«Интересно, он действительно интересуется моим мнением, или это экзамен?» – подумал я, а вслух спросил:

– Вы имеете в виду – внутреннюю политику или внешнюю?

– А вы сегодня сможете разобраться, где заканчивается внешняя, и начинается внутренняя? – усмехнулся начальник губчека.

В принципе, можно и поспорить, но, по сути, Николай Харитонович прав. Сегодня (а только ли сегодня, а спустя сто лет, в мое время?) внутренняя политика так переплетается с внешней, что отделить одну от другой, невероятно сложно.

Я слегка картинно развел руками, потом принялся излагать:

– Как я понимаю текущую обстановку: сегодня главную опасность представляет Восточный фронт. – Посмотрев в слегка недоуменные глаза Есина, поправился: – То есть, чехословацкий фронт. Теперь, судя по телеграмме товарища Ленина, есть опасность объединения чехословаков и войск Антанты.

– Пока все правильно, – кивнул Есин.

Ободренный похвалой, я продолжил:

– Антанта желает вернуть себе имущество и боеприпасы, завезенные для бывшего союзника – то есть, для нас, а заодно уничтожить Советское государство. Весной в Мурманске высадились англичане. Мне только непонятно, если они высадились в марте или апреле, то почему телеграмма товарища Ленина об опасности интервенции пришла лишь вчера?

– Потому что первоначально англичане мало в чем себя проявляли, а Мурманский совет занимал твердую позицию. Но потом краесовет отказался выполнить приказ Совнаркома об удалении войск Антанты, а позавчера товарищ Юрьев – бывший товарищ, – подчеркнул начальник губчека, – прислал телеграмму, что Мурманский краевой совет больше не признает власть Совета народных комиссаров Советской республики, принимает вооруженную помощь Антанты и заключает соглашение с англичанами. Сегодня с утра пришла телеграмма из Совнаркома о том, что бывший председатель краевого совета Юрьев заочно приговаривается к смертной казни.

Мне хотелось спросить – а была ли возможность у Мурманского совета выбить англичан и их корабли с Севера, но промолчал. Чтобы возражать, нужно иметь какие-то доводы, но у меня их не было. Да и смысл? Мурманск теперь в руках англичан, а там и Архангельск недалеко. Не знаю, насколько серьезно союзники желали помочь свержению большевиков, но вернуть свое барахло, завезенное в Россию и стоившее многие миллионы фунтов, они очень хотели.

Я кивнул, делая вид, что понял.

– Стало быть, теперь под угрозой Архангельск. Если Антанта и ее прихлебатели захватят Архангельск, им нужно «оседлать» железную дорогу на Вологду, потом, соответственно, захватить саму Вологду, а там уже Вятка, а дальше Сибирь. Только, – усмехнулся я, – им придется повозиться с железной дорогой.

– Почему повозиться? – нахмурился Есин. – Пустят по железке поезда, будут подтягивать подкрепление. Можно еще и бронепоезд добавить.

– А разве им колею не придется перешивать? Там же узкоколейка.

– Владимир Иванович, так колею еще в шестнадцатом году перешили. А, так вы в ту пору, на фронте были?

И опять я кивнул, опасаясь, что меня начнут донимать вопросами, ответы на которые не знаю. Но Есина моя биография не интересовала. Теперь Николай Харитонович не изображал экзаменатора, а принялся говорить, излагая сведения, хотя и не слишком секретные, но не особо известные.

– Как считают наши военные специалисты, – сухо принялся излагать начальник чека сведения не слишком секретные, но не особо известные. – Если падет Архангельск, очередной жертвой станет Вологда. А лучший способ захватить город, это лишить его подкрепления. Значит, надо отрезать Вологду от Москвы и от Петрограда. Самый простой – взорвать все мосты. И нам поступили сведения, что контрреволюционеры собираются взорвать мост через реку Ягорбу.

– Ну, а я здесь при чем?

– Притом, Владимир Иванович, что вы станете нам помогать, потому что есть мнение принять вас на службу в оперативный состав Череповецкой губчека. Есть возражения?

Можно было бы и возразить. Не думаю, что меня силой бы загнали в ЧК. И наказывать бы не стали.

