— Как бы я хотел не видеть этих страданий, — взмолился он, взывая к Морготу.

И тот его услышал.

— Что ж, не видеть? Быть может, так и впрямь станет лучше.

И Келегорм почувствовал, как на голову ему опустилась тяжёлая длань, и всё кругом стало подобно чёрной ночи, а потом тошнота постепенно утихла, и наконец получилось успокоиться и уснуть.

Посреди ночи он несколько раз просыпался, а когда сон ушёл совсем, и он снова ощутил себя выспавшимся и полным сил, то понял вдруг, что темнота не уйдёт. Он дотрагивался глаз — они были на месте, но он ничего не видел. Хотелось закричать. Наверное, он не сдержался: ответом на крик стала распахнутая дверь и топот ног. Он вскочил с постели и понял, что столкнулся со стражником-орком.

— Я ничего не вижу!

Тот успокоил его, как мог.

— Я помогу лорду одеться.

Ему поднесли одежды, разгладили платье, хотя Келегорм отпихивал их — не хотел, чтобы дотрагивались волос. Усадили за стол, дав дотронуться края подноса с едой: очертания предметов на ощупь были давно и хорошо знакомы, и лишь поэтому он добрался до купальни, где всегда текла вода, сам, ополоснул руки и отряхнул одеяния снова.

— Отвезти лорда в лес? Возможно, деревья, травы и свежий воздух помогут ему прийти в себя.

Келегорм позволил. Сперва он думал, что не сможет просуществовать в столь жалком состоянии и часа, не зарыдав, но сдерживался долго. Он то казнил себя за сгоряча сказанные слова, то думал, что Моргот отомстил ему в насмешку за его собственную непокорность. Быть может, тёмный вала боялся, что Келегорм пожелает разделить участь остальных рабов? Но тем не менее холодный ветер, знакомый шорох деревьев и свист птиц что беззаботно носились сверху, его отрезвили. Правда оставалась правдой: пока остальные пленники занимались тяжким трудом, он свои дни проводил в праздности, в охоте или в иных бездельных развлечениях, не стремясь никому помочь. Он быстро встал, почти сразу наткнувшись на широкую протянутую руку, которая поддержала его под локоть и помогла подняться.

— Отвезите меня в шахты.

Орки поупрямились.

— Лорду нечего делать там.

— Отведите!

Ради этого приходилось вытерпеть скачку рядом со стражником плечо к плечу, когда тот держал его перед собой.

— Уйдите оба прочь! — потребовал он, едва ему помогли спуститься, бегом отправился вниз, спотыкаясь и даже не думая о том, что он сделает, собственно, сейчас для помощи всем несчастным. Для верности идти приходилось, придерживаясь рукой неровных каменных стен, выдолбленных когда-то в этой скале. Орки или не преследовали, или отстали на почтительное расстояние. Как назло, шахта, в которой он вчера так легко нашёл спуск вниз, отчего-то превратилась в настоящий лабиринт, в котором он, видно, свернув один раз не туда, попал в совсем незнакомое место. Слышались голоса в отдалении, крики и шум механизмов, но он всё шел вперед, боясь оторваться от стены: обрыв мог быть не огорожен или спуск в штольню. Так он шёл, пока его не остановили чужие руки; судя по выговору, то был эльда. Келегорм вздрогнул и лишь теперь вспомнил, к чему он здесь.

— Отведи меня к господину. Он здесь?

— Он всегда здесь. Он ведь самый главный мастер.

Незнакомый нолдо повел его вперед снова, и вскоре Келегорм предстал перед незримой фигурой, которая, однако, возвышалась над ним, судя по тому, что звук шёл сверху.

— Господин…

— Я не твой господин, — раздался сверху мелодичный чужой голос. — Но я тебя помню. Ты один из тех, кто дерзнул вырвать сильмарили из его короны. Ты вор и разбойник, вот ты кто. Как я вижу, чаша его терпения наконец переполнилась, и он наконец наказал тебя, гордеца.

— Нет!

Келегорм сделал шаг назад, но уйти у него не выходило. Имя он вспомнил мигом. Майа Саурон, прозванный жестоким.

— Ты вновь напрасно сунулся в мои владения, и я охотно скормил бы тебя волколакам, как остальных эльфийских гордецов, но буду милостив и не стану. Зачем явился ты в этот раз?

