Бланш (испугана). Свет? Какой еще свет? Зачем это?
Митч. Ну, хоть вот эту лампочку под бумажным фонариком… (Срывает фонарик с лампы.)
Бланш (ахнула и на миг словно онемела от ужаса). Зачем же так?
Митч. А чтобы разглядеть вас как следует, без дураков.
Бланш. Как-то даже и не верится… вы что, и правда решили поглумиться надо мной?
Митч. А это не глумление – просто реализм.
Бланш. А я не признаю реализма. Я – за магию.
Митч смеется.
Да, да, за магию! Я хочу нести ее людям. Заставлю их видеть факты не такими, как они есть. Да, я говорю не правду, не то, как есть, а как должно быть в жизни. И если тем погрешила, то будь я проклята именно за этот грех – ничего не имею против… Да не включайте же вы свет!
Митч подходит к штепселю. Включает свет и пытливо смотрит на нее. Бланш кричит, закрывает лицо руками. Он выключает свет.
Митч (медленно, с горечью). А вы, оказывается, постарше, чем я думал, да ладно, это бы еще куда ни шло. Но все остальное… Господи! Звон о старомодности ваших идеалов, эта баланда, которую вы тут травили все лето. Ну, что вы – не девочка, что вам уже не шестнадцать, я, конечно, и сам соображал. Но я был таким дураком и верил, что вы со мной играете без обмана.
Бланш. А кто вам сказал, что я «играю» краплеными? Мой любящий зять? Вот кому вы поверили.
Митч. Да я сначала обозвал его треплом. А потом выяснил, как обстоит дело. Сперва обратился к нашему снабженцу, тот постоянно бывает в Лореле. А потом связался по междугородному и потолковал с этим торгашом.
Бланш. С кем, с кем?
Митч. С Кифейбером.
Бланш. Кифейбер… торговец из Лорела. Да, знаю… все, бывало, свистит мне вслед на улице. Я поставила его на место. И вот теперь – отплатил, возводит напраслину, всякие небылицы.
Митч. Кифейбер, Стэнли, Шоу – трое! – ручаются за подлинность этих небылиц!
Бланш. А-а! Та-рран-там-тан, трое влезли в чан! И стал помойным чан…
Митч. Скажете, вы не жили в отеле «Фламинго»?
Бланш. Во «Фламинго»? Ну, что вы… В «Тарантуле»! Вот где я жила – гостиница под вывеской «У тарантула в лапах».
Митч (сбитый с толку). Тарантул?..
Бланш. Ну да! огромный паучище… К нему я и завлекала свои жертвы. (Налила себе в стакан.) Да, я путалась с кем попало, и нет им числа. Мне все чудилось после гибели Аллана… что теперь одни только ласки чужих, незнакомых, случайно встреченных, которые пройдут мимо и все, – могут как-то утолить эту опустошенную душу… Пожалуй, со страху… Да, да, то был именно ужас, он-то и гнал меня, и я в панике металась от одного к другому, рыскала в поисках опоры – хоть какой-нибудь! – …где придется, с кем придется – что уж тут было собой-то дорожиться!.. дошло, наконец, и до одного семнадцатилетнего мальчугана… да кто-то возьми и напиши директору школы: «Эта особа позорит звание учительницы!» (Засмеялась, запрокинув голову: так судорожно – то ли смех, то ли рыдание… И слово в слово повторила: «Эта особа…» Горло у нее перехватывает, выпила.) Справедливо? Да, пожалуй… наверное, позорила… как смотреть… Ну, и приехала – а вот и мы! Больше-то мне податься было некуда: все, уже пошла на слом. Знаете, каково это – пойти на слом? Вдруг оказалось, что молодости-то уже нет и в помине – закрутилась и словно вихрем унесло… и вот встречаю вас. Вам нужен друг – сами говорили… и мне – тоже. Я благодарила Бога, что он послал мне вас… вы казались таким надежным – спасительная расселина в каменных кругах жизни, прибежище, которое не выдаст! Теперь ясно – не мне было просить от жизни так много, не мне было надеяться. Кифейбер да Стэнли с Шоу ославили зарвавшуюся аферистку на весь белый свет.
Молчание.
Митч (уставился на нее, не зная, что теперь думать). Вы врали мне, Бланш.
Бланш. Бросьте… не врала!
Митч. Все было ложью, ложь на лжи, и на словах и в мыслях – одно вранье!
Бланш. Неправда! В сердце своем я не солгала вам ни разу…
Из-за угла дома показалась торговка – слепая Мексиканка в черной шали. В руках у нее связки вырезанных из жести цветов, которые в таком почете у мексиканской бедноты – бойко идут на похороны, да и на все другие торжественные события… Выкликает она еле слышно, едва разберешь – неясно вырисовывающаяся фигура, вдруг возникшая на улице.
Мексиканка. Flores. Flores. Flores para los muertos. Flores. Flores…[9]
Бланш. Что, что?.. Ах да, кто-то за дверью… (Идет к двери, открыла, смотрит: прямо перед ней – мексиканка.)
Мексиканка (в дверях, протягивая Бланш несколько жестяных цветов). Flores. Flores para los muertos…
Бланш (в страхе). Нет, нет, не надо! Пока – не надо! Пока – не надо!.. (Шарахнулась от мексиканки назад, в дом, поспешно захлопнув перед той дверь.)
Мексиканка. Flores. Flores para los muertos…
Зазвучал мотив полечки.
Бланш (словно сама с собой). Все идет прахом, рушится, выветривается… А люди – каются, попрекают друг друга… «Сделай ты то-то и то-то, так мне бы не пришлось делать того-то и того-то»…
Мексиканка. Coronas para los muertos…[10]
Бланш. Наследство умерших… Х-ха! Да и еще разное добро в придачу… наволочки в пятнах крови, например!.. «Нужно ей сменить белье»… «Хорошо, мама! Но ведь есть прислуга, так, может быть, негритянка сменит?»… Нет, конечно, прошли те времена. Все прошло, ничего не осталось. Только…
Мексиканка. Flores.
Бланш. Смерть… Я, бывало, по одну сторону кровати, она – по другую, а смерть – тут же, под боком… А мы – не решаемся и вида подать, все притворяемся, что знать не знаем, что и не слыхали про такую.
Мексиканка. Flores para los muertos. Flores. Flores.
Бланш. А что противостоит смерти? Желание, любовь. Так чему же вы удивляетесь? Есть чему удивляться!.. Неподалеку от «Мечты» – тогда она еще была нашей – находился военный лагерь, где муштровали новобранцев. И каждую субботу по вечерам ребята отправлялись в город и напивались.
Мексиканка (совсем тихо). Coronas…
Бланш. …а на обратном пути – бывало, уж и на ногах-то не стоят! – заворачивали к нам и выкликали под окнами: «Бланш!.. Бланш!» Старушка была совсем уже глуха и ни о чем не догадывалась. А я… я не упускала случая улизнуть и откликнуться на их зов… А потом патруль собирал у нас на лужайке их бездыханные тела в грузовик… и – в путь-дорогу…
Мексиканка, не спеша, поворачивается, бредя обратно, ее заунывные причитания затихают. Бланш подошла к туалетному столику, оперлась. Молчание. Митч встает и решительно направляется к ней. Полька замирает, Митч обнял Бланш, держит ее за талию, попробовал повернуть лицом к себе.
Бланш. Что вам еще?
Митч (неуверенно обнимая ее). То, чего я не мог добиться все лето.
Бланш. Ну, так женитесь на мне, Митч.
Митч. Да, пожалуй, теперь уж всякая охота пропала.
Бланш. Значит – нет?
Митч (отпуская ее). Вы не настолько чисты, Бланш… Ну, как вас введешь в дом, ведь там – мама.
Бланш. А раз так – уходите.
Он пристально смотрит на нее.
Чтоб духа вашего здесь не было… а то я подниму на ноги всю улицу! (У нее начинается истерика.) Чтоб духа вашего не было, или я переполошу всю улицу…
Он все так же не спускает с нее испытующего взгляда.
(Кидается к окну, к этой огромной раме, в которую вставлен светлый квадрат нежной синевы ночного летнего неба… и кричит, как безумная.) Пожар!.. Пожар!.. Горим!..
Митч с перепугу разинул рот и поскорее – в дверь. Неуклюже затопал по лестнице и скрывается за углом. Бланш, шатаясь, отошла от окна, опускается на колени. Где-то далеко-далеко, медленно, тоскливо зазвучало пианино.
