Я устыдился. И чувства Геланики мне были, разумеется, понятны.

- Прости, - сказал я.

Мы с Поликсеной обнялись, и я погладил ее по волосам.

- Я хотел отвезти тебя на Родос, познакомить с семьей… ты хочешь? - прошептал я.

Поликсена напряглась: не очень-то ей улыбалось ехать к своим новым греческим родственникам. Но, как и я, она понимала, что это нужно.

- Как скажешь, господин мой, - ответила она.

Мы покинули Крит через четыре дня, взяв с собой для помощи и защиты одного только Эриду. Как оказалось, этого было вполне достаточно.

========== Глава 25 ==========

За короткое время на Крите, вдвоем с Поликсеной, я, конечно же, узнал о женщинах много нового, и не все из этого было приятно. И небо наше не всегда было безоблачно. Без меня у моей жены начались месячные истечения, и первые два дня после возвращения она еще не допускала меня до себя и не пускала в свою постель, как я ни изголодался. В первый раз, когда у нее случилось это после нашей свадьбы, Поликсена чуть ли не силой вытолкала меня за дверь: и все пять ночей ее “нечистоты” я провел в одиночестве, на кровати Варазе в моей прежней спальне. Но теперь я возмутился и решил, что такого больше не повторится, - жена не станет выставлять меня за порог нашей спальни каждый месяц!

Я пришел и заявил, чтобы собираюсь лечь и спать с нею рядом, какой бы ни был день, - пусть даже мы не можем быть близки. Тогда Поликсена опустила свои черные ресницы и сказала, что повинуется с кротостью; но, раздеваясь в моем присутствии, как бы невзначай показала свои окровавленные повязки. Отвращения я не испытал - это было похоже на страх, на оторопь… как будто я впервые осознал, что женская природа моей обожаемой жены означает кровь, муки родов, таинственные врата плоти. Я провел ночь рядом с Поликсеной, но обнять ее так и не осмелился. Только слушал, как она постанывает и ворочается во сне; и ощущал, как ее лихорадит.

Потом, когда все кончилось, жена приняла меня в объятия и отдалась мне, как раньше, - но казалась странно и обидно безучастной: хотя ей были приятны мои пылкие ласки, она не отвечала на них. Когда я спросил, в чем дело, Поликсена некоторое время отмалчивалась, а потом застенчиво объяснила:

- Я многое узнала от матери, хвала ей. Тело женщины всегда во власти луны, в соответствии с этим приходят крови… Луна также может сделать нас холодными.

Она улыбнулась, потом взяла мою руку и, поцеловав ее, приложила к щеке, как делала еще девочкой.

- Не думай, будто это значит, что я больше не люблю тебя… не хочу быть твоей… Это то, что сильнее меня. Женщины часто хитрят, - прибавила Поликсена: и потерлась щекой о мою руку. - Они изображают страсть, которой не испытывают, чтобы господин остался доволен собою и ими… Но с тобой я не хочу притворяться!

Поликсена взглянула мне в глаза в темноте.

- Я люблю тебя - и арии*, к которым принадлежал мой настоящий отец, сильнее всего ненавидят Ложь!

Я-то знал, конечно, что персы, именующие себя “праведниками”, преотлично могут лгать, когда это нужно: а из рассказов матери о нашем прошлом мне было известно, что они лгут чаще и искуснее эллинов - и ощущают при этом свою полную правоту! Однако подобная искренность моей маленькой отважной жены меня покорила. Конечно, в такие дни, когда ее желание уменьшалось, мне приходилось не слишком легко: я был особенно осторожен, и мне все казалось, что я принуждаю Поликсену к любви, хотя она горячо уверяла меня в обратном. Но я примирился с этой непостижимой особенностью женской природы.

Впервые я ощутил, что моя жена никогда не будет полностью моей, что-то в ней всегда будет ускользать от меня: она часть чего-то столь же необъятного, как море, как космос… Я могу сделать Поликсену матерью - но не я вдохну жизнь в этого ребенка; я не могу предвидеть, когда она зачнет, и могу только теряться в догадках, каким будет наше дитя… Я опять взглянул на мою жену новыми глазами! Я начал испытывать к ней то тревожно-почтительное чувство, которое, должно быть, испытывал отец к моей матери.

