— Спустя год, а то и ранее, вы бросите горевать, найдёте иных amante… А вот истерия, дурные манеры — сие на всю жизнь, любезная…
Когда за обиженным лекарем закрылась дверь, Анастасия бессильно опустилась на колени возле кровати.
— Что же мне делать, милый! Прости меня за этого бездаря! Но сама я и вовсе не умею… Где же мне искать твое спасение!
Внезапно открытые глаза раненого в запавших веках ничего не выражали, он только пошевелил губами, что-то видя и слыша свое. Но девушке казалось, будто это было утешение.
====== Надежды князя Оленева ======
Еще несколько дней назад в доме младшего Оленева царила непривычная атмосфера.
Возвращение молодого барина было оживленным, он смеялся, шутил и был в том приподнятом, воздушном настроении, какое выдавало в нем счастливого влюбленного, уверенного во взаимности. Князь лучился радостью, что было вовсе не свойственно его темпераменту. Верный камердинер, зная причину этому, загадочно ухмылялся на расспросы любопытной челяди, качая головой.
“Неужели и его Никитушке улыбнулась удача, а то ведь один, как перст. Друзья-то уже нашли себе суженых, на счастье, ли на горе, один поди все в облаках да сочинительстве... Ну что ж, очаровательная девушка, немка правда, ну дык их в Петербурге порой на каждом шагу.”
Накануне собираясь во дворец, Никита потребовал свой новый, расшитый камзол, да истребовал от Гаврилы какую-нибудь чудо-мазь, дабы скрыть свежий порез на щеке, заработанный в драке на мельнице от кого-то из шайки. Порез было не скрыть, конечно. Пришлось увещевать, упирая на проявленную мужественность, какую непременно должна заметить царица, и, возможно, еще некая юная особа...
Вернулся молодой князь сам не свой. Машинально попрощавшись с друзьями, он медленно отправился в сторону дома. Сейчас – домой? Что делать ему там, под носом у вьющейся вокруг бестолковой прислуги? Еще и Гаврила жалеть начнет. От этой перспективы стало совсем тошно. Молчаливая поддержка друзей как-то позволила ему выдержать разговор с государыней, но сейчас самобладание его, кажется, впервые оставило. И жалость была совсем некстати.
Мысли его лихорадочно вертелись, сердце кричало, а голова пыталась справиться с постигшей его новостью. Никита сам не знал, что тревожило его душу больше — разочарование от обмана, или осознание того, что его избранница, его Фике, которую он, как хрустальную вазу, оберегал всю дорогу, будет принадлежать кому-то другому.
Ноги сами привели его в трактир, в котором они два раза до его отъезда в Европу сидели с друзьями. Помнится, Лешка тогда был принят в мичманы, а Сашка получил место в гвардии. К обильным возлияниям в одиночку князь не был приучен, а от верного камердинера и вовсе приходилось буквально выпрашивать лишнюю порцию горячительного. Но сейчас другого пути для себя он не видел.
Молодой человек выбрал самый укромный угол и жестом подозвал трактирщика. И после пары рюмок его мысли, хоть и оставаясь горестными, приобрели некую логичность.
Он прокрутил в памяти снова каждую их встречу, пытаясь разобраться, что двигало этой девочкой...
“Заснеженные просторы Пруссии, поломка кареты, энергичная всадница в сопровождении двух слуг. Что это было тогда? Какие душевные струны она зацепила во мне этим знакомством? Мог ли я избежать ее плена?
... В Цербсте вам следует остановиться в гостинице Три короны, это лучшая гостиница в нашем городе!...
Похоже, не мог. Ведь она специально советовала эту гостиницу, чтобы знать, где искать меня, принесла перчатки. Чертовы перчатки! Ведь тогда я ей диктовал... О боже! Наивный глупец! Я диктовал ей любовное письмо, изливал ей свою душу, еще не зная, что это письмо адресовано императрице, а может, и вовсе — будущему супругу?”
— Сударь, ваш рябчик с овощами. Что-то желаете еще?
Его внимание вдруг отвлекла дочка трактирщика, очаровательная голубоглазая девушка, которая принесла закуску.
Она была мила, грациозна, подала поднос и мило улыбнулась посетителю, отметив про себя, что юноша красив, но очень грустен и задумчив.
А мог бы я увлечься этим милым созданием? Ведь она в чем-то миловиднее... Огромные голубые глаза, распахнутые ресницы, волнующие декольте... Почему я не увлекся именно ею? Папенька бы не одобрил? Она не смогла бы меня понимать? А смогла бы так обманывать?
А впрочем... нет, я должен успокоится. Негоже кидаться в объятия первой прелестницы. Тем более, что мысли по-прежнему занимает лишь одна...
Воспоминания услужливо предлагали другие встречи.
Вот эта самая ночь на постоялом дворе, решившая его судьбу.
Долг велит мне жить в гордыне
Но смогу ль забыть отныне
Что так поет смычок
Когда влюблён сверчок
Зачем скрипач, меня любить, зачем любить меня
Твердит ему звезда...
“Да, Я — всего лишь жалкий сверчок. Она все знала... Она знала, что напрасно дает мне надежду, напрасно обрекает меня на вечное поклонение...
После этой песни, спетой этим чистым ангелом, я дал ту самую клятву. Хранить любовь и верность принцессе Фике.
Могу ли я нарушить ее, если она взята шутя? Но нет, клятва моя, что бы там не было. И забрать это обязательство может лишь ОНА”
И тут ожил счастливейший день в его жизни. Всего несколько часов задержки на этом постоялом дворе. Примкнув к веселой ватаге детворы, они катались на санях... Его милая графиня Рейнбек, она была рядом, обнимала его, чтобы не выпасть на полном ходу из саней и заливалась веселым смехом. Ах, как он представлял такие же увеселения на Невском льду в Петербурге, когда этот милый ангел мог стать его невестой, женой...
После веселого катания ее мать, высокомерная Иоганна Ангальт Цербская, подозвала дочь и что-то сказала ей отрывисто. Теперь понятно — негоже было невесте наследника кататься с простыми детьми на санях, да что там с детьми – с ним, едва признанным байстрюком Оленевым. Но тогда сей выговор был истолкован, как строгость соблюдения приличий, не более... Он предпочел не присутствовать при разборках любимой с ее матерью, которую недолюбливал. Не только за шпионаж, как выяснилось. А за спесь и стремление ругать страну, в которую она едет, как гостья самой императрицы.
О, если б ему тогда знать, что стоит за тем приглашением, от которого его несостоявшаяся теща надувалась от важности, как гусыня!
Навстречу ему из гостиницы вышли Сашка и Анастасия, румяные от жарких поцелуев. Стоило обитателям гостиницы разбежаться на заснеженный двор, они тут же кинулись друг к дружке...
Но сам Оленев в тот момент еще даже не думал о страсти. Единственное его желание было оберегать эту хрупкую девушку от всех невзгод. Он обещал, что она ни в чем не будет нуждаться, что же! Её обеспечение теперь в надежных руках, даже без его услуг...
И что я должен делать, как мужчина, у которого отнимают любовь? Заставить скромную немецкую принцессу не вступать в царственный союз с недостойным ее Чертушкой? Ты, смешон, просто смешон,— осекся Никита. — Или стать навеки ее тенью, верным слугой? Нет, не о такой любви я мечтал, слагая стихи.
Что же, пора возвращаться в свое холостяцкое жилье. Кажется, оно не скоро обретет хозяйку и озариться детским смехом.
С этими тоскливыми мыслями Никита уже после полуночи явился в дом. “Конечно, Гаврила, тут как тут.” – с досадой подумал князь, встретив на пороге верного слугу.
— Никита Григорьевич, и где ж это носит вас, а? А с лицом-то что! Неужто в трактирах всю ночь, а! Остепениться уже пора нечего по ночам ходить. А ну как жена молодая будет? Тоже будете по трактирам пропадать да здоровье свое пропивать?
Фразу о молодой жене он услышал особенно отчетливо.
— Пошел вон! И не смей меня больше спрашивать, где я был. — так же отчётливо процедил он камердинеру.
— Да что это с вами... барин... — Гаврила, расстроенный, ушел к себе в лабораторию, в которой уже несколько дней наводил порядок, да расставлял заграничные ингредиенты.
Уставший, опустошенный, Оленев улегся в кровать. Обилие выпитого, мысли сжигающие его изнутри, сыграли злую шутку. Сон приходил отрывочный, перед глазами мелькали какие-то видения.
