— Жар его слишком тревожит... — Покачав головой, лекарь влил раненому остатки флакона, что ещё вчера был полон. А спустя час потрогал похолодевшие, бледные щеки. — Вроде пока остудили, хорошо... Но Salix Alba в расходе, надобно пополнить...
И в какой-то момент Анастасия с тяжёлым сердцем отлучилась отправить Ивана – самого шустрого из слуг, к аптекарю — купить нужные лекарства да бинтов побольше.
Правда, пришлось объяснить дотошному парню, что страшные названия по-ненашему не означает неведомую итальянскую отраву, дабы окончательно извести их благородие, а уж аптекарь латинские письмена как-нибудь разберет без Иванова участия. Но в душе она понимала его недоверие к лекарю, который призвал в сиделки постороннюю женщину, презрев местную челядь.
— Вижу, барышня, как тяжко вам с этим сычом, прости Господи... Никакого утешения от него... Вот ежели кто бы поддержал вас, добрым словом и делом... Может, друзья его найдутся... — покачала головой горничная, что как раз, улучив момент, кормила свою хозяйку на ходу завтраком.
И Анастасию осенила мысль начертать записку Оленеву, который проживал по пути. Иван получил строгий наказ передать через слуг, не задерживаясь с покупкой.
Возвращаясь в спальню, она буквально налетела на ту самую сиделку, весьма перепуганную.
— Сударыня, господин Аццарити не чувствует пульс, он весьма сожалеет... Я соболезную вам, голубушка, ваш жених был столь молод... — Женщина сочувственно всхлипнула. — Вам... следует распорядиться... Ах, да ещё с вечера следовало причастить...
====== Любовь против смерти ======
Анастасия не помнила, как ринулась к двери. Кажется, она оттолкнула эту причитающую недотепу, освобождая проход.
Итальянец, увидев ее, развел руками:
— Сударыня, я ничего не обещал, все в руках Всевышнего… Он возвел глаза вверх.
— Неправда! Он не допустит! — Выкрикнув в ответ, девушка кинулась к неподвижно лежащему Александру. И уже не думая о ранах, обхватила его, осыпая поцелуями и с ужасом прислушиваясь к сердцу. Совсем недавно ей счастливо слышалось его биение… Оно и сейчас было совсем близко, такое дорогое, но стихшее…
— Сашенька, я умоляю! Не умирай, живи! Не бросай меня, Саша!
А сам раненый в то же время ощущал, как его уводят за руки двое неких ему знакомых, вооружённых мужчин. Один из которых усмехался из-под чёрных усов — то добродушно, то зловеще. Идти не хотелось, но эти враждебные люди несли после телесных страданий облегчение… И тут же, следом, увидел себя, в подтекших повязках… Над которыми склонилась его возлюбленная… И все плачет, зовёт…
«Она просит меня остаться… Надо остаться…» — эта мысль прорвалась из замирающего сознания и вдруг он почувствовал, что просто лежит в постели… Его никуда уже не вели… Да и шевелиться снова стало больно…
Анастасии казалось, будто целая вечность прошла в этом отчаянном порыве, как вдруг раненый издал глухой стон. Её губы ощутили отчетливый пульс.
— Прошу тебя, живи… Ради меня, ты же все можешь… — она уже шепотом твердила, проводя по его голове.
Сконфуженный своей ошибкой лекарь покачал головой.
— Что ж, мои поздравления, сударыня, обошлось. Всемогущая сила любви творит порой чудеса. Но увы, ненадолго… Миазмы проникли внутрь, и тут уже не справиться. Вопрос часов… ну, разве пары дней. Право же, вы просто задержали мучения…
Анастасия подняла на него заплаканное лицо. Ей показалось, иль в лице его проскользнуло злорадное снисхождение? Ведь его чванство только что потерпело крах?
— Вот что, сударь! Это вы, именно вы, за все в ответе! Почему случилось заражение? И что это за лекарство, если стало только хуже? Почему вы хороните пациента, не нащупав пульс! Да неужто я понимаю в спасении больше вас?
Итальянец невозмутимо поднял брови, успокаивающе придерживая её под руки.
— Вы чересчур взволнованы, синьорита. Я понимаю, вы испытываете сильные чувства к этому юноше. Но есть факты. Возможно, ваши нежные ручки занесли заразу уличной перевязкой? Да и прутья-то не были чистыми, и оба вы из пожара, а не из бани, пардон…
И он надменно добавил:
— Странно вообще, что молодой синьор до сих пор жив. Вы не можете обвинять медицину в том, где она, увы, бессильна!
