— Ты не говорил раньше... про знакомых. Но ведь у нас все иначе! И отставку тебе никто не предлагает! А даже если так, моего наследства, да с царским приданым хватит на достойную...
— Нет... — Саша тихо прервал её, упрямо покачав головой. — Я все же добьюсь этой достойной... для нас. Что бы никто не указывал тебе на ранг... Право, не знаю, сколько придется обождать... Но ведь я обещал, помнишь? Сделать тебя счастливой...
— Помню, и ответ мой прежний... — Анастасия порывисто обняла, и тут же испугалась и отпрянула, вспомнив про швы. — Но я буду ждать... Ведь этот ранг сделает счастливей тебя...
— Не отстраняйся, прошу... — Белов тихо прошептал, прижимая ещё крепче, страстно целуя ее губы, шею. — Никогда... не отстраняйся... Так тяжело без тебя...
Молодой человек прилег на небольшое, узкое ложе, и Анастасия, влекомая обьятиями, опустилась следом...
— Но как же... твои раны... а сердце... Это немыслимо... — бормотала Анастасия, видя прямо перед собою рубцы на обнаженном торсе, но её руки сами продолжали поглаживать осторожно по бокам. — Ах... сокол мой ясный... Что ж мы делаем?
Пеньюар соскользнул на пол, и при взгляде на ее кожу в свете зари, сдержать свою страсть было трудно, почти невозможно.
— Хватит о ранах... В сердце — ты... Прекрасная моя... любимая...
Осторожно изогнувшись, дабы раздеться ниже, Саша вдруг взглянул на обстановку, что незримо являла прежних хозяев... Портреты 30х годов, книги, табакерка... И фехтующий здесь подпоручик пока что гость, несмотря на приставленного камердинера...
“Как же я беспечна... Журила за фехтование, а сама...” — девушка испугалась, из-за его движения зацепив рубец.
“Прости, не смею... в твоём доме, до свадьбы...” — он хотел произнести, но касания, сводившие с ума, сами прекратились. Кажется, оба одновременно опомнились, что помогло остановиться.
— Мы не смеем... Надо обождать, милый... Ещё немножко... — она произнесла нежным, извиняющемся тоном.
— Да-да, конечно...— Белов приподнялся, и пряча пылкий взгляд, накинул на девушку пеньюар. Её глаза вначале смотрели виновато, потом удивлённо.
— Всего немного... — задумчиво добавила Настя, удивившись такой покорности.
====== Темницы любящих душ ======
Последующие дни Анастасия украдкой наблюдала за Сашиными тренировками, выдавая себя не сразу. Правда, именовала их “самоистязаниями”. Но призывать беречься было бесполезно, ибо это все одно не останавливало, ровно как и возмущения медика, узнавшего про своеволие.
И все же было некое очарование в этих долгих, счастливых днях, когда не нужно было ни разлучаться, ни бороться. Иногда они подолгу сидели, обнявшись, смотря на потрескивающие угли в камине и говорили ни о чем... А то и просто молчали, наслаждаясь уютом, касаниями волос, быстрыми поцелуями. Но черту меж невинной лаской и вожделением влюбленные не переходили, взаимно обходясь без вопросов и пояснений.
“Ах, любимая, как же мне вытерпеть эту сладостную тоску, когда ты рядом... Прямо пояснить, что не могу желать большего, пока не дам пред богом свою фамилию? Но ведь оно и так не позволено, это большее? “Мы не смеем... Надо обождать, милый”... Ведь сама же опередила меня отказом, но вот сама-то отчего!? — размышлял Александр, пытаясь оправдать свою выдержку. Он сходу отмахнулся от недавней боязни за свое состояние, посчитав сей вопрос доказанным налицо.
“Может, все же лечебные тяготы, да мой плачевный вид охладили, да виду не подаёшь? Ещё бы, целый месяц при раненом! Ну что же, выходит, и тебе нужно время – ко мне в здравии привыкнешь, заодно свадьба развеселит... Только не искушай же меня вот так, без нужды...” — молил он про себя, когда ее руки призывающе проводили по спине и плечам. И тут же спешил отойти под неким случайным предлогом.
