— Ты ушёл ко врагу по своей воле, — ответил он возможно более ровным голосом, и стало заметно, с каким трудом ему это даётся. — Не соглядатай ли ты в наших землях? Больше того, мне сказали, что ты вёл за собой банду орков. Или, по крайней мере, они шли с тобой, но не преследовали тебя, а подчинялись.

“Откуда он узнал?” — беспомощно думал Келегорм. Должно быть, у брата водились свои шпионы, быть может, птицы или звери… Но он молчал, и молчание оборачивалось против него.

— Я мстил за тебя.

— Руками орков? Тьелко, — брат все-таки подошел. — Если только ты всерьез считаешь, что прав, то поверь, враг отравил твой разум ещё глубже.

— Я хотел помочь. Те истерлинги — не враги ли они тебе? Так какая разница, как свершится месть?

Маэдрос не стал спорить, хотя лицо его стало ещё более напряженным; слова он явно считал лишними, а потому отступил и переглянулся с главным стражем. А ещё Келегорм понял, что не слышит его мыслей — или брат сознательно закрылся. Оставалось так и стоять напротив, смотря на него непонимающе и с лёгкой обидой.

— Иди вон. Тебе среди нас не место.

Тьелко опустил голову и отвернулся. Говоря точнее, сперва он рванулся вперед, но несколько воинов-нолдор, что стояли за спиной, удержали его на месте, и волей-неволей пришлось покориться. Теперь его наверняка выставят прочь одного: очередная случайная встреча окончится ничем, он поймет, что стал чужим, как того и добивался Моринготто? Вместо этого уйти свободно никто не дал. Руки связали за спиной, но на большее не пошли, прося только вести себя разумно, затем отвели в довольно темное место. И касаться его явно боялись, да и смотреть в глаза избегали.

В заточении его навестил Кано: он не боялся дотронуться до него так явно, и даже подошел, садясь рядом с его лежанкой: стульев не было, и он притащил с собой небольшую скамью снаружи, где, должно быть, на ней сидели караульные.

— Мы все жалеем из-за того, что с тобой случилось.

— “Но верить тебе не можем”.

Кано покусал губы: в серых его глазах стояла неподдельная печаль.

— Я не знаю, как Моринготто обольстил твой разум, но ты стал иным, Тьелко. Это видно. Прости.

Это прозвучало ещё обиднее — он ведь даже не потрудился в чем-то разобраться. Справедливости ради, он и впрямь так отвык и все здесь считал чужим. Посмотрел на свои запылившиеся одежды, так не похожие на плащ брата и его камзол с серебряным шитьём — они были черными, хотя цвет этот сильно потускнел.

— Но я не пленник здесь?

— Коня мы тебе не дадим, однако в цепи заковывать не станем. Тьелко! Мне кажется, многое произошло, и ты многое мог бы поведать. Открой свои мысли.

— Ты мне, однако, своих не раскрываешь.

— Ты сам стал говорить, как враг. Разве ты не понимаешь? Мы уязвимы и слабы сейчас. А ты… только вносишь в наши планы путаницу. Нельо хотел изгнать тебя. Он боялся, что Враг придёт за тобой вновь или пошлёт целые орды, чтобы вызволили тебя. Но я настоял на том, чтобы ты остался.

— Для чего?

Вместо ответа Маглор встал, нависая над ним, и всмотрелся внимательно: каким же обжигающим показался его взор! Глаза у Келегорма заслезились. А брат тихо, но твёрдо его попросил:

— Покажи мне себя, Тьелкормо. Покажи свои мысли.

Перед Келегормом пронеслись, как память, долгие проведенные в черной крепости годы: годы долгого сна, годы, когда Мелькор молча взирал на него с высоты, когда он действовал не болью и силой, а мягкими уговорами, когда он не отнимал жизнь, а взирал с желанием — и желание это казалось оскорбительным, но к тому времени он слишком привык к тому, что тёмный вала благоволит ему. Моргот хотел обладать им, и он обладал. Он хотел привязать его к себе — и привязал. Медленно, разумно, отнимая все другие выходы. Поэтому Кано видел всё, и Кано отвернулся с отвращением на лице. По крайней мере, губы его кривились. Послышалась уверенная лёгкая поступь, тихо звякнуло железо — сзади нависла тень Маэдроса.

— Что ты видел?

Вопрос относился не к Келегорму.

— Враг имеет с ним связь.

— Через осанвэ?

— Я думаю, есть нечто, что ей способствует.

Теперь за плечи его тряхнул Маэдрос — куда ощутимей, учитывая, что стальной крюк, заменяющий ему правую кисть, больно ткнулся под лопатку.

