Еще до обеда Спиригайло уехал из управления по служебным делам и в свой кабинет вернулся только под вечер. Музейная дверь была заперта изнутри на защелку, но дежурный сержант срочной службы сказал, что товарищ директор совсем недавно выходил поблевать в коридор.

— И как он?

— Намного лучше, — вздохнул сержант. — Пива требует.

— Передайте, чтоб завтра ровно в девять тридцать был у меня. Побеседуем… Поняли?

— Есть! Обязательно передам, как проснется.

Спиригайло покачал головой и направился к себе.

Сейчас эту пьяную скотину Ройтмана вызывать на ковер не имело смысла все равно ничего не соображает. Но когда он придет в себя… Хватит! Хватит либеральничать. Должна же быть какая-то грань, какие-то представления о чести мундира, об элементарной дисциплине в конце концов.

— Вплоть до увольнения из рядов… — зло пробормотал Спиригайло, накручивая диск аппарата внутренней связи.

У Заболотного никто не отвечал.

— Странно!

Как правило, полковник уходил домой одним из последних — таков был издавна принятый в управлении стиль руководящей работы. Но откуда Семену Игнатьевичу знать, что шеф его и покровитель никак не может снять трубку, ибо вот уже несколько часов, как превратился в комок обгоревшей, обугленной, мертвой плоти?

Не знал этого Спиригайло. Даже не догадывался.

А потому, выждав несколько длинных, протяжных гудков, надавил на рычаг и вышел из кабинета:

— Черт его знает…

Миновав опустевший к вечеру ковровый лабиринт коридоров, он остановился напротив двери Валерия Максимовича:

— Разрешите?

Постучал, подергал ручку — никого. Спустился вниз:

— Полковник Заболотный уходил?

— Да, ещё днем, — доложил старший лейтенант с повязкой дежурного. Больше не возвращался.

— Звонил?

— Нет. При мне не было.

— Ладно. Я тоже пойду. Если что — звоните домой!

— Есть, — пообещал офицер.

Спиригайло вернулся к себе, опечатал сейф и вскоре покинул здание управления.

На Литейном еле втиснулся в троллейбус. Час пик, по идее, миновал, но общественный транспорт ходил так медленно, плохо и редко, что народу в салон набивалось — не продохнуть.

— Разрешите… Простите!

В такой давке трудно остаться вежливым. Тем не менее, на одной из остановок Семен Игнатьевич попытался помочь навьюченной туристским рюкзаком бабуле втащить в дверь тяжеленную коробку из-под бананов:

— Подсоби, милок!

— Конечно, секундочку…

Куда там! Дернул разок, другой — ни в какую. Только кольнуло что-то в заднице, засвербило, напомнил о себе застарелый геморрой.

— Ох, милок, я сама лучше!

Ухватила бабка, потянула, двери закрылись — и коробка аж на середине троллейбуса.

В метро оказалось свободнее, но тоже… Зажали товарища Спиригайло, притиснули между арбузоподобными сиськами ароматной дамочки и тощими лопатками вцепившегося в поручни бомжа — так и ехал до Веселого поселка.

Поднявшись по эскалатору, Семен Игнатьевич по многолетней традиции выпил пива — в ларьке за углом торговали финским, баночным, но он купил «Балтику», третий номер, потому что был патриотом. К тому же, так получалось дешевле и больше.

Настроение выправилось, но ненадолго. У самого входа в парадную, поперек дороги распластался здоровенный кобель без признаков породы и намордника.

Что такое? Откуда? Псина была точно не местная, Спиригайло видел её впервые в жизни.

Будто почувствовав замешательство человека, кобель рыкнул лениво, поднялся и подковылял к ботинкам Семена Игнатьевича. Обнюхал их, пару раз вильнул хвостом и неожиданно поднял лапу.

Спиригайло даже не успел отскочить:

— Пошел вон! Пошел!

Псина затрусила, не оборачиваясь, к проходному двору, а он зачем-то перекрестился и глянул по сторонам. Вроде, никто не видел…

Неожиданно пришла уверенность: домой идти нельзя. Семен Игнатьевич даже не стал утруждать себя поиском причин — помешкал немного и зашагал обратно, к метро.