— Я хочу просить господина… — Келегорм запнулся. — Чтобы он освободил пленных эльфов.

Под сводами раздался долгим эхом жестокий хохот.

— Такого не будет никогда, потому что никогда не будет. Вала Мэлько не собирается лишаться своего так просто. То же касается и тебя, нолдорский наглец, — и коготь Саурона скользнул по его скуле. — Но, как я говорил, я проявлю милосердие, и когда начнётся пир, так и быть, швырну тебя под ноги темному вала, и прибавлю, чтобы он впредь держал тебя взаперти и не позволял тебе шататься, где вздумается. А пока что, я полагаю, оставшееся время ты проведёшь с пользой и отплатишь за прошлые деяния.

Келегорм попытался вырваться, но куда там! Сил у темного майа хватило бы на сотню таких как он, судя по стальной хватке. Тогда нолдо выставил руки вперед, умоляя пощадить и прибавив, что ослеп. Майа заметил презрительно, что для столь простого занятия достаточно сноровки и деланно удивился тому, что сын Феанаро так и не выучился наносить резьбу на винты с закрытыми глазами. Келегорм согласен был на что угодно, лишь бы тот прекратил трепать языком отцовское имя; остаток времени он провел, оборачивая тонкой проволокой металлические стержни. Время от времени майа отнимал их у него и поднимал рывком, приказывая работать мехами подле огромной печи, от которой нестерпимо веяло жаром. Руки у него мучительно болели, а кожа на пальцах стерлась, и ему казалось, что пытка длится, по меньшей мере, сутки, когда тот отнял у него последнюю заготовку и коротко сообщил, что им пора идти.

Келегорм, не удержав равновесия, распластался на ступенях, когда его швырнули к подножию трона Моринготто. Невзирая на гневные речи темного майа, он не поднимаясь в полный рост, подобрался к знакомому подножию трона и дотронулся стальных наручей. Впервые он, как никогда, был рад Морготу, и тихо взмолился, упрашивая снять с себя проклятье и освободить остальных эльдар. Он взял в ладони знакомые себе обожженные руки и прижался к ним, целуя. Руки мягко отстранили его.

— Нет, Тьелкормо. Этого я не сделаю, — Келегорм не сдержал отчаянного вздоха, и рука Моринготто легла ему на плечо. — Но я сниму проклятье.

Скоро он заливал черные руки слезами, оттого, что вернувшийся яркий свет обжигал глаза, а потом, отстранившись, сидел у подножия трона, наблюдая за пиром. Им овладело новое отчаяние.

— Лучше лиши меня глаз навечно, — обратился он ко Врагу. — Я хочу видеть их свободными.

Моргот нагнулся, смотря безмерно устало.

— Они будут свободными, когда восстановят разрушенное войной. Едва крепости на границах будут выстроены, я позволю им расселиться в лесах и отстроить свои города. Но их владыки должны будут присягнуть в верности мне, — сказал он и добавил: — Их свобода зависит от разумности их владык. Не от тебя, Тьелкормо. Не бери на себя слишком многое.

Келегорм только и мог, что вздрагивать, утыкаясь ему в колени. Он опомнился, когда ему поднесли вина и, вздрагивая, затих. Отпил немного. Рука Моргота лежала на плече и впервые же не ощущалась там лишней. Он встрепенулся, внезапно вспомнив, о чем забыл, и снова дотронулся его руки и с надеждой заглянул в лицо Морготу:

— Господин, что с тем эльда, который прислуживал мне в покоях?

Казалось, того этот вопрос застал врасплох.

— Забудь о нем, — вымолвил Моргот.

— Он погиб?

— Что? Нет, нет. Однако ты больше его не увидишь.

Похоже, на лице Келегорма была написана такая печаль, что Моргот, смиловавшись, добавил:

— Если желаешь, я сам могу прислуживать тебе в покоях этим вечером.

Келегорм испуганно запротестовал.

Однако в означенный предвечерний час дверь в покои нолдо отворилась, и тёмная высокая тень накрыла порог. Келегорм, опасаясь справедливо, что темный вала исполнит обещание, если не выпил лишнего, то позволил себе расслабиться, и сейчас лежал, утопая в объятиях слабого опьянения, что успокаивало его. Он обернулся: Моринготто вошел, поклонившись.