Наживка была заброшена! Товарищ Виноградов, как резвый конь «закусил удила» и помчался в помещение бывшего земства, временно приспособленное под перевалочный пункт для солдат Красной армии.

Вернулся наш редактор довольно скоро. И выглядел он, скажем так, непрезентабельно. Одно стеклышко пенсне было разбито, рукав у куртки оторван. Михаил Иванович прикладывал к разбитому носу не очень чистый носовой платок, довольно быстро становившийся еще грязнее.

Хотя редактор был и дурак, но даже у него хватило ума сообразить, что подчиненные его элементарно подставили. Ну, еще бы. Идти за материалом к добровольцам, каждый из которых, как правило, прихватывал с собой «пузырек» (применительно к нынешнему году он был равен не современным 0,5 литра, а 0,7 и еще сколько-то) самогонки и теперь торопился его выпить – себе дороже! Тем более, зачем вообще к ним ходить? Я могу прекрасно составить «разговор» с таким добровольцем, сидя в редакции. Более того – «разговор» заиграет такими красками, обрастет такими деталями, о которых крестьянский парень и не ведает!

Редактор умылся, привел себя в порядок и ушел отдыхать. Мы этому не слишком опечалились, потому что без него работать было спокойнее, да и Дима Панин прекрасно справлялся и с редакторскими обязанностями, и с обязанностями ответственного секретаря, которого у нас не было. Я, к стыду своему, даже и не знал, что в прежние времена, чтобы сделать макет газеты, каждую статью вымеряли с помощью линейки, а потом «доводили до ума» портновскими ножницами. Или у Димки других ножниц не оказалось? Вот бы кого назначить редактором!

Утром явился наш начальник. Куртка была зашита (а ведь чтобы оторвать рукав кожаной куртки, нужно было постараться!), а вместо пенсне были очки в роговой оправе. Ну, еще бы. Где он в нашем городе, пусть и губернском, так быстро заменит стекло? Да и заменит ли вообще?

Редактор был хмур. На меня и на Диму он смотрел, как голодный волк на толстенькую овцу, пасущуюся рядом с парой волкодавов.

Теперь он решил утвердиться на более миролюбивом человеке и решил «наехать» на милейшего отца Павла, трудившегося над статьей, посвященной народным суевериям. Павел Николаевич разъяснял трудовому народу, что не стоит бояться числа «тринадцать», потому что это плод поповских суеверий. В качестве примера он привел олимпийских богов, составлявших дюжину, и тринадцатую – богиню раздора Эриду, подкинувшая на пиру знаменитое яблоко раздора. Я, по правде говоря, не понял, какое отношение имеют мифы Древней Греции к «поповскому суеверию», но предложил добавить к списку еще и скандинавских богов, которые вместе с Локи (тем еще проходимцем и хулиганом!) составляющим чертову дюжину.

Прервав нас на самом интересном месте, редактор неожиданно заявил, что в редакции имеется переизбыток «поповского сословия», намекая на нашего расстригу.

Заслышав что-то о духовном сословии, Боря Розов (он мне как-то признался, что и сам происходит из поповского сословия, только вместо духовной семинарии закончил реальное училище, а на войну не пошел из-за плоскостопия), немедленно встрепенулся, и сообщил, что фамилия Виноградов, скорее всего, тоже указывает на принадлежность к духовному сословию, потому что в России виноград, отродясь не рос, а вот «небесный виноград» встречается в Библии, да и не один раз!

Я тоже не удержался, чтобы не внести свои «семь копеек», сообщив, что в учительской семинарии Закон Божий вел батюшка, очень похожий на нашего редактора, а вообще, мерить человека с точки зрения социального происхождения – это не по большевистски и, это попахивает скрытым оппортунизмом и ревизионизмом в духе бывшего товарища Каутского.

Каюсь, о Карле Каутском я только слышал, да и то, в те далекие годы, когда в вузах существовал такой предмет, как История КПСС, по которому у меня была твердая «четверка», хотя почти все однокурсники получили «три». Услышав о ревизионизме, редактор вскипел и заявил, что в редакции не место не только бывшим священникам, но и некоторым контуженным солдатам.

