Размышления прервались дальним стуком шагов и скрежетом ключа, заслышав который, Саша постарался сесть спокойно, но посмотри он теперь на себя со стороны, понял бы, что настороженно замер. Комиссар уловил испуг с полувзгляда и улыбнулся: так он улыбался бы своим домашним, будь они у него. Взор его отметил и привычную красноту вокруг глаз, и испуганный вид: всё это было ему не ново. Он повесил плащ на крючок, в два шага приблизился и встал рядом, тоже грея руки возле спиртовки. Хотел было обнять мальчика — тот отклонился.

— Не прикасайтесь.

— Никак, девичья стыдливость проснулась? — спросил он с насмешкой, но руку и впрямь отвёл, будто говоря: “Хорошо, хорошо, я понял, что ты молодой и строптивый”.

Но мальчик избегал его касаний не из желания воспротивиться: страх превратился в глубокое физическое отвращение ко всяким попыткам дотронуться до себя. Комиссар, если и догадался, считаться с ним нисколько не хотел и нашел даже особую прелесть в том, чтобы нежелание мальчика преодолеть: не силой, но хотя бы так, чтоб он сидел подле него, руку не сбрасывая.

— Иди ко мне.

— Не надо, — прозвучала Сашина очередная мольба.

— Почему не надо?

Прозвучало это расслабленно и будто бы совсем легкомысленно, точно комиссар не о мальчике своем думал сейчас, а о погоде, и спрашивал так, между делом.

— Потому что для вас это игра, а я умереть хочу.

— Громкие слова, — коротко заметил комиссар. — И юношеская горячность.

Саша не спорил: он успел понять, что препираться бесполезно, но вывернулся из объятий и был через секунду в соседней комнате. Надежды скрыться было немного, но оставался шанс хотя бы отсрочить тот миг, наступления которого он не хотел. Комиссар, к счастью, вовсе не собирался ловить его, как девку на сеновале, и остался там, где и сидел, неторопливо допивая заварившийся чай с куском батона. Он, со своей стороны, нисколько не сомневался в том, что скоро возьмет свое. Пригрозил шутливо:

— Я вот возьму и не буду кормить тебя. Через три дня на стенку полезешь, через неделю сам на всё будешь согласен.

— Пожалуйста. Я только рад буду лишиться жизни. Вами предложенный способ еще довольно безболезненный, — назло ему ответил Саша. Он сейчас стоял, озираясь, отыскивая возможное оружие в скорой схватке: всё, как нарочно, казалось каким-то глупым и вовсе для этого не приспособленным — и книга, которой даже не оглушить, и стеклянный графин, который разве что поранит, прежде чем расколется на мелкие осколки, и завалявшееся на столе перо с чернильницей.

На ум ему неожиданно пришла еще одна идея, для воплощения которой стоило ненадолго сделать вид, что смирился — и он затих, присев на край кресла. Комиссар хохотнул в ответ. Предложил даже подойти к себе, сказал, что передумал, пообещал не делать ничего такого: но Саша не слушал, а наблюдал за его передвижениями. Довольно скоро, допив чай, комиссар отставил кружку и поднялся, входя и приближаясь к креслу; Саша встал и тут же ощутил, как тот обнял его за талию, прижимая к себе и негромко уговаривая не спорить и не бояться.

— Я и не боюсь, мне неприятно от этого… От вас… От прикосновений, — сбивчиво говорил он, думая об одном: если сейчас сделать вид, что обнимаешь в ответ, положить руки на пояс, дать все-таки поласкать себя, то самому можно запустить руку в кобуру и быстро достать наган.

Так он и сделал — ладонь комиссара опустилась ниже спины, гладя и стискивая с такой жадностью, с которой его еще никто не касался, пока сам он, расстегнув примеченную застежку, попробовал быстрым рывком дернуть на себя наган. На беду, оружие оказалось закреплено в кобуре не одним ремешком, и Шевелев, быстро почувствовав, как дернулся ремень, перехватил его руку, в который раз уже вывернув запястье и заломив ее за спину.

— Ах, чёрт, — будто удивился он, удерживая Сашу за руку и не давая убежать от себя. Потом подтащил к дивану, прижал к нему.

— Ты чего добиваешься? — прозвучал его нехороший шёпот прямо над ухом.

