“Неужели это конец? Так нелепо, на руках любимой... И что я за победитель? Обещал ведь счастливой сделать... Господи, обожди! Дай мне срок...”
— Сейчас, милый, сейчас... Все будет... хорошо, слышишь? Кровь течёт... немного... Просто надо остановить... — Анастасия обращалась к Саше, видя, как он неумолимо теряет сознание, прикрывая затуманенные глаза, а лицо приобретает серый оттенок. Затем лихорадочно сорвала с плеч шаль и перетянула торс, пытаясь прижать одновременно обе раны, что зияли прямо над грудью и где-то пониже. Шерсть тотчас обагрилась.
— Будет... обожди... — последнее, что ей удалось услышать перед тем, как раненый окончательно впал в обморок.
“Ищи! Ищи другой путь! Скорее! Господи Иисусе, подскажи моим рукам!!!”
Ее одежда была вся в копоти... Чистым был длинный подол сорочки, скрытый под поясом... Тонкая ткань легко поддалась первому же резкому рывку.
Вне себя от паники, Анастасия дрожащими пальцами прижала батист поверх той раны, из которой текло обильнее. Грозный ручей стал иссякать и это вселило веру.
На ее счастье, в толпе зевак, смотрящих на пожар, заметили, как пара покидала горящий дом. На крышу взобрались двое парней с досками, из которых соорудили носилки.
С большими предосторожностями Александр был спущен на землю, а затем, осторожно прикрытый своим брошенным плащом, перенесен в особняк Ягужинских. Лиза, увидев барышню в окровавленном платье, тихо охнула и с трудом упросила переодеться.
Тотчас кинулись за лекарем. Гоф-медика, опытного хирурга, хорошо известного в их семье, дома не оказалось... Как раз около часа тому он был непредсказуемо призван к Бестужеву, который, впрочем, не часто имел хлопоты со здоровьем. Но ждать столько, сколь угодно будет его задержать вице-канцлеру, было немыслимо.
Однако, у одного из прохожих, принявшего деятельное участие в помощи, остановился его знакомый — лекарь из Москвы, по имени Иоанн Аццарити. Этот напыщенный итальянец, представившийся доктором медицины, Анастасии сходу не понравился, он был каким-то холодным, и оттого ненадёжным. Но выбирать не приходилось.
Важно зайдя в дом и осмотрев пациента, Аццарити сразу же мрачно покачал головой.
— Изнутри не кровит — мда, свезло... Но, mama Mia, тут и снаружи довольно! Клянусь святыми, имеется инфекция! Так что вряд ли синьор выдержит. Но будем уповать на Всевышнего, все в его руках... – он перекрестился на католический манер, что добавило недоверия ещё больше.
— А вам бы милая, стоило бы отдохнуть, того и гляди, сами чувства лишитесь... Тем более, сие не для ваших очей таинство... Ступайте! — приговаривал лекарь, готовя свой инструмент.
Но девушка упрямо осталась неподалёку. Не до отдыха ей нынче, неужели он не понимает? Оставалось лишь смотреть, с тревогою и отчаянием, как любимый мужчина, ещё недавно принимавший её ласки, теперь полностью подчинен чужим рукам с их жутким, блестящим орудием.
— Синьорита, я не привык, чтобы мне смотрели в спину, когда я над раной... — нервно обернулся итальянец. — Лучше вам удалиться...
— Нужна мне ваша спина! — Ягужинская крепко стиснула пальцы при виде натянутых ремней, пригвоздивших раненого к кровати. — Всё что я желаю — облегчить страдания мужа... будущего. Позвольте взять его за руку!
Лекарь укоризненно покачал головой.
— А раз будущий — зачем страдания-то лицезреть, право? Поберегли бы хоть до брака высокие чувства... Конечно, ежели свершится чудо, и он выживет... А уж Spiritus понадежней будет ваших тонких пальчиков...
Она в ответ промолчала, не было сил вести этот странный спор с этим циником... “Будущего... Будущего...” — это слово зацепилось в мыслях, как заклинание...
Потянулись долгие часы, а состояние раненого становилось только хуже: из швов без конца сочилось и поднялся жар.
Чувствуя, что все очень плохо, Анастасия неистово молилась, умоляя Господа не отбирать у нее любимого человека. Слова молитвы путались вперемешку с ее собственными речами, то и дело обращенными к посеревшему лицу с нездоровым румянцем.