Не знаю, откуда он узнал о моей контузии (хотя, возможно она и было, не помню), но я вскипел. Поначалу хотел выкинуть редактора в окно, или спустить его с лестницы, сумел сдержаться, а лишь назвал его «тыловой крысой», отсиживающейся в ссылке, вместо того, чтобы агитировать солдат на фронте и, что таких мы топили в сортире в октябре семнадцатого.

Все закончилось тем, что наш редактор убежал. Возможно, жаловаться. Ну, посмотрим.

Похоже, жалоба товарищи редактора на трудовой коллектив вверенной ему газеты последствий не имела. Кому мог наябедничать Михаил Иванович? Только самому Тимохину, потому что «Извѣстія Череповецкаго Совѣта» печатный орган исполнительного комитета, и Иван Васильевич у нас самый главный. Но наш советский губернатор редакцию знает гораздо лучше, чем недоучившийся студент, потому он… Да, а что именно он сделал? Не знаю, но, как мне кажется, редактор сам был не рад, что пошел к председателю, потому что с тех пор он вообще не лез в газетные дела, а лишь проводил ежедневные оперативки, внимательно слушал наши предложения и кивал, а потом читал материалы и подписывал номер в печать.

Нас такой расклад вполне устраивал, а выпускать газету мы могли сами, без редактора. А наш Михаил Иванович, неожиданно для нас, вдруг нашел себя в качестве великолепного снабженца. Для начала, он поменял в редакции мебель, заменив столы, изъеденные жучками на более крепкие, а расшатанные табуреты на венские стулья. Но самое главное – он сумел раздобыть целый вагон бумаги! Разумеется, пришлось делиться с вышестоящими инстанциями, но газета могла выходить регулярно. По подсчетам товарища Виноградова, «Извѣстія Череповецкаго Совѣта», запаса должно было хватить на полгода.

Мы не знали, где наш редактор раздобыл такое богатство (не мебель, ее-то он получил на распределительном складе), а бумагу. Да за такой подвиг мы были готовы простить Михаилу Ивановичу все его дурости, что он причинил нам в первые дни своего пребывания и называть его «самым главным редактором».

Работа шла, а сегодня я был занят тем, что готовил к печати телеграмму, поступившую в Череповец. Ее нам только что доставили из исполкома, и приказали срочно дать в печать. Собственно говоря, моя подготовка сводилась к тому, что я разрезал телеграфную ленту на кусочки, а потом приклеивал ее на лист бумаги. Получилось красиво!

Телеграмма предсовнаркома тов. Ленина въ Череповецъ

Англійскій десантъ не можетъ разсматриваться иначе, какъ актъ враждебный противъ Республики. Его прямая цѣль – пойти на соединеніе съ с чехословаками и, въ случаѣ удачи, съ японцами, чтобы низвергнуть рабочее-крестьянскую власть и установить диктатуру буржуазіи. Всякое содѣйствіе, прямое или косвенное, вторгавшимся насильникамъ должно разсматриваться какъ государственная измѣна, и караться по законамъ военнаго времени. Обо всѣхъ принятыхъ мѣрахъ, равно какъ и обо ходѣ событій точно и правильно доносить.

Предсѣдатель Совнаркома Ленинъ[3]

Подозреваю, что подобные телеграммы были отправлены и в другие города, но у читателя нашей газеты должно создастся впечатление, что Владимир Ильич пишет не просто в губернский центр, а лично каждому из них! Правда, не очень понятно, почему телеграмма пришла в июле, если интервенты высадились в Мурманске еще в марте?

«Вот так и создается культ личности!» – с толикой грусти подумал я, но потом отогнал грусть в сторону. Недавно начали создаваться комитеты бедноты, так комбед Нелазской волости избрал товарища Ленина своим почетным членом. Чисто формально – Владимира Ильича нельзя туда избирать, так как в инструкции по созданию комитетов бедноты четко сказано, что туда должны быть избраны только беднейшие крестьяне, в составе «Председателя, товарища председателя и секретаря». Но, что я точно знаю, что никто комбедовцам такого поручения не давал, и «сверху» не навязывали. Просто в состав комитета попали крестьяне – фронтовики, оценившие и «Декрет о земле» и «Декрет о мире», что бы мы сегодня об этом ни говорили.