— Я с вами больше пить не буду.

— Что это так?

— В руках себя не держите, — буркнул Саша, отодвигаясь от кресла, в котором комиссар сидел.

Тот криво улыбнулся; откровенность его только повеселила.

— Ох, уж и не потрогай его. Я прячу, укрываю, рискую положением…

— Не изображайте из себя милосердного. А можете — так отпустите, — вскинулся Саша.

— Идиот, честное слово. Я тебе уже говорил — куда? Ну, куда пойдёшь?

— Куда угодно, лишь бы от вас подальше, — обозленно ответил он.

— Что, я страшный такой? — совершенно легкомысленно и бездумно на первый взгляд подшутил Шевелев; но мальчик не был настроен поддерживать его шутку.

— Нет, — бросил он коротко.

— Гадкий, дурной, как еще… отвратительный? — перебрал навскидку причины Шевелев.

Саша вдруг понял, что, несмотря на одержимый огонек в глазах при виде него, комиссар, похоже, умеет взглянуть на ситуацию отстраненно, и это чуть ободрило: по крайней мере, рядом с ним не совсем безумец.

— Нет. Просто… — “Чужой”, — хотел вымолвить Саша, но не смог. Знай он его с детства, было бы лучше? Разве комиссар стал бы к нему добрее? Нет же. И он нашелся наконец: — Я для вас — как вещь. Веха на пути. Может быть, цель. Но не другой человек.

“Сейчас он ответит мне: “Много хочешь, мальчишка”, — подумалось ему. Но ответ был совсем иной, даже противоположный:

— Ну, будь ты как вещь, я б тебя отбросил в сторону и не заметил — к вещам, знаешь, не сильно привязываюсь.

— Всё равно… У вас есть цель относительно меня. Взамен вашей милости. И вы её хотите добиться.

Сказав эту непозволительно смелую вещь вслух, Саша повернул голову, чтобы хоть теперь встретиться с мучителем глазами, взглянуть в лицо страху, ждал ответной злости, может быть, удара — но увидел… Скуку? Да, комиссар будто хотел сказать: “Зануда ты, Сашка” — и рот приоткрыл, но вместо этого лениво зевнул. И стало ясно, что беседа ему совершенно не казалась важной. Нисколько. “Он для себя все давно решил, а меня станет методично доламывать. Время у него есть”, — и предчувствие этого заставило Сашу замереть. А ведь Шевелев пока что и пальцем не двигал, сидел, полуприкрыв глаза, похоже, в полудрёме. Сейчас тишина длилась долго, с полчаса, но комиссар не уснул, вопреки ожиданиям, а привстал. Осведомился дежурно, хочется ли Саше есть и, получив отказ, кивнул, мол, и самому не очень-то хотелось. Резюмировал: “Будем спать. Устал, поди, на полу?” — и швырнул ему, порывшись в шкафу, какую-то большую тряпку, судя по кистям на углах, скатерть, тонкую, но большую, как раз такую, что можно было укутаться. Сам, погасив лампу, устроился на диване, укрывшись плащом, и уснул. Спал он тихо, и никак нельзя было понять, правда ли сморил его сон, или и теперь он лежит, прислушиваясь; Саша завозился, укрываясь, лязгнул наручником по трубе, но комиссар не обернулся, что усилило Сашину уверенность, что тот лишь хочет его уверить в том, будто спит. Ему и самому не спалось: он и впрямь замерз. Но, несмотря на гнетущее ожидание и все неприятные сегодняшние открытия, комиссар вел себя спокойно, почти буднично, и как было бы славно, веди он так себя всегда, день за днём! За это Саша был готов проникнуться к нему почти что благодарностью. “Но ведь так не будет, — увещевал себя он, — будет только хуже. Он заявится однажды пьяный или, к примеру, взбешенный чем-нибудь, или просто в язвительном своём настроении, особенно злом…” — тут ему снова вспомнился поцелуй-укус, грубый, но теперь, через день, показавшийся не лишенным нежности. И Саше очень захотелось взглянуть сейчас на себя со стороны, чтобы хоть понять, что эту неуместную нежность вызвало, отчего комиссар так пожелал иметь его рядом, подле себя, упиваться властью? Но сделать этого он не мог и, говоря откровенно, ощущал себя сейчас довольно жалким. “Почему я так подставился ему? И как нужно было поступить правильно, чтобы вырваться отсюда?” — вот были два основных занимавших его вопроса, и ответ на них никак не отыскивался. Выходило так, что случившегося было не избежать, это наполняло особенно острым ощущением несправедливости, но его Саша старался от себя отгонять, понимая, что спастись оно никак не поможет.