— Покажи мне, Тьелко.

— Прекрати.

— Нет. Тебе самому станет легче, — Маэдрос, как ни странно, не злился, узнав про тайную связь, лишь уговаривал. — Тьелкормо, поверь. После плена в Ангбанде мне бывало так тошно от себя самого и от собственной слабости перед врагом, что я желал лишить себя жизни: но у меня оставалась память о нашем общем долге. Если клятва для тебя ещё что-то значит, не пренебрегай ею и ты. Покажи, что случилось.

— Я… Сам не понимаю, — Келегорм попытался высвободиться, но брат лишь ненадолго отнял руки, подняться не позволил. — Ты вправе меня осудить, и ты скажешь, что если бы я только не был так слаб и так ленив, если бы я только и думал, что о побеге, то вырвался бы давно, но я не думал о нём! У него оставались сокровища отца, а подойти и снять корону с Моринготто, а потом сбежать с ней — не так легко, как тебе может показаться!

— Ну, тем не менее, ты здесь спустя десятки лет, но где же сильмарили? Они там, где и были. И как ты сбежал? Это не был побег, Тьелко. Я это знаю. Ты стал служить ему, и от этого мне горько.

— Я хотел помочь тебе! — не сдержался от возмущения Келегорм.

— Так докажи это, Тьелко. Чем ты докажешь?

— У меня есть карта, и я берег её для тебя. Там показаны крепости врага. Правда, с тех пор он мог переместить свои полчища орков ещё куда-нибудь и возвести новые, но я видел край укреплений со стороны востока и могу показать… Дай мою походную сумку.

Маэдрос выхватил карту быстро и минуты две взирал на неё с самым пристальным вниманием, но радости увиденное ему не принесло.

— Здесь почти всё то, что мы подозревали и без тебя. Наше противостояние с врагом длилось день за днём всё это время, пока ты… — И он нагнулся над ним, проникая в его мысли. — Покажи, что в это время делал ты. Не утаивай. Или я казню тебя как предателя. Лучше тебе быть мёртвым, чем служить врагу.

Келегорм открыл ему закоулки памяти, показывая дальние северные края, и лес, и местных мориквенди, и мастерские врага, где ковалось оружие руками людей, гномов и эльфов, и сложенные из серого камня высокие своды, уходящие в совсем необозримую черноту, и властный темный взор, и руки у себя на поясе… Только бы не открыться — но Майтимо уже успел заметить касание Моргота. И оно не было случайным или намеренным, с целью, к примеру, продлить пытку — нет, оно было благоговейным и осторожным. Его руки лежали на поясе брата, и Келегорм принимал их спокойно, точно это стало естественно.

Глаза Маэдроса загорелись гневным огнём. Он отпрянул, точно сам Моргот смотрел на него через брата.

— Ты отдавался ему!

И Маэдрос вскочил, не давая удерживать себя даже Маглору.

— Я бы убил тебя прямо здесь, но не хочу марать клинок.

Келегорм ощутил, как внутри всё замерло от волнения — лишь на миг. Затем, даже сейчас, перед лицом неотвратимой смерти, им овладело странное спокойствие.

— Станешь братоубийцей? Так легко, Нельо?

— Я избавлю тебя от позора, — ответил он. — Другой на твоем месте был бы мне благодарен.

— Повесишь меня? Думаю, тело брата, что болтается за воротами, станет хорошим напоминанием о том, куда ты зашёл в своей верности клятве.

Маэдрос покачал головой: решение давалось ему нелегко, и он доставал кинжал левой рукой медленно — все его движения казались невыразимо затянутыми, поскольку Келегорм до последнего мига не ожидал удара. Он успел вскинуть руку, но не отклонить его. Клинок вошёл под рёбра быстро, заставляя выдохнуть и сжаться от пронзившего бок спазма; однако вместе с тем раздался и тихий скрежет, и Келегорм, скосив глаза вниз, увидел не только темное пятно выступавшей крови, но и то, что лезвие перерезало ремень сумки, в которой он успел запутаться, и краем наткнулся на железную бляху, что его украшала, заодно ослабив замах удара, которого в ином случае наверняка хватило бы, чтобы достичь сердца. Кано всё ещё пытался удержать старшего брата, а Келегорм, до этого скорчившийся от боли, ощутил напавшую на него сильную слабость. Кровь сделала рубаху горячей и влажной, льнувшей к телу, но и на то, чтобы зажать рану, сил тоже не оставалось. Глаза у него закрылись сами собой.