Саша замотал головой: сказать ничего не удавалось — комиссар так крепко удерживал его за затылок и вжимал в диван, что вдохнуть было сложно, не то что сказать пару слов в свою защиту.

— Ты хоть понимаешь, что я с тобой сейчас могу сделать?

“Мне уже ничего не страшно”, — с тоской подумалось Саше. Он стоял на коленях, уткнувшись в обивку, долго, не меньше чем полминуты, пока воздух и впрямь не кончился и не заставил его завозиться, чтобы вдохнуть хотя бы носом. Сообразив, что пленник затрепыхался из боязни задохнуться, комиссар приотпустил его — сперва ненадолго, а потом и полностью. Сам опустился в кресло, чем Сашу удивил: он-то ждал избиения, лучше сильного, до обморока, чтобы только позабыть то, что случится после — а оно случится непременно, теперь он не сомневался. Отдышавшись, он устроился подальше. На комиссара не смотрел, уткнулся в руки лицом.

Комиссар некоторое время посматривал на него, размышляя. Ему нравилось то, что он не услышал ни слова жалобы или обвинений и не увидел бессмысленной истерики — хотя заметно было, как мальчика трясло. Он еле сдерживался. “Не надо” прозвучало довольно беспомощно, но, если подумать, негромкая мольба была ещё как приятна. Пусть задача добиться своего становилась сложнее — его это лишь увлекало. Шевелев быстро поднялся и сел совсем рядом, перед тем отцепив кобуру и спрятав в прихожей, потом обнял своего мальчика покрепче за пояс и погладил по плечам, чувствуя, как он напрягся.

— Пожалуйста, — шёпотом попросил Саша. — Нет. Не надо. У меня болит всё… После вчерашнего.

Это была такая откровенная просьба, что комиссар сам ненадолго замер.

— А я пока ещё ничего и не сделал. Просто обнять тебя можно?

Очередную попытку оттолкнуть себя он пресек со словами “Добьёшься однажды, что я тебе обе руки сломаю”, после чего усадил его, сам навис сверху. Сперва поцеловал — в этот раз не грубо, не кусая сладкие губы, а только дотронувшись до них своими в коротком сухом поцелуе.

“Мой хороший красивый мальчик”, — мелькнула у него мысль, сплетаясь с другой: что страх делает Сашино лицо только еще красивее. Он рассеянно гладил его по бедру, но эта отвлеченность не делала прикосновения более приятными.

— Прекратите. Любви нельзя добиться насилием, а вы… — В этот момент комиссару ясно было, что мальчик едва удерживает слёзы.

— Да я любви и не жду. Разве что немного ответной ласки, — и он перехватил его ладонь, положив на свое бедро. Провел ею от колена до промежности — ощущение не понравилось. Подумалось, что делай это мальчик по своей воле, чем бы он отличался от продажной девки? А так в их отношениях сохранялась какая-то непорочность.

Саша почувствовал, как комиссар снова грубо спихнул его на пол, в этот раз держа за горло. Он сперва перехватывал его руку, цепляясь, потом оставил попытки: собственные силы слабели, и правое запястье тот ему, похоже, повредил серьезно — пальцы еле слушались. Комиссар ухватил его за затылок, держа у своей промежности, сам привстал, чтобы приспустить широкие штаны, и почти уткнул его носом в свой пах. Саша отрицательно замотал головой, чувствуя, как губы против воли утыкаются в его член, и крепко сжал их. Шевелев, схватив его за шиворот, протащил по всей комнате, выругавшись негромко, но очень зло; только подняв глаза, Саша понял, что он доставал: тот самый наган.

— Тебе мой револьвер, я гляжу, понравился?

Саша замотал головой.

— Я тебе им сейчас все зубы выбью, если не прекратишь трепыхаться.

Сказано это было негромко, почти ласково, но, вместе с тем, очень зло. И всё равно не заставило Сашу стерпеть то, что ему предложили.

Через пять минут после нескольких резких, сильных, но точных ударов он сплевывал кровь, чувствуя, как она стекает по подбородку и наполняет рот холодным солёным привкусом. Рот был весь разбит в кровь, и он отплевывался от неё; осколок зуба больно царапал внутреннюю сторону губы. Громко крикнуть получилось всего пару раз, но он уже успел сорвать голос. Радовало то, что повтори ему комиссар своё предложение снова — и он наверняка расцарапал бы ему причинное место, но тот и сам прекрасно осознавал это.