Днем снова хлопнула входная дверь и послышались шаги. “Ушел сюда с обеда, чтобы меня проведать”, — решил Саша. Точно, так и было. Комиссар застал его всё так же понуро сидящим у стены. Лицо его было непроницаемо: может, он и улыбнулся слабо при виде своей добычи, но улыбка нивелировалась привычной бесстрастностью.

— Пришли меня испытать? — Саша взглянул снизу вверх, выпрямив спину, насколько возможно.

Шевелев махнул рукой.

— И без тебя дел хватает. Нет, думаю, как там мальчик? Сидит голодный? А может, ему дурно стало после вчерашнего выпитого?

— Сколько там и было, — мрачно заметил Саша в ответ на его подколку. — Три рюмки.

Комиссар довольно засмеялся.

— Может, еще налить?

— Нет уж!

— Ладно, вечером выпьем. Я тебе все-таки вправду принес поесть, — последние слова потонули за скрипом старого шкафа, в ящике которого он рылся, отыскивая вилку или ложку; потом нашел, подал Саше и впрямь принесенную с собой флягу с обычным чаем и пару кусков хлеба. Подал кастрюльку с картошкой и кусочками мяса, дождался, пока он не съест предложенное. Выкурил сигарету, бросил окурок в окно, обернулся:

— Доел? Пить хочешь? В сортир сводить?

— Д-да. Я бы и умылся, — кивнул Саша. “Что я перед ним пресмыкаюсь”, — одернул он себя.

— И хорошо. Только не дури. Вечером я буду поздно, — предупредил комиссар таким будничным тоном, точно Саша был его домочадцем.

“Вечером? Значит, снова это все начнется?” — возмутилось что-то у Саши внутри.

— Вы разве здесь живете? — только и смог выговорить он отчаявшимся тоном.

— Естественно, нет, — заметил Шевелев в ответ, как бы подразумевая: “За тобой, дураком, приходится следить”.

Впрочем, ему, судя по общей его торопливой нервозности, долго беседовать было некогда, и он снова защелкнул наручники и захлопнул дверь, а потом исчез, оставив Сашу до вечера размышлять. Многое можно было успеть передумать: комиссар, после размышлений, казался то безумцем, который невесть зачем удерживает его тут (может, он давно сошел с ума?), то, наоборот, изощренным интриганом, который наверняка успел повесить всю вину на него, и теперь допрашивает остальных, говоря, что он, Саша, давно всех продал. Или, может, только пугает, а на самом деле все идет своим чередом, а он сидит здесь исключительно по своей вине? Зато он твердо решил, в случае чего, не соглашаться ни на какие уговоры — да и какая у него теперь уверенность в том, что с матерью и братом все в порядке? Раньше он хоть видел их…

Конечно, при ночном появлении комиссара все эти надежды пошли прахом. Шевелев вернулся поздно, и впрямь сильно утомившийся, как показалось Саше. Сбросил плащ в прихожей, устало опустился в низкое кресло, плеснул себе в рюмку водки, залпом проглотив, выдохнул и посидел так какое-то время, на пленника не обращая внимания. Потом лениво полуобернулся.

— Думаешь, я тебя зря здесь держу? Хочешь знать, так остальные твои товарищи по этим вашим литературным вечерам давно сидят… А тебя мне жаль стало: думаю, парень-то какой хороший, зачем ему это пятно на всю жизнь?

Саша скептически хмыкнул, давая понять, что не верит ничуть в мнимую доброту.

— Чего хмыкаешь? — комиссар тоже фыркнул.

— Так отпустили бы… Раз не хотите пятно оставить.

— Ты дурак, что ли? — тоскливо спросил комиссар. — Тебя, думаешь, не ищут, чтоб за компанию посадить?

— Так вы меня, получается, незаконно укрываете? И не боитесь?

— Чего? — спросил Шевелев таким серым бесцветным тоном, что становилось ясно — бояться ему уже очень давно нечего и некого.

— Ну… Что я сбегу, шум подниму.

— Куда сбежишь? Дурак, честное слово. Одна радость, что красивый, — и он, сгребая Сашу за волосы на затылке, подтянул к себе и неожиданно горячо наградил новым поцелуем — снова совершенно невозможным, не укладывающимся в голове, странным.

Когда он прервался и приотпустил его, пока Саша брезгливо обтирал рот, Шевелев проронил неслышно, как бы про себя:

— Потому что все это кончится, очень скоро кончится. Год, два… нет — гораздо меньше. Я это знаю.