Негодование Анастасии, накаленное перенесенной истерикой, достигло предела:
— Замолчите! Немедленно делайте что-нибудь, слышите! И знаете, что… мне терять нечего. Если что, я пристрелю вас, самолично! Я владею оружием, так и знайте!
Ей показалось, или по лицу Белова взаправду пробежала тень улыбки… Нет, это все ее больные фантазии…
«Странные они все здесь, что дворянка, что дворовая. — подумал про себя мужчина, впрочем, не особо испугавшись угроз. — Пока эта нежная особа отойдёт от горя — не до стрельбы ей будет, чем бы не владела…»
Однако, недовольно засопев, стал заново промывать скальпель.
Он так и не привык к этой стране, с тех пор, как поступил на русскую службу еще при Петре. С громким и многообещающим званием «доктор медицины», в числе прочих иностранцев, свозимых подымать российскую науку.
Врачевание никогда и не было его пристрастием, все больше анатомия и прозекторское дело (прим. «патологоанатом»).
И дальше бы научные вскрытия проводил, ежели б не улыбнулась удача попасть в действующую армию Миниха в должность генерал-штаб-доктора, с приличным жалованьем. Да вдруг не понравилось фельлмаршалу, что люди в войсках что-то сильно часто от хворей мрут.
С тех пор удача отвернулась от Аццарити, был он отстранен от армии и отправлен под арест за «неисправность». После ареста пришлось в Москву уехать да перебиваться частной практикой, к которой душа и не лежала. Не любил он живых пациентов да их родственников со своими истериками.
«А уж здесь, в этом доме, совсем все сложно. Даже прислуга искоса волком смотрит, не доверяет. А с хозяйкой одни хлопоты. Не отходит ни на шаг от своего ненаглядного, да все ей не так… Девчонка думает, раз кровь остановила, теперь поучать может. Уперлась, видите ли, больной не желает по доброй воле глотать микстуру от жара — а, значит, она вредна. Право, что сей несчастный может не желать? Смех один!»
Прошло ещё несколько часов. После прочищения раны воспалились вновь, и горячка нахлынула с новой силой.
— Огонь… пекло везде… сгораю… Настя, беги, прошу тебя…
Понимая, откуда этот самый огонь, она то и дело капала из ложки воду в пересохшие от жара губы, меняла мокрый компресс и все шептала, пытаясь удержать от лишних движений:
— Сейчас потушим, станет легче…
Как и сетовал лекарь, Анастасия действительно боялась впредь отлучиться. И сидела рядом с любимым, гладила по руке, прислушиваясь к неровному дыханию и неосознанным стонам. Ей казалось, что отойди она хоть на час, минуту, он позовет ее или уйдет навсегда.
И вдруг она встрепенулась, услышав рядом позвякивание. Подставив сбоку посудину, итальянец заносил над предплечьем пациента ланцет.
— Что это вы надумали? — она резко перехватила его руку, едва не наткнувшись сама на острие.
Аццарити снисходительно глянул на неё, медленно высвобождаясь.
— Собираюсь сделать кровопускание, чтобы снова снизить жар. Микстуру дать воспротивились — и вот же, результат… Хоть тут не мешайте…
— Что! Что вы сказали?! Как же… Выпускать кровь… раненому???
— О да, есть опасность, конечно. Пациент в кризисе. Но это нынче единственный выход. Кровь дурная, грязная выйдет, может и…
— Дурные и грязные — ваши руки! Вы убийца? Или просто идиот?
— Cosa? Come osi insultare! — от неожиданности Аццарити перешёл на родную речь.
— Прочь!!! Убирайтесь! Не трогайте его!!! — дрожащими от негодования губами осадила его Анастасия. Она бы крикнула в полный голос, швырнула этот ланцет в самодовольную рожу итальянца. Но тут же осеклась, оглянувшись на встревоженный, непонятный шёпот.
— Убийца… Я успею… сейчас…
— Как я понимаю, от моих услуг вы отказываетесь… Ну что же, теперь ваш… эээ… поклонник… точно обречен… — поджав губы, Аццапитти принялся собирать свои вещи, и надменно добавил:
