шеи. Обнял ее, будто не давая исчезнуть этому мигу. Так, прижавшись друг к другу, они долго странствовали. И волна их вынесла на песчаный берег, залитый лунным светом.

На бетонный стол в глухом застенке.

В тени смотровой вышки. В окружении колючей проволоки.

– Мусор!

Марианна подскочила на койке. Маркиза вошла в коридор вместе с арестанткой, отвечавшей за сбор мусора. Впервые за время заключения Марианну разбудило что-то другое, не скрежет ключа в замочной скважине.

– Так что, мусора нет? – прохрипела ответственная за уборку.

– Нет мусора! – буркнула Марианна и отвернулась к стенке.

Уборщица исчезла, но Маркиза впилилась внутрь. Двинулась прямо к койкам.

– Это вы – Эмманюэль Оберже? Я – мадемуазель Париотти. И я не люблю, когда мне портят жизнь, усекли?

Что сказать, манеры у Маркизы изысканные, она в совершенстве овладела искусством принимать вновь поступивших.

– Да, мадемуазель, – отвечала мадам Фантом.

– Превосходно! Надеюсь, мы с вами достигнем взаимопонимания. Если, конечно, вы не поддадитесь дурному влиянию заключенной, которая делит с вами камеру.

Марианна укрылась одеялом с головой.

– Это она делит со мной МОЮ камеру, – прогудела она замогильным голосом.

– Гляньте-ка! Мадемуазель де Гревиль нежится в постели!

Она со всей силы пнула ногой по матрасу, но Марианна не сдвинулась ни на миллиметр.

– Пора бы уже и встать, лентяйка! Я поведу вас в душ сразу после завтрака. Вы в первой группе… Не заставляйте себя ждать!

Она смоталась наконец. Марианна высунулась из укрытия. Когда-нибудь я ее убью. Если тебя вырывает из сна голос Маркизы, орущей: «МУСОР!» – весь день испакощен. Но есть вещи и похуже. Боль нарастала, выжимая из тела все соки. С головы до ног одна сплошная боль, ее надолго хватит. Даниэль не сплоховал. Даниэль…

Она поставила ногу на пол, протянула руку за пачкой сигарет и снова рухнула на свой тюфяк.

Бросив взгляд на зарешеченное окошко, обнаружила ясное небо, хотя солнце еще не добралось до серых строений.

При первой затяжке легкие сжались в привычном приступе кашля. Она пыталась сдержаться, сосредоточиться, но приступ был такой сильный, что, казалось, грудная клетка вот-вот разорвется пополам. Пронзительно взвизгнув, Марианна приложила руку к груди.

Все улеглось, и она обрела дыхание. Что все-таки произошло этой ночью?

Ее кожа хранила память. Память о коже Даниэля. Странные чувства. Странные желания. Смеяться и плакать одновременно. Как я могла? Он, наверное, уже напрочь обо мне забыл!

Марианна растоптала окурок на полу, пепельница стояла уж слишком далеко.

Нет, он наверняка думает обо мне, даже если лежит в постели с женой!

В голове у нее, словно шары на бильярде, с чудовищной силой сталкивались образы, эмоции, тревоги. Гнев, боль и радость сплелись в единый клубок. Она легла, слишком обессиленная, чтобы сидеть. Закрыв глаза, прокрутила фильм целиком. Его плечо, надежное, дающее утешение. Небритая щека: коснуться ее – истинное наслаждение для чувств, давно позабытое. Быть предметом столь сильного желания, вызвать такую реакцию, испытать столько наслаждения… С Тома она так и не изведала ничего подобного. Эта мысль задела ее. Надо же, чтобы все получилось так с мерзавцем-вертухаем! В гнусном карцере, в глубинах застенка… После боли – стыд. Как могла я отдаться подобным образом? Годами терпеливо выковывала броню, которая помогла бы выстоять в тюремном аду. До минимума сократить эмоции, ожесточить, укрепить душу, как в кузнице закаляется щит. Изничтожить все человеческие чувства, чтобы ненароком не захлестнули ее и не обратились против нее самой. Потратить столько лет, чтобы превратиться в монстра, способного выживать за решеткой. Но прошлая ночь… Одна только ночь, и крепостная стена, построенная на страданиях и ненависти, дала трещину. Марианна чувствовала, как ширятся щели, как проникают сквозь них страхи и слабости. Но нет, она сильная, она не позволит так легко себя одолеть! Она еще покажет себя. Покажет, на что способна!

Она судорожно комкала в руках одеяло.

Не плачь, Марианна. Ты не имеешь права хныкать. Нет у тебя такого права. Видишь, куда это тебя привело? Никогда не давать слабины, никогда не признаваться. Ничего страшного. Ты совершила ошибку, тем хуже. В конце концов ты одумалась, восстановила свое право, даже священное право! И это не изменило тебя, не превратило в кого-то другого.

Мадам Фантом выбрала именно этот момент, чтобы вылезти из укрытия. Гнев мгновенно вспыхнул у Марианны в глубине души, где и так все перевернулось и перепуталось. Вот она слезла… Поставила ногу на пол, как будто на грудь Марианне. Ходит, топчется по живому.

Эмманюэль направилась прямо в нужное место. Она все еще хромала, повязка сикось-накось, фасона доктора Шезо, украшала ее лодыжку. Марианна услышала, как мадам Фантом мочится. Утренняя тошнота гарантирована. Она накрыла голову подушкой, стала напевать первую песенку, пришедшую на ум. Как давно она не слушала музыку. Так и остановилась на песне, которую передавали по дорожному радио в тот роковой момент, когда…