Под утро уже он все-таки согрелся и уснул. Сквозь сон слышался лязг запираемой двери, шаги, от которых отдавалось по полу, и прочий шум — но когда он проснулся окончательно, комиссара уже не было. Саша поерзал на полу, отыскивая позу поудобнее — сейчас, на третий день, собственное положение ему донельзя надоело. Он устал, хотел есть, хотел снова в уборную, хотел вытянуться на постели в полный рост и готов был уже от желания выбраться начать методично дергаться — не с надеждой выломать из стены трубу, а хотя бы из желания стуком и шумом привлечь соседей; хотя шансов на это оставалось мало — наверняка они тоже собрались, ушли на службу… Стояла тишина, прерываемая только гулким стуком металла от его рывков. “Может, тут и нет никаких соседей, а весь этаж стоит пустой, весь дом…”— он был готов поверить и в такое всесилие комиссара. Время от времени, когда он утомлялся, попытки останавливались, но потом снова возобновлялись, пусть он и не верил в свое спасение.

Но когда снова заскрежетало в двери, в груди что-то замерло и сжалось. Саша затаился, не сводя взгляда с ее темного прямоугольника. Неужели позвали квартального? “Нет же, он бы не стал открывать дверь своим ключом”, — прозвучал голос здравого смысла, отрезвляющий и недобрый. На пороге стоял Шевелев, внимательным острым взглядом изучая его. Похоже, он живо догадался о попытках Саши вырваться и в два шага оказался подле него.

— Я тебе уже говорил, что ты дурак?

Саша кивнул, но вслух почему-то прошептал: “Нет”, оставляя за собой право хотя бы на этот маленький протест.

— Чего добиваешься? Или я тебе не объяснял твое положение? — он схватил его за шиворот во время своей злой речи, потом снова бросил на пол и сел рядом, быстро отходя от раздражительности и усаживаясь на свой стул. — Уж и отойти на час нельзя.

— Я думал, вы снова до ночи ушли. Я так не могу сидеть. Зачем вы меня так держите? — Саша чувствовал, как против воли речь его становится бессвязной и жалобной, но уже не мог сдержать ее, жалуясь на усталость, на боль в руке и прочее.

— Не до ночи. Сегодня суббота. Счет дням потерял? — усмехаясь, спросил комиссар.

— А куда тогда ходили? — спросил Саша быстро, больше от неловкости, чтобы поскорее забыть свою слабость, допущенную им в предыдущем своем восклицании.

— В столовую. Потом в хлебный зашел по пути.

Саша подумал было, что комиссар снова дразнится, но за его спиной на ручке двери и впрямь болтался холщовый мешок.

— Так что поднимайся и прекращай ныть.

Последнее прозвучало почти ободряюще, не считая того, что железная длань комиссара вновь лежала на его загривке. Он освободил его от наручников — но только затем, чтобы проводить к умывальнику. В уборной, правда, отпустил, дал даже умыться, сам вышел. И Саша стоял там долго, размышляя. Положим, можно было, вооружившись хоть стоявшим в углу бруском, попытаться вырваться, но к чему это приведет? Это будет считаться нападением на сотрудника госбезопасности, то есть, преступлением серьезным, а так…. Он все же очень еще надеялся, что все обойдется. Постоял немного, собираясь с духом. Вода принесла с собой если не ясность мысли, то хотя бы сдержанность, отрезвила его, успокоив желание действовать. Умывшись и оправившись, Саша вышел. Первым делом он снова столкнулся в комиссаром взглядом — тот сидел напротив, успев скинуть плащ и даже китель; наган, судя по всему, оставался при нём.

— Иди сюда, — снова совершенно буднично позвал он. — Есть будешь?

Саша молчал, сглатывая.

— Могу и налить.

— Я с вами пить больше не буду, я же сказал.

— Смотри-ка! Это почему? — снова деланно удивился комиссар.

— Позволяете себе… лишнего.