Анастасию, что начала сомневаться в своей осторожности едва ли не сразу, такое поведение все больше смущало и беспокоило. Видя, как раненый набирается сил, а увечья его заживают, она уже не опасалась ничего, и ждала лишь просьбы, иль намёка... “Но как же быть, если он уже не только не настаивает, но и отстраняется сам?” — думала она, когда Саша с улыбкой на покрасневшем лице подносил её ласкающие ладони к губам и отвлекался на что угодно... “Надо бы поторопить с чаем... переодеться... взять новых свечей... отослать записку...”
Спрашивать самой казалось непристойным и оставалось лишь гадать и спорить с собою, выдвигая не менее затейливые обьяснения.
“Может, как и я, решил поберечься из-за ранения? О да, конечно — тот, кто фехтует до обносов! Иль стесняется шрамов? Но ведь я пояснила, что это глупо! Возможно, мой отказ был воспринят слишком серьёзно, либо вовсе оскорбил?”
Не сразу, но возникло предположение, которое показалось наиболее возможным и неприятным: “Паульсен обещал, что его муки развеются, как страшный сон? С чего бы это, если я сама их вижу по невинному поводу!? А вдруг мои смелые ласки напомнили о боли, перевязках и стало не до страсти!? Наверное, нужно время отвыкнуть от этого кошмара...”
Но вскоре недоразумениям предстояло разрешится совсем неожиданным образом...
При виде весёлой зелени в окнах, Александру давно уж не терпелось сделать ещё один важный шаг навстречу обычной, здоровой жизни. И стоило Паульсену найти увечья сохранными от инфекций, пациент вознамерился “немедля идти, ехать хоть на черте и куда угодно, лишь бы не сидеть привязанным к стенам”.
В тот же день они были сопровождены кучером к ближайшему публичному парку, где уже вовсю распускались деревья, и пели птицы. И этот спокойный выезд оказался действительно огромным шагом вперёд... После долгих дней в постели выйти из мерно укачивающей кареты навстречу яркому, открытому солнцу и свежему ветру было схоже на новое рождение.
Весенний воздух, смешав в себе свежесть трав и вконец освобожденной от снега земли, приятно кружил голову, хотелось воспарить и совершить что-то поистине безумное. Особенно глядя в распахнутые глаза, в которых бликами играла листва и что-то еще, нежное и воздушное...
Укрывшись в душистых зарослях, Саша обнял свою невесту, и, повинуясь какому-то порыву свыше, оба жадно потянулись друг другу, как будто им был разрешен всего один этот миг — задыхаясь от нежности, припасть к желанным губам...
Томление, что терзало уже не одну неделю, завладевало им все сильнее, лишая разума и равновесия... Сам не зная как, Саша отклонился на ствол кустарника, что безнадёжно повлек его назад. “Лишь бы не рухнуть обоим!” — мигом отрезвившая мысль заставила резко отпустить девичий стан, и схватиться за первую попавшуюся ветку, что едва замедлила падение.
Пребывая в блаженстве, Анастасия даже не поняла поначалу всей череды событий, из-за которых ее возлюбленный разомкнул объятия. Но вдруг увидела, как он с оторопью на лице куда-то оседает. Все точно, как на том пожаре, опять...
Ее сковал безотчетный страх, шедший будто вне её разума, а последний тщетно шептал о простой неловкости, иль обносе, каковые случались еще недавно.
— Какое-то безумие нашло, прости... — уже поднимаясь на колени, пробормотал Белов, но тут же раздался крик, слышимый на соседних аллеях:
— Кто-нибудь, помогите!
К ним тут же кинулись два случайно проходящих мимо гвардейца, попытавшись приподнять его, чтобы отнести на ближнюю скамью. Всмотревшись в лицо, один из них воскликнул:
— Позвольте, да это наш новый подпоручик, что из сержантов соседней роты! Белов? Ну что ж, Степан Щедринский к вашим услугам, как и вы, подпоручик...
— Поручик Арсеньев, Дмитрий... Позвольте лично выразить сочувствие — мы ведь знаем про ваше ранение... Как же так, а говорили, что вам на службу вот-вот!
— Рад знакомству, господа... Но, право, не стоит хлопот, я уже не ранен...— сквозь зубы пробурчал Белов, отодвинув их руки и от всей души сокрушаясь встрече.
Молодые люди кивнули и охотно предоставили ему самостоятельно подойти к скамье. Но все ещё топтались рядом, почтенно кланяясь молодой даме, что возмущённо взывала к их помощи:
