– А гиппопотамы тут причем?

– Я читал где-то, не помню уже где, что так можно считать секунды. Знаешь, мам, я аж десять минут проверял – все совпадает.

– И не жаль было время терять, целых десять минут? – притворно насупила брови Юля.

– Какая ж это потеря времени, это чистый эксре… эксперме… – Ромка запутался и сконфуженно покраснел.

– Эксперимент, – сжалившись, подсказала Юля.

– Во-во, он самый, – радостно подхватил Ромка, не решившийся, однако, трудное слово повторить. – Вот засеки секунду, а я скажу «гиппопотам».

Юля послушно смотрела на циферблат, пока сын с энтузиазмом выкрикивал «гиппопотамов». Действительно, эти неуклюжие толстые животные на удивление четко знали свое дело, абсолютно точно отсчитывая секунды.

– Так я надену новую куртку, ладно, мам?

Сыну, как видно, ужасно хотелось покрасоваться в роскошной обновке, чтобы быть во всеоружии на случай непредвиденной встречи с одноклассницей, Сашкой Жарко, и Юля сдалась.

– Ну, хорошо, только шарф надень, на улице холодно.

– Ой, мамочка, ты только не ругайся и не расстраивайся, ладно? Я свой шарф случайно в школе оставил. Я не нарочно, честное слово, просто после утренника Саша всех в парк позвала, посмотреть, когда каток откроют, ну я и побежал с ребятами, а шарф в шкафчике забыл.

– Хорошо еще, что удосужился голову захватить, горюшко ты мое луковое! – улыбнувшись, Юля вытянула из рукава шубки пушистый розовый шарфик и стала аккуратно завязывать у сына на шее.

Ромка попытался отвертеться от этой неприятной процедуры, задевающей его мальчишеское самолюбие.

– Мам, а можно я без шарфа сбегаю? Тут же всего два шага. А то вдруг меня увидит кто, а шарф – девчачий, – и он умильно сморщил курносый нос, усыпанный чуть побледневшими с лета веснушками.

Однако Юля была непреклонна.

– Та-ак, любезный дружок Ромашка, выбор у тебя невелик: или с шарфом, или остаешься дома.

– Ладно, ладно, мам, с шарфом. Только я не Ромашка, а Роман, и не горе луковое, а зефирно-шоколадная радость.

– Хорошо, Роман! Ты, гляди, поаккуратней, радость моя зефирно-шоколадная, на улице скользко, жуть! И варежки возьми! – прокричала она вслед.

Но за Ромкой уже звонко захлопнулась дверь.

Старый пузатый чайник хрипло и натужно засвистел как раз тогда, когда Маркус наконец-то справился с уборкой на кухне. В пояснице что-то непрестанно хрустело и поскрипывало, и боль, затаившаяся пока еще где-то глубоко внутри, грозилась в любой момент вырваться на волю. Нужно бы натереться скипидаром, по старинке (вовремя на рынке купил), да прованивать дом перед самым праздником не хотелось.

Младший помощник на всякий случай достал из аптечки обезболивающую таблетку, потом подумал и добавил к ней жаропонижающую. Надо бы проверить, не просрочены ли лекарства, но вставать из уютного кресла, в которое он погрузился, блаженно вытянув натруженные ноги, не было сил.

Из состояния болезненной полудремы его вывел непрекращающийся пронзительный свисток, который сердито напоминал, что не мешало бы оторвать свой тощий стариковский зад от кресла и снять чайник с плиты.

Он отыскал в недрах буфета вазочку с закаменевшим разноцветным драже, взамен безвозвратно утерянной банки с протертой малиной. Потом, прямо в чашке, заварил душистый липовый чай. Ярко-зеленую чашку с маками и ромашками он особенно любил: это была память о прошлой счастливой жизни.

О, не-ет! Сегодня был явно не «его» день. В доме было холодно, и от кипятка по фарфору поползла волнистой змейкой трещина. Он поспешно отбросил чашку в сторону, подальше от себя, инстинктивно засунув в рот обожженные пальцы. Чашка, падая, сбила со стола вазочку с конфетами, и они вместе шумно раскололись на мелкие куски, ударившись о серый кафельный пол.

Цветные горошины конфет раскатились по всей кухне, и Маркусу, бедолаге, пришлось ползать на коленях и собирать это проклятое драже, чтоб не досталось мышам.