На ходу Спиригайло вытащил из кармана помеченных собачьей струйкой брюк деньги. Пересчитал. Он и без того прекрасно знал содержимое своего кошелька, но все же проверил купюры в смутной надежде, что там их вдруг оказалось гораздо больше, чем было с утра.

Но — нет. Сумма наличности даже уменьшилась на стоимость одной-единственной бутылки пива.

— Ничего. Ничего…

В квартире у Семена Игнатьевича деньги имелись, и немалые. Лежали они, припрятанные в тайничок под шифоньером, в ожидании хозяина, но идти за ними не позволял обострившийся инстинкт самосохранения. Отчего-то боязно становилось от одной мысли о своих «аппартаментах», хоть и было там все привычно, уютно, обустроено собственными руками и заботами супруги.

Спиригайло нутром почувствовал тоску непонятную и неуверенность в старой английской поговорке о том, что «мой дом — моя крепость».

Тем более, что как назло не было сегодня в квартире жены! Укатила. Укатила в очередной профсоюзный круиз: массовики-затейники, пляски под оркестр, соревнования по перетягиванию каната и прочие идиотские развлечения для отгоняющих старость дам.

— Чертовщина какая-то. Нелепица! Шарахаться от собственного жилья — ну надо же, а? Нервы… Нервишки.

Тем не менее, Спиригайло решительно вскинул голову и ускорил шаг. Что же, в конце концов, пойти некуда?

Плевать на квартиру! Миллионы мужиков готовы полжизни отдать, чтобы оказаться в его положении. Когда есть деньги и нет под боком жены — это ли не свобода? Можно не торопясь бутылку-другую с друзьями выпить, можно в ресторане поужинать или пулечку расписать — словом, вольная птица. Гуляй не хочу…

Но вот беда, не то было у Спиригайло сейчас настроение, чтобы предаваться тихим радостям пожилого холостяка. Ох, не то!

К тому же, перебрав по памяти всех своих друзей-приятелей, понял Семен Игнатьевич неожиданно: нет среди них ни одного такого, к которому мог бы он так вот, запросто, завалиться под вечер.

Конечно, прогнать не прогонят. Но не поймут, потому как — уж больно степеннный народ с годами остался в окружении супругов Спиригайло. Большей частью, ровесники, обремененные мелкими заботами и хворями: на подьем тяжелы, в разговорах скучны и неинтересны.

А ведь когда-то, помнится, с Димкой Левшовым…

Семен Игнатьевич замер перед стеклянной дверью станции метрополитена, и тут же получил ощутимый толчок в спину:

— Чего зеваешь? Встал в проходе, старый хрыч!

— Извините.

Людской поток внес Спиригайло внутрь и пропихнул к эскалатору. Уже спускаясь, он ухватился за спасительное, показавшееся единственно верным решение: дача! родные шесть соток…

Садоводство, в котором Семену Игнатьевичу когда-то выделили участок, принадлежало управлению. А потому располагалось от города совсем недалеко, на месте расформированного в самом начале перестройки секретного полигона. Нужно было только добраться до вокзала, потом около часа на электричке, и всего километра полтора пешком…

Там — все свои, знакомые. Пенсионеры, кто раньше Спиригайло погоны снял, и вообще до холодов по своим избушкам копошатся. А чего уезжать? Электричество есть, воды полно.

Дачные нравы попроще, тут можно и без предварительных звонков к любому соседу на огонек заглянуть. Раскатать поллитру водочки под разговор, да под нехитрую мужскую закуску…

Семен Игнатьевич даже зажмурился от предвкушения: хорошо!

Кстати, и супруга обрадуется. Давно просила картошки домой перевезти, да ещё кое-что по мелочи на «фазенде» прибрать.

…Спиригайло привычно покинул метро через несколько остановок.

Поднялся наверх, прошел к перронам. Сверившись с расписанием, купил в ларьке приличную на вид бутылку «Русской», затем у киоска Роспечати долго выбирал пищу духовную. Выбор свой он остановил на какой-то полупорнографической-полурекламной газетенке с портретом известной кинозвезды. Нашел нужный поезд, занял место в вагоне и зашуршал, перелистывая страницы.