– Хорошо ты поработал, Сережа, приезжай еще, – сказал президент, подливая себе коньяку. – Жаль, что не пьешь. Но я понимаю, профессионал.

– Спасибо. В Москве тоже очень довольны тем, как все разрешилось, – ответил Соколов.

– Да, я знаю. Говорил сегодня с Борисом Николаевичем. Он просил тебе привет передать.

Соколов вздрогнул. Когда он соглашался на эту работу, друг-журналист, предложивший ее, о Ельцине ничего не упоминал. Не мог упоминать, ведь вся эта история с Киргизией нарисовалась совсем случайно. Но не мог же Ельцин, в конце концов, признаться другому президенту, да хоть и киргизскому, что он не в курсе происходящего. Осуществляются мечты, сказал бы кто-то не очень искушенный. Мысли материальны, подумал бы кто-то суеверный. Соколов же тогда вывел для себя Первый закон конвертации понтов, который гласил, что понты, умело предъявленные на высшем уровне, понтами больше не являются. А являются качествами, которые не подлежат далее никакому сомнению.

– Ну, ты тоже кланяйся Борису Николаевичу при случае. Если я его раньше не увижу, – напутствовал теперь уже навсегда сертифицированный и заслуженный политтехнолог Соколов главного киргиза.

Перед отъездом в аэропорт, когда вся президентская челядь вышла проводить дорогих гостей, Соколов поинтересовался у товарища полковника Кирибеева:

– Уланбек, а где Усубалиев?

– На заднем дворе стоит, – ответил удивленный полковник, протягивая коллеге Соколову принесенную на прощание трехлитровую банку меда.

– Поставь его на место, товарищ полковник. Не надо историю забывать. Да и фонит он несильно.

Бюст Усубалиева на заднем дворе благодарно вздрогнул, и густая бронзовая слеза упала на родину героя.

Маленький щуплый человек одиноко продвигался к выходу из зоны прилета аэропорта «Шереметьево». Сутуловатый и неказистый, он был как будто не нужен сопровождавшим его на уставном расстоянии дюжим хлопчикам в мешковатых костюмах неопределенного цвета. Он даже и не начинал еще примеривать на себя образ будущего президента Украины. В этом новом мире политических интриг, выборов, пиара, телевизионных войн ему было, мягко говоря, неуютно. После многочисленных совещаний с сонмом явившихся невесть откуда соратников, консультантов, политтехнологов Леонид Данилович и правда чувствовал себя кучмой, которую случайно оставили на лавке во время украинской свадьбы. Кто не знает, кучма – это та самая мохнатая казацкая шапка. Правда, казаком будущий президент никогда не был, а настоящим украинцем только становился, усиленно налегая на «мову». Зато сало и горилку он уважал всегда и славился почетным среди настоящих партийцев умением «держать стакан». Для лидера нации это, может быть, маловато, но для директора «Южмаша», который исправно давал стране угля в виде стратегических ракет, это было очень ценное качество. Как и для заядлого преферансиста, каковым Данилыч слыл еще со студенческих времен. Здесь в Москве все должно было проясниться. Юра Шафраник (конечно, с ведома Виктора Степановича Черномырдина), который хоть и помоложе, но тоже из советских хозяйственников, обещал прислать хорошего хлопца, с опытом. Хлопец уже ждал. По отработанной моде он был во всем черном. Только на лице Соколова на этот раз читались не надменность и тайное знание, а наглость вперемешку с радушием. Такое выражение лица было Кучме знакомо – оно бывало у инспекторов ЦК и хозяев домов, где любили «расписывать пулю». Нормальное лицо, понятное. После рукопожатий и представлений нырнули в неприметную, но мощную иномарку.

– Пока у меня с этими выборами полная «бескозырка», – посетовал Леонид Данилыч, который, расслабившись, перешел на картежный жаргон.

– Ничего. Была бескозырка, станет коронка, – включился в диалог Соколов.

– Главное, туза на мизере не прикупить, – вспомнил бородатый анекдот Данилыч.

