Рядом с моей постелью на табурете стоял умывальный таз с водой, в которой плавали лепестки гиацинтов. Я умылся, отряхиваясь от кудрявых лепестков, налипавших на руки. Потом сел обратно на кровать и начал смотреть на массивный золотой кубок, с узором из розеток по краю: ночью его так никуда и не унесли, и было похоже, что мне его оставят. Сколько могла стоить подобная работа?..
И чего хотел добиться господин, похожий на перса, делая мне такой подарок – за одно лишь выступление? Я был уже не так наивен. Конечно, этот человек желал показать, что денег он не считает; а может, и предупредить меня, что в чем-то меня заподозрил…
Мне стало сильно не по себе. Я не имел понятия, какие связи были у Каллиста десять лет назад, - да и тогда, когда мать принимала его у нас в доме, - но теперь он, скорее всего, спутался с персами. Дарий и его присные многих прикармливали на тех землях, которые еще не принадлежали Персии: даже не с целью шпионажа, а чтобы повсюду иметь своих людей.
Но только я начал задумываться о том, чтобы потихоньку улизнуть отсюда, бросив слишком дорогой дар, как в комнату вошел сам Каллист.
Хозяин радушно улыбнулся мне: голова у него, похоже, гудела с похмелья, лицо опухло, но он уже совершил туалет и оделся в хитон снежной белизны и такой же гиматий. Ну точно собрался выступать в совете!
Каллист сел напротив меня, едва я вскочил. Он сделал мне знак сесть обратно.
Некоторое время мы молчали, - и, несомненно, оба скрывали наши подлинные мысли. А потом хозяин произнес:
- Ну, и куда ты подашься теперь, Питфей?
Я растерялся. Уйдя из семьи, я стал совершенно одинок! Я даже не мог обратиться ни к кому из тех, кого привечала мать, - потому что не желал бросать тень на моих родителей.
- Я не знаю, господин, - честно ответил я.
Каллист усмехнулся, пригладив пышную светлую бороду: он и сам понимал, что я целиком завишу от его милости.
- Как ты посмотришь на то, чтобы остаться у меня? Дом у меня большой, свободных комнат много… несколько комнат для прислуги пустуют. Мои стражники спят все вместе в караульной.
Я моргнул. О том, что у Каллиста есть стража, я слышал в первый раз. Правда, я видел вчера двоих каких-то воинов в коридоре, но решил, что это охранители одного из его гостей.
Каллист предлагал мне комнату для прислуги – но это меня не слишком задело: певцы без имени везде почитались не выше виночерпиев, услужающих на этих же пирах.
- Но… в каком качестве ты предлагаешь мне остаться, господин?
Я наконец нашел подходящие слова для ответа. – Ты хочешь, чтобы я стал твоим домашним музыкантом и служил тебе постоянно?
- Ну, зачем же постоянно, - ласково усмехнулся мой благодетель. – Постоянно наскучит слушать даже Эрато с Талией. Ты мог бы иногда развлекать меня и моих гостей, как вчера, а в другое время посещал бы друзей моего дома, прославляя мое имя среди них… И не только друзей.
“Неужели он раскусил меня? А может, предлагает мне шпионить на него - и думает, что я соглашусь?..” - промелькнули у меня одна за другой две ужасные мысли.
Но пока что до этого было далеко - и деваться мне было все равно некуда. Мой взгляд опять приковал золотой кубок с цветочной чеканкой; и я кивнул.
- Пусть будет так, господин Каллист. Ты необычайно щедр.
Он потрепал меня по волосам.
- Делать добро бывает приятно, а ты мальчик весьма способный… Признаться, такого занятного, как ты, я вижу в первый раз.
Мы посмотрели друг другу в глаза – я обливался холодным потом, но себя не выдал. Потом Каллист встал и щелкнул пальцами, подзывая раба, - в дверях уже стоял мальчишка, которого я вчера видел прислуживающим на пиру.
- Помоги молодому господину привести себя в порядок, а потом проводи ко мне.
Я отказался от услуг раба – я был вполне способен позаботиться о себе сам; но мальчик проводил меня в андрон*, собственную комнату хозяина. В ней Каллист принял меня лишь однажды, и дороги я не запомнил.