Но правда в том, что я и сам был не против. А почему я должен быть против? В конце-концов, это была моя работа долгие годы. Если бы я в двадцать первом веке узнал о том, что кто-то готовит взрыв моста, разве бы не помешал этому? А кто сказал, что в восемнадцатом году взрывать мосты можно? Нет уж, дорогие мои, не вы их строили, не вам и взрывать.

Мои подкованные сапоги извлекали при ходьбе интересные звуки, похожие на удар кремня об огниво в старинном пистоле и, время от времени высекали искры из булыжников. А стук каблучков моей спутницы напоминал звучание копыт молодой козы. У нее каблучки гуттаперчевые, очень модные!

Я давненько не хаживал под ручку с девушкой. Да, последний раз это было, как бы не соврать, лет тридцать назад, когда ухаживал за своей женой. Теперь же рядом со мной шла невысокая черноволосая толстушка, которая глупо хихикала через каждое слово. Абсолютно не в моем вкусе, да еще, судя по всему, круглая дура.

Звали ее Капитолина, а ее имя вызывало в памяти песенку: «Капа, ух Капитолина, нарисована картина!» Из каких глубин памяти всплыла эта строчка, я не знаю, тем более, что у меня в жизни не было ни одной знакомой с таким именем. Скорее всего, услышал в каком-то фильме, и отложилось в памяти.

– Ой, Вовк, а мы куда идем?

Я чуть не рявкнул: «На Кудыкину гору, воровать помидоры!», но сдержавшись, громким шепотом заявил:

– Целоваться!

– Хи-хи-ха…

Мы шли по булыжнику, которым был вымощен Воскресенский проспект. Теперь, если мне не изменяет память, эта улица закатана под асфальт. По нему ездить и ходить гораздо комфортнее, но право слово, есть какое-то обаяние в старинных мостовых!

В конце проспекта возвышались колокольня и два храма. Хм, а ведь в двадцать первом веке уцелеет лишь один храм.

Пройдя до конца улицы, миновали площадь, начали спускаться вниз, к реке.

По Шексне трудяга буксир толкал баржу, груженую лесом, шел в сторону Белозерска какой-то корабль. Было так непривычно видеть суда с трубами, из которых шел дым, что я засмотрелся.

– Вовк, – отвлек меня от созерцания писклявый голос. – А ты меня целоваться звал.

Мне не очень хотелось целоваться с этой барышней, и неудобно, слишком мелкая, на голову ниже меня. Но деваться некуда. Привлек к себе, склонился и, только начал приближать лицо, как она зашипела: «Дурак! Люди ж кругом!»

А на берегу действительно бродил народ. Интересно, им делать нечего, что ли?

Отпустил девицу, пожал плечами – мол, хотел как лучше, но если ты против, то не будем, а она, снисходительно посмотрев на меня, кивнула в сторону, указав подбородком на дерево.

Мы отошли за дерево, а там уже Капитолина проявила инициативу – оглядевшись по сторонам и убедившись, что проходящему мимо люду нет до нас никакого дела, ухватила меня за уши, привлекла к себе и так крепко впилась своими губами в мои, что я едва не задохнулся. Целовалась девушка хорошо, но ушей жаль. Не знаю, насколько увлечена Капитолина, но я сохранял трезвую голову. Поначалу. Осторожно сняв ладошки барышни со своей головы, обнял ее и сам начал проявлять активность.

Неожиданно ухо пронзила боль, а из глаз посыпались искры.

– Целовать целуй, а рукам воли не давай! – злобно заявила Капитолина, отстранившись от меня.

Чего это она? Сдурела? А, так это я виноват. Руки, сами по себе, «поползли туда», куда не следует лезть. Ну, пока не следует.

– Кап, да ты чего? – дурным заголосил я, вспомнив старую шуточку, которую я когда-то слышал. – Я чё, я ничё, а если чё, так я и жениться могу!

– Жениться? – переспросила Капитолина. Посмотрела на меня, сузила глазенки и сказала противным голосом: – Ну, Вова, никто тебя за язык не тянул. Ежели, ты жениться хочешь, так я согласна! Только, свадьбу сыграем потом, как задание выполним, да?

Видимо, рожа у меня в этот момент была такая перекошенная, что Капитолина не выдержала, и от души расхохоталась, сразу же став и красивее, и умнее. В общем-то, к концу прогулки мы уже стали друзьями.