– Главное, Леонид Данилович, чтобы народ из кибитцеров превратился в электорат, – изрек Соколов, подведя черту.

По поводу воздействия на украинских избирателей у Соколова имелся ряд соображений. В то время российские каналы на Украине еще не загнали в кабельные сети, и они вещали на полную катушку. Что было большим плюсом для избирательной кампании Кучмы. Дело в том, что по центральному украинскому телевидению Леонида Даниловича показывали совсем немного. Все разнообразные УТ от номера 1 до номера 3 предпочитали демонстрировать публике Леонида Кравчука, который накануне выборов стал чуть ли не символом «самостийности». Такова уж судьба всех украинских президентов – к концу срока становиться любимцем «западенского» электората. Через пять лет на своих вторых выборах уже Кучма станет кумиром или, по крайней мере, меньшим, чем Петр Симоненко злом для Ивано-Франковска, Львова и всего Закарпатья. А пока, в 1994-м, Леонид Данилович сделал ставку на русскоязычных соотечественников, пообещав превратить «великий и могучий» во второй государственный язык. Сейчас, во времена властной вертикали и суверенной демократии, поддержка такого лояльного кандидата из соседней страны выглядела бы для российской власти вполне естественной. Но в 1994 году далеко не все в Москве готовы были помочь бывшему директору «Южмаша». Многие демократы первой волны, еще остававшиеся у власти, с настороженностью относились к «красным директорам» независимо от того, в какой стране те проживали. Боязнь «коммунистического реванша» жила в России до 1996 года. До тех пор, пока «четвертая власть» с помощью больших денег и компромиссов с совестью не превратила Геннадия Зюганова и его КПРФ в навеки «хромую утку» российской политики. Так что Москва 1994 года не ждала Леонида Даниловича с распростертыми объятиями. А помощь, которую до этого оказывали Кучме российские «государственники», временами оказывалась неуклюжей. Телевизионная беседа между ним, кандидатом в президенты большой европейской страны, и руководителем общественной организации – Российского союза промышленников и предпринимателей Аркадием Вольским стала настоящим провалом. В программе канала «Останкино» Леонид Данилович выглядел неуверенным в себе, запинающимся чиновником не самого высокого ранга, который робко поддерживает беседу с холеным, довольным собой, вальяжным господином из совершенно другой весовой категории. Слово «тяжеловес» применительно к политикам тогда только входило в обиход. Так вот Вольский выглядел в том телевизионном диалоге настоящим «супертяжем», а Леонид Данилович тянул разве что на суетливого «мухача», который то и дело пропускает увесистые «плюхи». Ситуацию надо было выправлять. На это и нужен был Соколов с его «ассиметричными», как любил говаривать Михаил Сергеевич, ответами.

Четвертая власть легко превращается и в пятую колонну, и в первейшего помощника, из пропагандиста в организатора, из агитатора в «говномета»: все зависит от того, в каком месте провести механическое воздействие на тончайший инструмент под названием «средство массовой информации». Как видно из этого повествования, Соколов никогда не испытывал пиетета к печатному слову, радийному звуку и телевизионному образу. Свободу слова он всегда трактовал в пользу собственной свободы совести.

Надо сказать, что в 1994 году методов воздействия на прессу было великое разнообразие. Вернее, основной метод был все-таки один: деньги. Но зато адресатов «внедрения» было гораздо больше, чем в нынешние строгие времена сертифицированных звонков сверху и отработанных каналов «заноса». В 1994-м даже еще как следует не поделили рынок рекламы. Редакция каждой программы сама брала деньги: у телеведущих появлялись автомобили, режиссеры делали ремонты и узнавали прелести Таиланда и Египта. Первое поколение менеджеров по рекламе стало обладателями хорошей московской недвижимости. «Мейджоры» телерекламы только зарождались и готовились хищно наложить свою лапу на рынок. Придать этому рынку цивилизованную форму в 1995-м попытался Влад Листьев. Попытка была засчитана слишком дорого.