Он ожидал, что Саша вскочит и впрямь выбежит ненадолго, чтобы дать посмеяться себе вслед — но мальчик и сам раньше понял несостоятельность своей просьбы, хотя растерянно приподнялся.

— Н-нет, я не это имел в виду.

— А… то есть, спасти свою шкурку хочется?

Вопрос был задан безо всякого снисхождения, и мальчик в тон ему заметил:

— Вы бы тоже могли не бить и себя вести достойно.

— Кто тебя избивал-то? Кажется, я к тебе с намерениями самыми нежными. Ну, хлестнул пару раз для острастки, — снова подошел он к нему и сел на край дивана, в этот раз не притрагиваясь никак.

— Вы отвратительных вещей хотите. Взяли меня силой и теперь оправдываетесь.

— И в мыслях не было. Зачем мне оправдываться? Перед кем? Будь ты сейчас у меня в кабинете — я бы с тобой не так поговорил.

— Стараетесь напугать?

— Отчего? Всё вполне понимаю. Отдаваться мне ты считаешь за низость. Зато родину предавать — нет. Удивительная избирательность.

— Я вовсе не… — вскинулся Саша, но Шевелев вдруг снова быстро встал.

— Надоел ты мне, честное слово. Заладил одно и то же, что твой попугай.

Он накинул плащ и пристегнул отцепленный наган обратно, потом вышел — только дверь с шумом захлопнулась, и Саша остался один.

“Зачем я пытался что-то ему доказать? — спросил он сам себя. — Его нет — и славно. Можно отдохнуть”, — сказал он, успокаиваясь. Всё же раздражение комиссара от него не укрылось, и исподволь грызла тревога: что, если тот поднимет сейчас его дело, вернется назад с двумя рядовыми, вытащит отсюда и проводит в приготовленную камеру в тюрьме? Там уже не будет ни дивана, ни кухоньки со спиртовкой, ни надежды на призрачную свободу, зато мучить на следствии он его станет почти так же. Осознание этого наполняло холодом. Так что день для Саши тянулся медленно, в ожидании: от нечего делать он подмёл запылившийся пол, оттёр рукомойник от бурых пятен, взялся даже от скуки за какую-то книгу, но отбросил её. Хотелось написать брату или матери, чтобы хоть как-то их успокоить, хотелось выйти на улицу хоть ненадолго, чтобы подышать воздухом и очистить голову от ненужных мыслей — но высунуть нос за дверь он боялся, да и ключа не было. Теперь он комиссара почти ждал, чтобы договорить своё и окончить начатый спор, и пытался занять время хоть как-то. Под вечер задремал ненадолго, совсем успокоившись, потом проснулся: за окнами стояла ночь, а того, кого он ждал, всё не было. Обиделся и хочет его проучить, как обещал, не показываться три дня? “Нет же. Он выше этого”, — убеждал Саша сам себя.

Шевелев и впрямь появился раньше, на исходе второго дня, как обычно, спокойный и слегка рассеянный. До Саши ему точно не было никакого дела, хоть он и предложил ему разделить ужин. Казалось, что его заботят совсем другие проблемы — а может, так оно и было. Он плеснул себе вина на дно стакана и медленными глотками осушил его, облизывая тонкие губы. Саша от предложенного отказался и сразу встал, уйдя за загородку, но теперь уже жалел, что не остался и не мог видеть в точности его настроения, а только вынужден был угадывать его по доносившимся звукам: незримое присутствие комиссара наполняло его волнением и страхом, а его отрешённость пугала. Пришлось взять книгу и заставить себя погрузиться в чтение — хоть для вида, чтобы не показать, как он взволнован; комиссар между тем прошел в комнату и сел на кресло рядом.

— Вы из-за вчерашнего злитесь и теперь меня, наверное, отправите все-таки под следствие, — начал Саша, но тот махнул рукой и сухо констатировал:

— Зря не пьёшь.

— Я усну почти сразу.

— С одной-то рюмки? Что ж раньше не спал? На, выпей, а то дрожишь как заяц. Я к тебе и прикасаться не буду, поставлю стакан отдельно, раз уж для тебя терпеть это так невыносимо.

— Мне вовсе не…

— Хотя накануне так не казалось… Да? — спросил он откровенно. — Ладно. Я к тебе прикасаться не буду, раз уж я настолько отвратителен.

