– Ну и что с того, Хань? Они не сделали ничего плохого. Помню, что в детстве я терпеть не мог историю первого Луна за занудство и выспренний старый стиль. Думаю, трёхтысячелетний подлинник и вовсе читать невозможно.

– Так и есть, ваше величество. Всё это время он был у нас на виду, хранился под стеклом в читальне, как великая реликвия. Но кто удосужился прочитать его полностью? С точки зрения современного человека подлинник Луна совершенно малопонятен, и может порой казаться просто набором слов. Однако я взял на себя труд разобрать хотя бы отрывок о пророчестве. Я сделал это сегодня, и должен сказать, результат стоил больших трудов и целого дня работы. Пришлось даже обращаться к словарям, чтобы правильно истолковать древние слова и знаки.

– Чудесно! Надеюсь, ты переписал всё пророчество начисто современным языком?

– Разумеется, ваше величество. Разрешите прочесть?

– Конечно! Давай скорее!

Лун Ци Ши, сидя в кресле, наклонился всем корпусом вперёд к Ханю, боясь упустить хоть одно слово. Учёный же отложил на стол все прочие свитки и бумаги, оставив в руках лишь один листок. Чуть дрожащим голосом, наклонив листок к лампе таким образом, чтобы он лучше освещался, Хань прочёл:

– Раны на моей груди горели огнём. Кровь дракона проникала в них, отчего они становились неимоверно горячими. Моя кровь смешалась с кровью Великого Дракона. Отныне он стал моим кровным отцом. Кровь дракона дала мне новые чувства. Я слышал дыхание каждого из тысяч людей, который собрались у подножия холма. Я слышал плеск каждой волны и каждой рыбки в Красной реке. Я видел каждый луч солнца в небе. Я видел малейший изгиб облаков. Я больше не ощущал себя простым человеком, но стал драконом в человеческом облике.

Мой новый отец взлетел в небо. Он был прекрасен. Его чешуя переливалась золотом, голубые крылья соперничали красотой с небом. Весь народ понял, что Дракон исполнен духом пророческим. Обернувшись ко мне, он крикнул с небес. Сие были необычные слова, вот они: «Пока живы драконы, жива и страна. Семь десятков драконов сменится на престоле. Потом иссякнет драконья кровь, истончится, перестанет гореть. Но придёт другая и спасёт народ, и ветхое станет новым. Не бойтесь, ибо я не покидаю вас, но должен вернуться к своей колыбели!»

Так рек мой отец, Великий Дракон. И сердце моё наполнила радость, ибо семь десятков – великое число. И скорбь, ибо и сие число исчислено и есть ему мера. И надежда, ибо после того настанут времена новые.

К концу чтения голос Ханя укрепился и стал звучать торжественно и проникновенно. Император выпрямился в кресле и сидел так, будто от того, насколько прямо и неподвижно он восседает, зависит судьба всего мира. После чтения воцарилась тишина. Казалось, Хань ощутил некую вину за произнесение пророчества, а Лун Ци Ши пытается его осмыслить. Наконец он прервал неловкое молчание:

– Да, это и в самом деле отличается от обычных толкований, которые мне доводилось встречать. Особенно концовка, где говорится о том, что после семидесятого правителя произойдёт что-то такое, что, видимо, сменится династия.

– Именно так, ваше величество. Появляются тонкости, которые очень сильно меняют наше понимание пророчества. Возможно, века назад, они были неважны, но сейчас мы не можем их отбросить.

– Но может быть, всё же верно толкование, что семьдесят – это просто некое большое число?

– Государь, в этом был бы смысл, если бы речь шла о людях, но пророчество изрёк дракон, а ведь они всегда отличались мудростью и большими знаниями. На мой взгляд, полагать, что дракон мог иметь в виду какое-то большое число, неразумно. Дракон сказал то, что хотел сказать. Семь десятков. Именно так! Тем более, что первый Лун подтверждает слова своего кровного отца, говоря, что всё подсчитано и измерено. Это не соотносится с мыслью о некоем большом неизвестном числе.

Учёный говорил с жаром исследователя, который нашёл ответ на вопрос и теперь проникся им и поверил в его правоту. Он не задумался о том, какое впечатление его уверенность производит на императора. Тот как будто обмяк в кресле. Словно бы и без того тяжёлая ноша государственных и личных забот стала ещё больше.

