Понимаю. Но кое-что даже в наше беспокойное время можно сделать. Для начала обучить ребят «азам» работы с агентами. Начнем с того, что не следует торопить события и как сумасшедшему носиться по градам и весям, выискивая себе нужных людей, обладающих информацией. Стоит чуть-чуть подождать, и они начнут появляться сами. Ну что поделать, если есть люди, просто жаждавшие поделиться своими знаниями либо с начальником, либо с нами? Для обывателя это плохо, а для человека, призванного охранять покой государства – хорошо. Но здесь нужно действовать осторожно, особенно если это касается крестьян. И если бедняк Иванов шепнул вам на ушко, что «кулак Петров хранит в подполе обрез, чтобы убить товарища председателя волисполкома», не стоит бежать и арестовывать этого Петрова. Для начала стоит проверить, а является ли оный Петров кулаком, а нет ли у крестьянина Иванова каких-то претензий? Я сейчас не говорю о какой-нибудь ерунде, типа того, что в молодости один у другого девку отбил или на престольном празднике морду набил. Из-за подобных вещей пейзане к властям обращаться не станут, сами счеты сведут. А вот узнать – не прирезали ли Петрову землицу, на которую претендовал Иванов, очень даже стоит.

Еще хуже дела семейные. Из-за лишней десятины один брат напишет на другого такую кляузу, что того не то что расстреливать, а живым в землю вбивать надо! Коли мы начнем всему верить, то много народу положим. А если положим, для кого революцию делали, для покойников?

И еще очень важная деталь. Если ты вербуешь агента, понимая, что он у тебя не одноразовый, а такой, что станет постоянно приносить в клювике нужную информацию, будь добр относиться к нему вежливо и с почтением. И обращаться к нему следует не «сукин ты сын, я же тебя урода в тюрьме сгною, к стенке поставлю, если ты мне не скажешь, кто в мастерской стволы у винтарей пилит, обрезы делает», а «дорогой ты мой человек, Прохор Петрович, ты ж понимаешь всю важность исторического момента! Конечно, ты вправе сам выбирать, на чьей ты стороне, просто имей в виду, что без тебя нам будет не просто трудно, а никак! Без тебя, дорогой товарищ, нам контрреволюцию не истребить. Но еще мы что знаем, что ты человек честный и сам ненавидишь тех сволочей, которые оружие скрытого ношения изготавливают. Понимаем, боишься, но мы ж никому не скажем. Ты нам только шепни, а там уж мы сами».

Очень важно, чтобы агент не считал себя фискалом (термина «стукач» в те годы не еще не появилось, но это неважно), занимающимся неприличным делом, вроде подглядывания за бабами в общественном туалете, а начинал относиться к себе с уважением, осознавая, что он именно тот, кто помогает товарищам укреплять Советскую власть.

Обидно, что времени было в обрез. А так хотелось создать целую систему, чтобы у меня и в учреждениях, и на предприятиях имелись свои люди, вовремя информировавшие о предстоящих событиях. Но коли времени нет, системы тоже, приходилось довольствоваться тем, что у нас есть – учетными списками военкомата, фиксировавшими наличие бывших офицеров в городе и губернии, торговцами, имевшими постоянные места на рынке. Отличным агентом оказался дядя Андрей – старичок, ходивший по дворам и точивший за скромную плату ножи и ножницы, правивший бритвы. Он мне как-то поведал, что в одном из дворов его попросили заточить четыре австрийских штыка от карабина! Ну, был бы штык один, ничего удивительного. Многие с собой такие тащили. У австрийцев и сталь хорошая, и в руке удобно. Но коли штыка четыре, значит, имеются и сами карабины! И что же вы думаете? При самом поверхностном обыске отыскались не только карабины, но и десяток наших «мосинок», а еще и ящик боеприпасов. При желании можно было выдать дело за контрреволюционный заговор, но все оказалось иначе. Даже не знаю, как и сказать… Скорее, человеческая жадность, замешанная на глупости. Хозяин оружия на германской войне занимал должность полкового оружейника. Наверное, мастером он был неплохим, да и специальность на фронте очень востребованная, потому что оружие, хоть и железное, имеет обыкновение ломаться. Лучше бы, чтобы старое сразу меняли на новое, но где там. Бывало и так, что из четырех винтовок собирали одну. И, разумеется, у нашего мастера всегда под рукой имелись запчасти, а чтобы проверить – сделана ли винтовка из двух, или из трех, потерявших прежних владельцев, никому в голову не приходило. Вот потихонечку да полегонечку наш умелец сумел переправить в родной Череповец целый арсенал, а теперь продавал собственные изделия за довольно приличную цену – десять пудов муки за ствол, два фунта за патрон! Забавно, но, с его слов, оружие он начал переправлять еще в шестнадцатом, не для продажи, а исключительно для пролетарской революции! Врал, конечно.

Но не то удивительно, что мы ничего о нем не знали, а что он решил отдать штыки на заточку приходящему точильщику, а не выполнил эту работу сам. Или – а на кой леший штыки было вообще затачивать? Пусть бы новые хозяева этим и озаботились. Мне же он объяснил, что при таких доходах затачивать штыки ему было лень, но оружие он обязан отдать в лучшем виде!

Как я уже говорил, на контрреволюционный заговор дело не потянуло, но для ревтрибунала хватило. И не удивлюсь, если этого умельца расстреляли. Я бы его сам застрелил, потому что нам пришлось ездить по волостям, изымать оружие у мужиков!

Еще проблема. Если по пьянке набили морду обычному гражданину, это хулиганство, а если ответственному советскому работнику – контрреволюция! Вот сиди и отделяй злаки от плевел.

Мои сетования прервал звонок телефона. Ага, Тимохин, предгубисполкова, наше главное начальство в губернии. Можно сказать, что это советский губернатор.

– Владимир, зайди ко мне.

Ивану Васильевичу можно обращаться ко мне на «ты». И по возрасту – он уже немолод, лет сорок пять, и в силу положения. Да и вообще, Тимохин один из тех «правильных» большевиков и руководителей, кого здесь крепко уважают. Он в какой-то мере мой коллега. Из народных учителей, в революции с 1905 года, в партии большевиков с 1906-го, а в 1907 году получил свой первый тюремный срок и ссылку. От фронта не бегал, «оттрубил» на войне с четырнадцатого по декабрь семнадцатого. Уважаю! Интересно, что это ему понадобилось? Если бы что-то служебное, обратился бы к Есину. Тимохин не станет прыгать через голову моего непосредственного начальства.

– Разрешите, товарищ Тимохин?

Тимохин – крепкий дядька с начинавшейся лысеть головой кивнул на стул.

– Жалуются на тебя. – Ну, на меня постоянно кто-нибудь жалуется, это нормально. Интересно, кто на сей раз? – Товарищ Аглая сказала, что ты ей недавно нахамил.

По тону понятно, что Иван Васильевич делает вид, что сердится, хотя сам готов расхохотаться. Но нельзя.

Товарищ Аглая – очередное «чудо», спущенное к нам из Петрограда. С моим прежним недругом, бывшим редактором «Известий», вопрос решили – направили на должность заведующего хозяйственной частью губисполкома, и теперь парень счастлив. А что с этой делать? Ее направили укреплять «женский вопрос». Не очень понимаю этой формулировки, ну да ладно. Выглядела барышня колоритно. Короткая кожаная куртка, едва закрывавшая поясницу, нательная мужская рубаха, широченные галифе и кожаный картуз, покрывавший коротко стриженые волосы. Когда она впервые появилась в Череповце, крестились не только старухи, но и видавшие виды чекисты.

Мне приходилось чуточку полегче, так как приходилось видеть в своем прошлом (виноват, будущем) еще и не таких дамочек, но все равно, если смотреть на товарища Аглаю сзади, со стороны ее филейной части, казалось, что это воздушный шар, готовившийся вот-вот улететь. Однажды я обозвал ее Винни-Пухом, на что она обиделась. Хм. А я думал, что Милн тут еще не переведен, а, возможно, даже и не написан.

– Иван Васильевич, что там она на меня наговорила?

– Вот тебя и хотел спросить, интересно же. Она мне сказала, что ты ей нахамил по поводу отношения коммунистов к половому вопросу.

Ох ты, вон оно о чем! Товарищ Аглая была повернута на «половом вопросе». По ее мнению, семья исчерпала себя как буржуазный пережиток, потому что семья – это продажа женщины мужчине. А если не продажа, то вопрос упирается в простой секс. А секс – это всего лишь…