Тон голоса у него при этом был какой-то совершенно поплывший, Саша даже подумал было, что комиссар крепко пьян, да и расслабленные движения наводили на эти мысли.

— О чем вы? — решил уточнить он. — И зачем вы это… Такое делаете?

Комиссар не ответил на первую часть вопроса, но насчет второй уточнил:

— Ты же мне отплатишь добром… за добро? — сказал он, погладив его по плечу, как сына, если бы Саша уже не знал, что за этими касаниями кроется.

— Да откуда мне знать, что вы не лжёте? — выкрикнул Саша свой безупречный, как ему казалось, аргумент.

— Ну, откуда… Хочешь, братца младшего к тебе приведу? Посмотрит, как ты мне за спасение платишь, — и комиссар, встав, неожиданно жестко поднял его к себе — снова за волосы на затылке — заставляя стоять перед собой на коленях.

— Он же пионер, как можно…

— А-а, боишься, что тайну не сохранит? Тоже верно. Но ты, честно, зря споришь. Я ведь могу сделать гораздо хуже. Думаешь, я — твой кошмар? А если я исчезну? Вышвырну за порог?

Саша промолчал, пожимая плечами, как бы говоря: “И пожалуйста”.

— До дома дойти не успеешь. А если успеешь, то, верней всего, твоя же мать или управдом, если раньше узнает, — побегут сюда. Они же знают прекрасно, что всю вашу банду ищут.

— У нас не банда!

Комиссар отмахнулся.

— Попадешь под следствие; ну, сперва —допрос, потом определят тебя в камеру. С уголовниками не любишь общаться? А придется. Бывают, конечно, и среди них выдающиеся личности.

— Пугаете.

— Нет, рассказываю. Не перебивай. В школе твоей запросят личное дело: директор начнет юлить, скажет, что и сами давно хотели тебя уволить — ну и, даже если отпустят, назад не возьмет на работу. И никуда не возьмут. Ну, может, если не здесь, в какую-нибудь промысловую артель… За всех не скажу, конечно. Да тебя и не отпустят. Будут водить на допросы — долго, не меньше полугода. Ты и сам не будешь знать, что хуже: когда тебя пахан (старший, то есть) в камере строит или когда товарищ следователь наводит плавно на ту мысль, что пора бы уже признаться в связях с зарубежной реакцией и в желании стать пособником в контрреволюционных делах.

— А вы мне, значит, помогаете переждать?

Комиссар кивнул со снисходительной улыбкой.

— Отпустите, пожалуйста.

— Куда? — тоскливо вопросил комиссар, только расписавший, что тому после побега будет, пока не понял, что Саша просит совсем другого.

— Нет, я про наручники.

— А. Иди сюда. Замерз на полу сидеть?

И Саша, с трудом распрямившись, встал, чтобы тут же упасть на стул. Запястья ломило. Комиссар растирал их ему, а потом и вовсе сгреб в объятия, усаживая на колени. Саша оттолкнул его.

— Нет, если так, лучше назад посадите. Я на многое готов, но не так же… Не настолько. Нравится вам издеваться?

Шевелев снова улыбнулся — в этот раз недобро — но отпустил, позволил сесть рядом.

— Хотите, чтоб я до такого опустился, так не надейтесь, — начал Саша, но прервался. До него со всей ясностью дошло, насколько опасно злить комиссара, который ведь всегда мог пустить в него пулю из своего нагана и объявить, что убил врага народа при задержании. Но он этого не делал. Просто потому, что хотел, чтобы Саша сам ему себя предложил. Вот и все.

Комментарий к

Глава, как говорится, скучная, зато длинная))

========== Часть 4 ==========

— Что замер? — прозвучал за спиной голос комиссара; по-видимому, даже от него, при всей его нечувствительности, не укрылось, как Саша замолчал.

— Задумался.

— О чем? — с нотками раздражения спросил комиссар — мол, обо всем приходится выспрашивать.

— Думаю, плохо мое дело.

Саша сказал это с тем расчетом, с каким делают неудачливые ученики: каются заранее, чтоб строгий учитель ругал не так сильно и сказал бы: “Ну, ты чего, тут можно поправить дело”, — но Шевелев к провокации остался безразличен и промолчал. Тишина повисла минут на пять, после чего прозвучало-таки: “Налить? Согревающего?” — в этом была тень добродушия. Но теперь уже Саша решил не поддаваться.