Впрочем, такое унылое состояние не продлилось долго. Уже через пару минут правитель взял себя в руки и, строго глянув на Ханя, произнёс:

– Ты не должен кому-либо ещё сообщать о твоём исследовании. Возможно, ты прав, возможно, нет. В любом случае нам грозит опасность. Представь, что ждёт страну, если люди узнают твой перевод. Начнутся волнения, а у нас в империи и так не всё спокойно. Молчи и продолжай искать. Быть может, ты найдёшь ещё что-то не менее важное, быть может, тебя посетит озарение, и ты истолкуешь пророчество как-то ещё.

– Ваше величество, я буду нем. Я прекрасно понимаю всю опасность положения. Я ваш преданный слуга и буду молчать. Всё, что я делаю, я делаю в ваших интересах. Но всё же, позволю себе заметить, что пророчество довольно прозрачно и вряд ли возможны какие-то другие возможности толкования.

– Глупец! Разве ты не понимаешь, что кроме правды, мне ещё нужна и вера в будущее!

С этими словами император резко поднялся на ноги, выхватил листок с переводом из рук Ханя, и в раздражении поднёс его к огню лампы. Несколько секунд они молча наблюдали, как огонь пожирает бумагу. Библиотекарь смотрел со страхом, отступив назад, а Лун взирал на пламя с мрачным удовлетворением, словно, уничтожив листок, он мог уничтожить и само пророчество, и знание о нём.

У тлеющего очага расположились несколько мужчин и женщин. Все они были разного возраста: кто-то ещё совершенно подросток, не начавший даже толком бриться, кто-то уже умудрённый опытом муж. Одна из женщин была намного старше любого из присутствующих, о чём говорили её почти полностью седые волосы и покрытое сетью морщин лицо.

Билигма, несмотря на все свои чародейские возможности, ощутимо состарилась за прошедшие годы. Окружающие её простые люди не могли без внутренней боли смотреть на неё, ведь её образ чётко провозглашал: будь ты хоть сто раз мудрецом и колдуном, старость придёт и за тобой. Как признавалась сама Билигма, былое сражение, когда ей пришлось собрать все силы, чтобы обрушивать на врагов огненные шары, а потом обвалить взрывом часть холма, вконец измотало её. После того боя она несколько дней лежала не поднимаясь, не имея сил даже самостоятельно держать чашку с чаем. Конечно, силы постепенно вернулись к ней, но, казалось, что с этой схваткой в ней надломился какой-то стержень или иссяк некий источник. Она сильно изменилась.

Теперь она прибегала к чародейству редко и осторожно, не расходуя много сил за один раз. Она стала бояться, что отныне малейшее перенапряжение может напрочь убить в ней все колдовские способности. Из-за этого Билигма, и так не слишком общительная, стала совсем замкнутой. Она не испытывала злости или досады на непрошенных гостей – Хару и Шиму – хотя, не будь их, ей не пришлось бы вступать в бой. Всё же, окружающие чувствовали некую вину перед ней и старались лишний раз не надоедать старой волшебнице просьбами и вопросами. Ей же это претило ещё больше, так как ей начинало казаться, что она уже никому не нужна с растраченными и иссякающими силами, и нет с неё никакого толку.

Разумеется, за прошедшие годы состоялся не один важный разговор между Билигмой, Хару и Мэргэном, но всё же общее чувство неловкости не покидало людей, когда они общались с колдуньей или были вынуждены о чём-то её просить. Она же в свою очередь опасалась делать нечто большее, чем просто помогать советом или колдовать по мелочам, хотя порой страстно желала собрать воедино все свои оставшиеся силы и разразиться чем-то по-настоящему выдающимся.

Вот и сегодня Хару с Мэргэном пили чай в юрте чародейки, по внешнему виду расслабленные, но внутри горящие желанием, чтобы всё поскорее закончилось. Только Шима и Бато ощущали себя свободно и тихо обменивались какими-то шутками. Шима вообще относился к Билигме словно внук к бабушке, что и неудивительно, принимая во внимание, сколько времени он провёл в детстве рядом с ней, усваивая различные практики, учась лучше владеть собой и не дать животному началу взять верх над человеческим.