На борту корабля Поликсена опять стала ласковой ко мне - но там, понятное дело, у нас не было возможности уединиться. И могучий Эриду не позволял - наш раб-кастрат впервые стал исполнять обязанности телохранителя, и относился он к ним серьезно. Я решил, что когда-нибудь… возможно, даже скоро… дам ему свободу, если он покажет себя достойным доверия. Но пока об этом не стоило и заговаривать.

Однако меня порадовало, что вавилонянин быстро нашел общий язык со своей новой госпожой, и они понравились друг другу, - и теперь, поскольку он находился все время рядом, Поликсена захотела усовершенствовать свое знание персидского языка; и настоятельно советовала мне тоже поучиться ему. Жена моя в детстве говорила по-персидски со старшими братьями, особенно с Фарнаком - кровным братом, с которым она была особенно близка. Но многое с тех пор забылось.

Я согласился, что это разумно, - и теперь, пока мы были свободны, плывя навстречу грядущему, и сидели втроем у борта, я начал изучать персидский язык под мягким почтительным руководством Эриду и с помощью моей жены. Поликсена давно уже не прибегала к языку предков - но скоро начала говорить на нем гораздо более бегло, чем я. У нее были лучшие способности к языкам, как я убедился впоследствии.

Мы, мужчины, - я подразумеваю и нашего евнуха, - конечно же, не забывали об опасности; и наша живописная троица, болтающая на варварском наречии, возбуждала большое любопытство соседей, пока мы коротали время на палубе. Однако сейчас нам всем грозила одинаковая опасность, и исходила она с моря. Поликсена никогда еще не ступала на палубу корабля - только каталась на лодке с отцом; и теперь наши занятия помогали ей побороть страх. Но она вздрагивала всякий раз, когда над нашими головами раздавались зычные команды матросам, громко хлопал парус или на борт обрушивалась волна, обдавая нас солеными брызгами. Уже подступала осень, и море у берегов ярилось.

Но Поликсена хотя бы переносила это путешествие хорошо - я знал, что нам с нею еще не раз придется бороздить океан. Хотя я сознавал, что обязан подарить жене другой дом взамен утраченного, - и если уж я не смогу раскидывать для нас царский шатер всякий раз, как мы где-нибудь остановимся, значит, я должен буду подыскивать моей супруге подобающее жилище. Женщина может путешествовать, может кочевать с места на место - но не может бродяжничать, если ее к этому не вынудит жестокая необходимость! К тому же, отправившись в путь, Поликсена лишилась своего ремесла: моя кифара и мои песни были всегда со мной, а ее хитроискусный ткацкий стан остался дома. Значит, у нее будет другой!

А если появится ребенок…

Когда мы спускались на ночь в трюм, я подолгу не мог заснуть. Видя, что меня одолевают все эти мысли разом, Поликсена прижимала мою голову к груди и гладила меня по волосам, и шептала мне ласковые слова. Я уже не разбирал, на каком языке, - на языке любви… Я засыпал, чувствуя, как на нас смотрит Эриду, сидящий на пятках поодаль, - наш безмолвный безбородый страж, несомненно, понимал о нас много больше, чем мы желали бы дать ему понять.

Поликсена, однако же, серьезно подготовилась к знакомству с моей семьей: она не надевала больше ничего, кроме легких греческих нарядов, да другие она и не смогла бы упаковать и взять с собой, пока нас было только трое. Она подробно расспрашивала меня о моей матери и о браке моей сестры. Мысль об Артемиде и Ксантии и меня самого тревожила. Я и Поликсена, оба неприкаянные, сошлись, чтобы избавить друг друга от одиночества, - и теперь вдвое больше гонимы, чем прежде!

Однако мы обрели друг в друге то, что было недоступно большинству, теперь я это знал: и гордился, и был счастлив, предвкушая встречу с родными. Когда нам предстал мой Родос, - северный брат Крита, теперь перенявший его удачу и силу, - я обнял жену за плечи, радостно показывая ей храм Афины Линдии на скале, мою школу и палестру, куда я ходил мальчиком… я даже забыл в эти мгновения, что почти не упражнялся с товарищами. Вдруг мне стало страшно, что наши дети могут унаследовать мою хромоту! Но Поликсена прильнула ко мне, ища поддержки, и я вспомнил о том, что я мужчина.