— Ты боишься проявления чувств, — положил Моргот руку в черной перчатке ему на грудь. Жест был откровенный, но не угрожающий. Зато сам Моргот мог почувствовать, как эльф напряжен, как он шумно дышит и как желает отодвинуться снова, но не может. Но сковывал его не одни лишь страх и покорность, вызванная разочарованием, постигшим эльфа. Он жаждал новых впечатлений, он был уязвим и потому склонен был позволить сделать с собой многое — и Моринготто не намерен упускать возможность. Ему не были знакомы в полной мере оттенки чувств, близкие эльфам, но одну радость темный вала знал, и то была радость исследователя, открывающего новое. Ещё он знал радость владеть, и овладевал тем, что пожелает, как правило, силой, от чего и теперь не собирался отказываться — просто в этот раз он возьмёт свое плавно и мягко, поскольку любое сопротивление уже сломлено. Это Моргот понял ещё накануне, когда нолдо отпихнул его, скрывая стыд — значит, физические проявления любви были ему и впрямь чужды и незнакомы. И чистота эта казалась Морготу захватывающей и манящей, как снежное поле поутру; она жаждала, чтобы он в неё вторгся. Она была приглашающей и возбуждающей для него.

Поэтому он сделал первую попытку убедить Келегорма не противиться себе слишком сильно и не отталкивать его руки, что плавно проходилась по его руке и плечам.

— Нечего бояться. Ты знаешь, что я благоволю тебе, а не собираюсь истязать. Я не сделаю дурного, если обещал. Разве я до сих пор нарушал свои обещания? — взглянул на эльфа он.

— Нет, — неуверенно согласился тот.

— Вот и не бойся.

Но когда движения стали слишком настойчивыми и ладони проходились ещё и по груди, Нолдо все же запротестовал.

— Не надо. Я сам того не желаю.

Моргот покачал головой, будто говоря: “Позволь не поверить”, — затем склонился к нему:

— Хочешь, я расскажу тебе, отчего ты остался одинок и не испытал успеха ни с кузиной Аредэль, ни с девой Лутиэн? — Судя по лицу нолдо, ни особого удовольствия, ни желания внимать речам Моринготто он не испытывал, но темный вала все же продолжил: — Только подумай, ведь ты так желал её. Но совсем ничего не сделал. Никаких попыток.

— Она уже принадлежала Берену сердцем.

— Ах да. И ты так легко с этим смирился и отпустил её? Похвальная скромность. Но представляю, чем кончилось бы дело, предложи ты однажды смириться и отпустить утраченное своему отцу.

— Ты сравниваешь несравнимое! — возразил Келегорм со злостью.

— Ну, хорошо. Не буду. Но и ты и не попытался. Сидел и ждал, пока счастье само не упадёт тебе в руки. Но такого не бывает, Тьелкормо. Счастье само падает в руки лишь тем, кто делает многое ради него. Счастье не дар с небес, оно скорее похоже на крепость, что надо выстроить и затем уже наслаждаться; и запускать её нельзя, а не то обрушится. А ты считал, что выше этого. И потому ты сейчас в руках того, кто снизошел к тебе и сам хочет тобой овладеть, — закончил Моргот и рассмеялся. Смех не был злым, скорее, он говорил: “Видишь, как вышло”.

— Нет. Я лишь не собирался бегать за несбыточным.

— То есть, бегать за девой оказалось выше твоей гордости. Но ты неправ: и это докажут тебе твои братья и отец. Думаешь, твой брат Курво не искал таких встреч?

Келегорм размышлял некоторое время над его словами. Он видел его правоту, хотя, в общем, не понимал, отчего Враг раз за разом оказывается прав. Но ему и впрямь вспоминалось, как младший брат, несмотря на всю свою рассудительность, едва выйдя из самого раннего юношеского возраста, не упускал не только возможности веселиться с красивыми девами, но и доказывать им серьезность своих намерений. Сам он считал, что торопиться некуда, что избранница свяжет его необходимостью вечно присутствовать рядом, в то время как он привык пропадать в лесах, или, если он и отыщет ту, что готова следовать везде, то придётся потакать её прихотям, а она будет желать не того и не там… Словом, он осознал, что был легкомыслен и самовлюблён, за что сейчас и расплачивался. Теперь он отдаст себя не прекрасной деве, а врагу эльфов, к которому пришёл по доброй воле. Вся его прошлая отринутая жизнь казалась исковерканной, сломанной, новая, что ждала впереди — не менее жалкой. И выхода из тупика эльф не видел. На его поиски у него просто не оставалось сил.

Фоном к его размышлениям были касания, что всё настойчивее проходились по груди и вызывали непривычное тянущее чувство в низу живота. Он скосил глаза вниз, заметив, как отвердели соски: теперь каждое прикосновение к ним сделалось куда ощутимее. Он глянул, сглотнув, на Моргота, чье лицо было напротив: оно казалось сосредоточенным, с его обычной сумрачной серьезностью, точно он не отдавался чувствам, а работал над чертежом или изучал донесение с южных границ.

— С другой стороны, я рад, что ты достался мне невинным, — заметил откровенно Моринготто, заставляя эльфа опустить взгляд. Но в этот раз нолдо даже не злился в ответ, а опустил глаза. Сколько красоты было сейчас в горько опущенных уголках его губ и в самом скорбном лике! А ведь он подходил сейчас к Морготу по собственному желанию, ощущая неотвратимость предсказанного ему в этот раз. Он будет ему отдан. И сопротивлением сделает себе лишь хуже.

Поэтому Моргот, поощряя его, вновь одобрительно погладил по предплечью. Нолдо замер; он предоставлял врагу возможность самому обнажить себя; Моргот не стал лишать его всего — немного задрал одежды, обнажая живот и грудь, сжал бедра, проходясь по ним теми же движениями. Вместе со своим страстным желанием обладать он вовсе не желал брать эльфа силой, и даже напротив, испытывал редкое для себя доставить удовольствие другому. Ему нравилось видеть его покорность и думать, сколько он вытерпит прежде, чем выплеснет свой гнев? А сколько он вытерпит блаженства? Наверное, совсем немного, раз он к нему непривычен. Пока что он проходился по его телу, любовался им, отстраняясь ненадолго — вполне холодно как любовался бы он и хорошо ограненным бриллиантом. Эльф не тянулся к нему руками, но послушно сел рядом на ложе, едва ли не на колени; он вряд ли понимал, что ему предстоит. Моргот хотел растянуть удовольствие обладания на возможно долгое время, а прежде — показать нолдо его самого и его желания, чтобы установилось между ними ещё что-то помимо страха. Скоро обнажённым оказался весь плоский пресс и пах, штаны были сдернуты до колен. Эльф напряженно встречал каждое действие Моринготто, следя за тем, как он опускается над ним, чувствовал его прикосновения, как он дотронулся причинного места, как обхватил его, прижимая к животу, как сделал несколько движений рукой вверх и вниз, не отпуская… Нет, конечно, Келегорм солгал бы, если бы сказал, что лишён всяких чувственных желаний. Но когда они посещали его в виде внезапной случайности, когда плоть восставала против его воли, то испытывал при этом скорее отвращение и желание разделаться с неприятностью побыстрее. Он помнил чувство секундного облегчения, предшествующую неприятному напряжению. А теперь Моринготто хотел вызвать у него это низменное желание нарочно! Как оно может быть приятным? Поэтому он нервно следил за любым движением, особенно когда Моргот проходился по внутренней стороне бедер. Он уже, в общем, почти жалел, что оттолкнул накануне того слугу и оказался сейчас так неподготовлен, каждый раз встречая новое движение со страхом.

— Тебе не будет приятно, если останешься так напряжен, — взглянул Моринготто в скорбное лицо нолдо. — А я всё равно возьму своё. Понимаешь?

Но постепенно первый страх отступил, а мягкие касания, пусть и выполненные без особой любви, ибо Моргот не был к ней способен, успокоили нолдо настолько, что он позволял обхватывать свое естество без сопротивления. Он понял вдруг, что все время заключения здесь ждал пыток и мучений, и когда хоть что-то отдалённо на них похожее наступило сейчас, у него не осталось уже ни сил бояться, ни веры в то, что его ждут эти самые мучения. Он отвернул лицо от Моринготто вбок, демонстрируя одно острое ухо, красный румянец на скуле и гордый профиль. Он прикусывал губы и дышал напряженно, не ведая, как нравится его вздымающаяся грудь его врагу. Тот склонялся над ней, в один миг приник губами, но не для того касания, что обозначало поцелуй, а ради того, чтобы немного прикусить кожу: укус был не сильным, но непривычным, жадным, как мог бы кусать его, любя, Хуан или любой другой прирученный пёс. Одновременно с тем Моргот скользил рукой по дорожке волос в паху, вокруг, держа в руке уверенно его член и, что хуже всего, оказался достаточно бесстыден, чтобы исследовать и все остальное — мошонку, основание члена за ней, провел пальцем по ложбинке, что вела к заднему проходу. Этих-то прикосновений Келегорм опасался сильней всего, но уже из-за самого горячего прилива возбуждения. Внимание к себе нравилось ему, пусть оно и происходило против его воли, и даже скорее именно поэтому, поскольку в любом ином случае и никому иному нолдо бы не открылся так. Моринготто ощупывал его яички, снова проводил двумя пальцами вниз к анусу, нажимая на него.