Мы позавтракали наедине: трапеза была скромной, в сравнении со вчерашним пиром, после которого я, однако же, лег спать полуголодным. Но сегодня были поданы вареные яйца, оливки, медовый хлеб, так что я, не стесняясь, наелся.
Каллист почти не говорил со мной – только однажды спросил, когда это я побывал в Египте и наслушался столько тамошних преданий. Я ответил, что Египет был местом службы отца.
После трапезы кириос сам отвел меня в комнату, где мне предстояло жить. Обстановка там была почти нищенская, низенький топчан и два стула, - зато окошко выходило в сад. При доме Каллиста, как я понял, не было амбаров и складов – все хозяйственные помещения и службы располагались в его деревенском имении, откуда, видимо, ему и доставляли к столу свежие яйца и молоко.
И мне понравилось, что эта спальня такая спартанская: будь условия получше, я оказался бы перед Каллистом в долгу, который, скорее всего, было бы трудно вернуть, не поступившись честью!
Я поблагодарил хозяина и согласился остаться в его доме. Но с условием, что буду платить за проживание, - как в гостинице. Каллиста, похоже, позабавило такое стремление к самостоятельности, но спорить он не стал. Это был умный человек.
Я задал вопрос – надолго ли господин согласен пустить меня под свой кров. Каллист рассмеялся и ответил:
- Посмотрим, как скоро за тобой пришлют из другого дома.
Конечно же, он хотел убедиться, что я пользуюсь спросом… Это было разумно и даже наиболее удовлетворительно для моей гордости.
Я попросил также – пусть кто-нибудь из дома Каллиста отнесет послание в Линд, чтобы успокоить мою мать. Мой новый покровитель отправил с письмом одного из своих стражников.
Так и повелось. Я поселился у Каллиста, отныне полностью посвятив себя музыке; в этот день и в другой я пел и играл для него после обеда, а на третий день явился раб от одного из гостей кириоса. Меня опять приглашали на пир!
Я пошел, захватив только свой инструмент. Управитель Каллиста уже объяснил мне, как расплачиваются с музыкантами: обычно цену они назначают заранее, и деньги им выплачивают после выступления. Я еще не знал, сколько я стою, и посчитал слишком большой дерзостью выставлять свою цену. Но управитель этого господина по имени Теофраст подозвал меня, как только меня провели в дом. Он сказал, что мне будет заплачено два обола - обычная стоимость места в театре или плата рабу за целый день на строительстве… Что ж, для начала весьма недурно.
Рассказывать в подробностях об этом выступлении не имеет смысла – скажу только, что я снова имел успех и, хотя опять выбился из сил, плата моя была повышена до трех оболов. Уходил я на другое утро очень довольный собой.
С того дня больше полутора лет я выступал на пирах у ялисской знати, постоянно проживая в доме Каллиста: это оказался тяжелый труд, со многими неожиданностями, но лучшей доли я себе не желал. Каллист, против ожидания, не делал мне никаких сомнительных предложений, и я даже не встречал в его доме никаких подозрительных людей: и того перса или полуперса, который подарил мне в первый вечер золотой кубок, я больше не видел. Хотя это, конечно, не значило, что он сам не мог видеть меня. На симпосионах и пирушках в других ялисских домах я порою узнавал лицо этого безымянного господина, немигающий взгляд его черных глаз… хотя мне могло и почудиться в дыму курений и в угаре славы.
Однако требования Теофраста и других господ оказались более изощренными, чем у Каллиста. Нередко мне случалось выступать вместе с другими кифаредами, авлетами* или певцами, а также танцовщиками и акробатами: мы чаще всего встречались прямо в хозяйском доме и спешно готовили там представления. Некоторые из этих артистов были свободными, как я, - а другие рабами.
Я редко спрашивал: на это у нас не было времени. Но я узнавал страх в их глазах, ту особую скованность движений, когда человек все время ощущает свои невидимые цепи. У некоторых своих товарищей на обнаженных спинах я видел следы от плетей, залеченные и даже совсем свежие. Но в полумраке пиршественных залов веселящимся гостям этого не было заметно.