— Не вы отвратительны! — поспешно возразил Саша. — А то, что вы силой пытаетесь своё взять.

— А с тобой, то есть, надо лаской? Хорошо, — улыбнулся комиссар. В улыбке оставалась тень снисходительности, но в целом она была скорее смешливой, чем презрительной: может быть, сказалось выпитое.

Само собой, он не собирался подступаться к этой маленькой гордой крепости в лоб и менять гнев на милость сразу, но и прежнего бесконечного терпения у него не было. Он медленно оглядел его. Со стороны, в профиль, мальчик казался лучше прежнего, будто тревоги последних дней его облик только облагородили; разве что верхняя губа оставалась припухшей, но след от удара обещал скоро пройти и зажить.

— Я, может быть, эти самые твои чувства и проявлять не вполне умею. И вообще не понимаю, как это — не взять своё? — продолжил комиссар.

Саша, посидев молча, живо обернулся к нему:

— Вам, наверное, уголовники на допросах то же самое говорят: мол, как можно взять и не ограбить человека, у которого всё богатство на виду.

Комиссар покачал головой и рассмеялся.

— Умный ты парень, Сашка. Иди сюда. Да не бойся, я тебе ещё налью.

Саша допил рюмку под его взглядом, чувствуя себя внезапно куда свободнее. Голова разом закружилась, и он откинулся на диван. “Что я, в самом деле, жмусь к углу? — подумалось ему. — Так он вообразит, что совсем меня запугал”, — и он сел рядом с креслом, совсем близко, навалившись.

— В-вы всё-таки зря считаете меня изначально подверженным какому-то разврату, — сказал он, подумав: “Пусть теперь сам передо мной оправдывается”.

Комиссар не сказал ни слова. Провел пальцами по тыльной стороне его ладони, погладил по щеке, отметив про себя, что надо бы принести мальчику что-нибудь, чтобы побрился, и еще, пожалуй, присматривать во время этого действия. Хотя не решился же он вены себе резать кухонным ножом?

— А ещё вы для меня одно сплошное противоречие, — неожиданно признался Саша. — То зовёте предателем, то говорите, что я хороший парень.

Комиссар расхохотался.

— А предают, думаешь, сплошь одни сволочи с хитроумными замыслами? Да ничего подобного. Наивному и открытому человеку голову задурить куда проще. Но ты не терзайся сильно. И снова я скажу, что ты проявляешь твердость не там, где следовало. Лучше б ты со своим профессором так спорил, как со мной. А со мной уже поздно спорить. Да и толку? — и он посмотрел на него. Но мальчик молчал — может быть, немного обиделся.

В действительности Саша размышлял: сегодняшний настрой комиссара нравился ему куда больше, хотя полчаса их беседы успели его утомить — не морально, а именно физически, и он уже готов был погрузиться в полусонное состояние. Но мысли его не отпускали: ясно становилось, что он поддастся, поддастся неминуемо, но и сохранить последний бастион своей гордости хотелось тоже.

“Я на все его уговоры и слова поддаваться не буду. Надо помнить, что все они — ложь, и предназначены для того, чтобы склонить меня к себе. Ни для чего больше, — внушал себе он. — Помнить, что он враг, а не благодетель.”

Враг между тем плеснул ему в рюмку темного вина снова, но Саша запротестовал:

— Я и без того усну сейчас. Не надо. Мне плохо станет.

— Ложись тогда спать, — пряча раздражение, сказал тот и поднялся.

— Спасибо, — проронил Саша прежде, чем закрыл глаза.

На утро комиссара снова не было, но теперь он ждал его спокойнее. В этот раз Шевелев пропал надолго: забежал через день, но только передал мешок с продуктами и шикнул на него, велев сидеть тихо и даже света не зажигать. В прихожей послышался чужой голос, что перепугало Сашу почти до дрожи, но, судя по всему, комиссару передали телеграмму и вызвали куда-то. Следующие три дня его не было, да и потом появляться он стал редко, урывками, ненадолго. И Саша всё хотел спросить у него, что произошло, мысленно готовился к худшему, а всё-таки каждый раз, едва посмотрев на него, забывал, чего хотел. Раз на пятый или шестой, когда опасения уже прочно укоренились, он всё же вспомнил о своём намерении, и решился выспросить Шевелева, в чем дело, но тот отмахнулся, ссылаясь на дела и на опасное время.