Вообще-то, мыши в его доме не водились, им и поживиться было нечем, но (вон, как сегодня долго чайник свистел, пока он собрался с силами, чтобы выключить газ) вдруг накликал? Говорят, примета такая есть: если в доме свистеть, денег не будет, и мыши заведутся. Денег у него и так не было – откуда им у младшего помощника взяться? Не с его же смехотворной зарплаты. А мыши… Да пусть бы и завелись, что ли, все веселее – хоть будет с кем потолковать…

А еще говорят, что свистом в далекие времена призывали ветер. Свистеть надо было очень осторожно, чтоб не навлечь бурю, которая может снести все на своем пути. Этой приметой даже пользовались моряки, когда попадали в штиль. Тогда они принимались легонько насвистывать, чтоб «разбудить заснувший ветер». Тут главное было не переборщить, чтоб не накликать шторм.

Только, наверное, свисток чайника не считается, нужно самому посвистеть – жаль, Маркус за свою долгую жизнь так и не научился. А что, если…

Он вытянул губы в трубочку и слегка подул – ничего. Маркус подул сильней, губы щекотнул легкий холодок, но вместо свиста раздалось лишь несуразное «с-с-с…».

Мда-а… Даже такой элементарной вещи нужно учиться вовремя. Вот мальчишка с розовым шарфом с картинки в прихожей наверняка свистеть умеет, без проблем.

«Ну и затеи лезут мне в голову», – подумал младший помощник. – Да у тебя, старик, не иначе крыша на вокзал поехала, а жар с лихорадкой отправились ее провожать, ложись-ка ты спать подобру-поздорову. Впрочем, «поздорову» – это нынче не про меня. Сегодня уже поздно, а завтра, наверное, придется вызвать врача. Ну и ладно, завтра будет завтра, а вечер всегда глупее утра».

Пословицу он снова переврал, хотя по смыслу, кажется, вышло нечто довольно близкое к оригиналу.

До наступления Нового года еще целых шесть часов, вполне можно чуток вздремнуть. А потом он встанет и выпьет в честь праздника рюмочку перцовочки на меду, оставшейся с прошлого года. Пусть считается, что в одиночку пьют только завзятые алкоголики, а где ж ее, компанию развеселую, взять-то? Да и пьет он не чаще, чем раз в году, а на крайний случай можно чокнуться и со своим отражением в зеркале: будь здоров, мол, младший помощничек, желаю тебе дослужиться в следующем году до старшего. Пожелание было абсолютно утопическим, но на то он и новогодний праздник, чтобы верить в чудо.

Маркус завел будильник на девять вечера, чтобы не проспать Новый год и старый успеть проводить. Потом, дрожа и клацая зубами от озноба, забрался в холодную постель. Продавленная сетка на старой кровати, помнящей лучшие времена, жалобно скрипнула всеми своими изношенными пружинами. Лоскутное ватное одеяло казалось невыносимо тяжелым, оно давило так, что было ужасно трудно дышать, но зато он потихоньку начал согреваться.

Сон пришел незаметно.

Маркусу снился маленький мальчик с розовым шарфом. Мальчуган плавно скользил по ледяной дорожке, распевая какую-то веселую песенку, и не знал, что впереди его ждет глубокая черная пропасть.

Маркус кричит ему, хочет предупредить, но мальчик не слышит его. Эх, свистнуть бы посильнее, погромче, свист мальчишка наверняка бы услышал, даже сквозь завывания ветра, но из сложенных в трубочку губ вырывается лишь слабое, нелепое «с-с-с…».

ТУТ: «На макушке красный мак…»

Ромка выскочил из подъезда и задрал голову к окну на четвертом этаже. Там стояла мама, посылая ему воздушный поцелуй. Он помахал в ответ и, украдкой оглянувшись, чтобы убедиться, что никто, кроме мамы, его не видит, вытянул ладошку и подул вдоль нее, изображая ответное воздушное послание. Изо рта вырвалось маленькое полупрозрачное облачко пара.

У подъезда столкнулся с дворничихой бабой Асей, как всегда орудовавшей лопатой и метлой.

– С Новым годом, Бабась! – на лету выпалил он.

– Яңа ел белән[5] – с Новым годом, коли не шутишь. Куда летишь, забери тебя шайтан![6] Чтоб тебе быть свиным ухом! Скользко на дворе, а я еще дорожки посыпать не успела. Не успеешь споткнуться, как уже упадешь, неровен час.