— Какой же беде мы обречены? Неужели нам так мало было отпущено... Господи, святый боже, помоги ему!
— Все эти страхи открыться миру, ожидание на брак, как это сейчас кажется глупо... Правда, милый? Ты помнишь наши встречи, Сашенька? Мы же были... так счастливы!
Вспомнилась тут же осень, когда влюбленные, уловив случайно одновременный отпуск, уезжали в карете к Петербургским околицам, не смея показаться на любопытные глаза. Поцелуи, объятия, взаимные нежные взгляды – как же это было прекрасно!
Однажды начался сильный дождь и они укрылись в маленькой церкви на окраине. Пожилой священник приютил их на время непогоды, угостил травяным чаем.
От батюшки веяло таким спокойствием, пахло ладаном и чем-то еще, и в этот момент они оба, не сговариваясь, посмотрели в сторону лежащих неподалеку венчальных венцов. Что удержало их тогда обратиться с просьбой? Вряд ли бы им отказал этот добрейший старец. Наверное, Александр посчитал, что она хочет иного, признанного всеми торжества, а она не решилась попросить первой о тайном сочетании. Ах, если бы не их смущение и это законопослушание, будь оно неладно! Не было бы тогда этого бегства от навязанного свыше брака...
— Ну зачем я вообще приняла этот фрейлинский шифр? Разве нужны были мне эти сомнительные, рабские почести, эти глупые сплетни и подхалимство? Чтобы прелюбодействовать с суженым, скрываясь от всех? О Господи Иисусе, прости нам сей грех, и помилуй за то, что вовсе не жалею...
Заново смочив платок, она протерла пылающие лоб и щеки, и продолжила безответные вопрошения:
— А помнишь этот ливень, в октябре? Ты накрыл меня своим плащом, а с твоих волос и лица стекала вода, почти как сейчас... Я спросила, не замерз ли, а ты рассмеялся, мол, от простуды умереть уж точно не судьба... И часто уверял, что везучий... Наверное, так и было... Пожалуйста, миленький, пускай твоя удача опять поможет... Хоть бы одну соломинку, и я тебя выхожу...
Все, что следовало в памяти далее, было и прекрасным, и драматичным.
Их “первый раз” во время охоты, о, с каким наслаждением они ласкали друг друга! Словно Всевышний оберегал их тогда от разоблачения, уводя в сторону одурманенных от пьянства их преследователей, давая им познать друг друга в полной мере.
Пока не явились наследник с дружками... И как же им, умиротворенным от страсти, хватило сил противостоять наглости этих бесцеремонных болванов...
Их гнусные, дурные голоса... — где-то она слышала их совсем недавно. Что-то кольнуло в голове при упоминании того конфликта. “Боже мой... треск соломы... неужели... ” — сердце её сжалось, мысли сменяли одна другую, но не поглощали её тревоги, а лишь наполнили яростью: “Так вот что было уготовлено от этих негодяев! А может быть, это воспаленное воображение? Нет, не могу сейчас думать об этом! Я сожгу себя ненавистью, если это правда — а мне покамесь должно рассудок сохранить, это нужно для Саши!”
Брильи, его преследования, и затем самоотверженная гибель все ещё вспоминались болезненно... Хотя боли от потери и не было никогда, скорее сожаление о его трагической кончине... И ещё немой вопрос, который нынче разрывал душу — неужели, чтобы поверить в чувства мужчины, требуется его смерть?!
Трудно простить себе неприязнь к человеку, что принял твою пулю — право, это слишком высокая цена для примирения! Но ещё труднее простить свой стыд за любовь к Александру, потерять которого просто немыслимо!
“Ужасна была ошибка — отталкивать его, отравляя обоим возвращение, сомневаться, и невольно устроить испытания на преданность! Что ж, он тебя спас. И, наконец, удостоился слов, которых и так заслуживал... Что ж, радуйся, что в нем снова убедилась! А заодно — что не погибла в пожаре! Вот только сгореть мне без огня, если его не станет...
Прошу тебя... Я более не усомнюсь... Только живи...
Но несмотря на ее мольбу, к утру горячка усилилась и Саша заметался по кровати, все бормоча, что им срочно куда-то идти... Это сразу привело к новой кровопотере из свеже заштопаных ран.
