– Что это у тебя за сиськи на губах?

– Это не сиськи. Это простуда. Я болел, – пробурчал я.

– Нет. Это у тебя сиськи, – ухмыляясь, тыкали пальцем на мои губы. – И долго ты собираешься с ними ходить сюда, а? Если завтра ты появишься с ними снова – мы тебя изобьём.

Я молча опустил голову от страха и обиды, спрашивая себя – «Что я вам сделал? Ведь я ни в чём не виноват». Но понимал – нужно дать в морду обидчику и неважно, кто бы победил. Главное, всем бы стало ясно – ко мне лучше не лезть. Но я этого не сделал, о чём часто жалел, когда вспоминал тот день. Страх перед любым конфликтом сковывал меня, делал слабым, неуверенным в себе, чего бы это ни касалось. Особенно там, где необходимо ввязываться в драку. Много пройдёт времени прежде, чем я смогу решить эту проблему, которая мучала не только наяву, но и во сне. И только благодаря сновидениям я смог разобраться с этим, а главное, найти ту самую дверцу, за которой скрывалась суть. Об этом позже. В том возрасте я не придавал особого значения снам.

В детские годы были и радостные впечатления, пусть и мало. Плохое врезается в память глубже и больнее. Порой навсегда.

Стационарных кроватей в саду не было, как и отдельного помещения для сна. Была одна большая комната с широкими окнами на солнечной стороне, будто лучи его приглядывали за мной… В этой комнате и играли, и занимались, и спали на раскладушках. Когда в очередной раз мы укладывались спать, один озорной парень, дождавшись ухода няни, вскочил на свою раскладушку, спустил свои трусы и достал писюн. Он у него был вроде гитары, и играл он на нём соответствующим образом. Зрители смеялись до слёз. Вжившись в роль, гитарист стал подпрыгивать – видимо, дома не раз репетировал. Раскладушка, не предназначенная для таких выступлений, в один момент попросту сложилась пополам. Зрелище было впечатляющим. Веселье длилось недолго. Пришла мрачная воспитательница, похожая на бабу Ягу. Она была такого же роста и горбатая, прямо как в тех самых сказках. Она хлопнула дверью и скрипучим голосом сказала:

– Кто не будет спать, того посажу на лопату и засуну в печь.

Слышать это было, ой, как страшно. Все знали, печи рядом никакой нет, но образ и голос воспитательницы был настолько убедительным, что никто не смел даже глаза приоткрыть. Спать захотелось моментально. Уверен, сама воспитательница знала о своей схожести со сказочным персонажем, чем успешно пользовалась. Даже, когда я стал ходить в школу, не переставал бояться её, впрочем, как и остальные. Не поздороваться с «бабой Ягой» считалось чем-то недобрым.

Что интересно… через двадцать лет с этим парнем произойдёт почти всё то же самое. Он будет жить так же весело, будут зрители… Вот только из-под ног опрокинется табуретка, и друзья заплачут не от радости, а от чёрной удавки, которую он в собственной эйфории накинет себе на шею.

Детей так легко напугать. Они очень доверчивы. И этим доверием пользуются взрослые. Дети заведомо считают, раз старше – значит, мудрее. Большинство до конца дней своих так и думают. У меня своё мнение на этот счёт – стрелки, бегущие вперёд, никак не связаны с мудростью и уважением.

Не редкость, когда отец брал меня с собой на работу покататься на соседнем сидении грузовика. Обычно это было во второй половине дня. Мне нравилось с ним кататься. Со временем я стал замечать, что после трудового дня домой мы не торопились. В одном из боксов, где ставят грузовики на ночь, собирались водители, обычно человек пять-шесть. Работяги устраивали своего рода пирушку, разложив своё добро на дырявой покрышке. Этот своеобразный стол не отличался изобилием. Обычно это были пара бутылок с прозрачной жидкостью, которую мне было запрещено пить, и несколько бутербродов.

Поначалу я не придавал этому значения. Было интересно полазать по большому гаражу. К тому же приятно находиться в кругу, где все становятся внимательными и обходительными, особенно после нескольких рюмок… Все считали своим долгом похвалить моего отца за хорошего сына. Каждый старался меня угостить со своих немытых рук кусочком колбасы или половинкой конфеты. Мне это казалось нормальным – папа ведь плохого не посоветует. Их лица сияли. Все они преображались. Будто совершали священный обряд. Я, как особо приближённый, теперь хранил важную тайну. А между тем, каждый ехидно подмигивал, мол, подрастёшь и поймёшь всю прелесть этой церемонии.

Так продолжалось, пока посиделки не стали заканчиваться неадекватным поведением папы. Его могло понести куда угодно. Обычно мы шли к его старым друзьям, которых в трезвом состоянии отец избегал и даже не здоровался. Условия у сомнительных друзей были ещё хуже, чем в боксе, а руки грязнее, будто их не моют вовсе. Хорошо, если мама приходила в гараж до того, как мы навестим старых знакомых. Правда, её визит не предвещал ничего хорошего – по пути домой всегда развязывался скандал. Скоро я понял, моё пребывание на папиной работе всего лишь прикрытие для его досуга.

Отношения с родителями не были плохими, не были хорошими. Они просто были. Каждый из нас при своей роли. Я учился, помогал по дому, слушался родителей. На маме – хозяйство, контроль моего обучения. Отец работал. Как он считал – кормил семью. Но это понятие намного глубже, чем он думал. Я знал, что каждому из нас по-своему тяжело, поэтому относился ко всему с пониманием и сочувствием. Чем мои родители успешно пользовались. Я думал, что когда-нибудь это должно закончиться. Но когда…? Денег никогда ни на что не хватало. Любая покупка превращалась в праздник. Внутренний… Игрушки не могли быть просто куплены. Они всегда шли в зачёт предстоящего события, например, дня рождения или Нового года. Просто так ничего не давалось. Всегда были условия – мы тебе купим шоколад, но не забудь подмести пол. Вот тебе мороженое, только исправь отметку по математике, а то больше никаких сладостей. И так далее… Всё это казалось в порядке вещей. Другого я не знал. Считал, так у всех. Как можно дать мне что-то просто так, не получив ничего взамен? Как оказалось, можно и даже нужно. Тогда размышлений таких ещё не было, разве что изредка. Любые сомнения рассеивались, потому что я доверял старшему поколению.

Летом, когда все мои друзья бегали по улице, играли и катались на велосипедах, мои родители укладывали меня спать как можно раньше. Им так было удобно. Я же не мог уснуть от доносившихся голосов развеселившейся детворы на улице. Мне ничего не оставалось, как молча лежать на кровати и, не поднимая головы, смотреть в окно, где, кроме облаков и покачивающихся верхушек деревьев, ничего не видно. Казалось, мне большего и не надо. Родители знали об этом, поэтому заранее занавешивали окно. Иногда, они будто демонстративно, прямо на моих глазах, в ярости задёргивали шторы. А я, не отрывая взгляда, смотрел и не смел отвернуться, представляя безграничную свободу. Никакая тряпка не могла перекрыть свет полностью. Я был уверен, настанет время, когда передо мной не будет преград. С тех пор я не выношу занавешенных окон.

Мама периодически болела. Не знаю, чем именно. Я не спрашивал. Понимал, что это явно меня не касается. Но подозревал – планируется ребёнок. Папа просил родить ему дочь. Я не понимал зачем… Ведь со средствами и жилищным вопросом, мягко говоря, было туговато. В нашей маленькой двухкомнатной квартире мебель стояла только у родителей. А там, где я спал, кроме кровати, ничего. Да что там мебель, у нас никогда не было горячей воды, хорошо ещё, что была хоть холодная…

Мама родила меня, когда ей было девятнадцать, возраст позволял родить ещё. Отцу она подчинялась целиком и полностью, исполнялась любая его прихоть. Сложно сказать, любили ли они друг друга на тот момент, когда я начал что-то соображать. Не знаю. Со временем яркие краски приобретают тусклый оттенок, что вполне закономерно и естественно. Признаться в этом непросто, особенно самому себе. И уж тем более своему ребенку.