Как же его опять угораздило? Как же вляпался-то?

Сколько лет избегал, сторонился неладов с законом… Из кожи вон лез, унижался, гордыню смирял — только чтобы вновь не оказаться на скамье подсудимых!

Ведь одного следствия… одного срока хватило с лихвой!

— Спишь?

— Угу, — голос у девушки был действительно сонный.

— Слушай! Все это стремно как-то. Валяемся вместе под одним одеялом…

— Ну и что? — Насторожилась хозяйка.

Рогов не знал, что сказать дальше, но все же нашелся:

— Просто поблагодарить тебя хочу. За кров, за заботу…

— Ладно, — пробурчала в подушку собеседница. — Не бери в голову.

— Нет, правда! Чувствую себя идиотом… Даже не спросил, как звать тебя.

— А ты спроси.

— Верно, — кивнул он и придвинулся ближе к хозяйке. — Начнем с начала… Здравствуйте, девушка! Позвольте представиться: меня зовут Виктор Рогов. А вас?

— Дарья.

— Очень приятно, — Виктор нашел в темноте теплую девичью ладошку, пожал:

— Чудное имя! У меня ещё не было ни одной Дарьи.

— Угу… И не будет.

— Ну, нет, — взмолился гость. — Я же не об этом… Я вообще — о знакомствах…

— Поняла. Но все равно — помни, что обещал! А то ведь не пожалею, что раненый, выгоню вон на все четыре стороны.

— Хорошо, хорошо, — отодвинулся Виктор на прежнее место.

Сейчас он готов был не только язык себе откусить.

— Кстати… Где ты работаешь?

— Проводником. Московское направление.

— А-а… — выразил сочувствие Рогов. — Это такие грязные, сидячие вагоны? Которые давно уже списывать пора? У нас, в Забайкалье, такие «бичевозами» называют.

— Сам ты… — обиделась неожиданно девушка. — Я на фирменном, на «Красной стреле» работаю! Там у нас все в порядке: никель, ковры, зеркала, комфорт…

— Круто, — признал Виктор. — И давно ты на «Стреле»?

— Пятый год. Знаешь, просто чудом на этот поезд попала! Там ведь все места — блатные.

— Так уж и чудом? — Не удержался Рогов. — Небось, обольстила начальничка-то?

— Дурак! — хмыкнула Дарья. — Все вовсе не так, как ты себе воображаешь.

— Да я, это…

— Раньше я на Кисловодск ездила, в Адлер… Но самый мрак — это угреться на какой-нибудь «трамвай» типа Ленинград-Бабаево!

— Как ты сказала? Трамвай?

— Ну, да. Трамвай и есть, потому что в пути у каждого столба останавливается. И вагончики, действительно — как ты описал. Бичевоз… Тоска, а не поезд!

— А на «Стрелу»-то все же как попала?

— Ну, стою один раз на платформе… — голос хозяйки звучал уже вовсе не сонно. Видимо, тема была ей приятна и интересна настолько, что отогнала усталость. — Стою, произвожу посадку. А мимо бригадир с «Красной стрелы» идет. Солидный такой, с бородкой! Глянул он на мои туфли драные, вздохнул… Зашел в вагон, а я там только-только все намыла, вылизала.

— Ну и что?

— Ничего. Ушел.

— Слезошибящая история, — пожал плечами Виктор.

— А через несколько дней меня в кадры вызвали. И отправили на «Стрелу». Вот так!

— Бывает. Мир — он ведь не без добрых людей. Вот ты, например.

— А что я?

— Как это — что? Ты ж меня, можно сказать, спасла!

— Слушай, перестань, а? — Хозяйка нежно ущипнула Рогова за ухо. — Все не знаешь, как меня отблагодарить, что ли?

— Угадала, — серьезно ответил тот. — Чувствую, что должник твой, но…

Дарья зажала рот гостя ладошкой:

— Хочешь, подскажу?

— Ага, — обрадовался Виктор.

— Пожалуйста, заткнись до утра. Я спать хочу — ужас! Четверо суток в дороге.

Не дожидаясь ответа, она повернулась на другой бок и почти мгновенно заснула.

А Рогов снова остался наедине со своей тревогой.

Тяжелые, бередящие душу воспоминания, казалось, рождались не в его измученном сознании — они втекали в комнату сквозь окно, проползали под дверью, сочились из толстых щелей паркета.

— Огненный Лис, — обреченно шепнул Виктор во тьму. — Опять ты… За что? Почему? Зачем ты меня преследуешь?

Накатило: выстрелы, следствие, суд…

Вернее — не суд, а заседание военного трибунала далекого Белогорского гарнизона.

… Это было жалкое и убогое, ни на что не похожее сборище, неуклюже пытавшееся соблюсти видимость общепринятых процессуальных норм.

На скамье подсудимых Виктор не сидел.

Он находился в зале — прямо перед председательствующим, в окружении нескольких свидетелей, военного дознавателя и старших офицеров своей войсковой части.

Слева, как и положено, затаился в бумагах обвинитель — зам гарнизонного прокурора.

Справа — адвокат с пикантной фамилией Буравчик. Из всех проживавших в Белогорске коллег по ремеслу он единственный мог по праву называться настоящим мужчиной: потому что остальные трое были по-просту женщинами.

Очевидно, именно это условие обеспечивало Буравчику неимоверный успех и популярность среди нуждающихся в защите — откровенно говоря, других достоинств у него не наблюдалось.

Адвокат Буравчик работал не за страх и не за совесть. Он работал за деньги… У его нынешнего подзащитного Виктора Рогова денег не было, поэтому предугадать исход дела не составляло труда.

— Прошу всех встать!

Виктор не пошевелился.

И дело вовсе оказалось не в неуважении к суду, нет. Просто ежедневное, многочасовое и по сути бессмысленное разбирательство вымотало его настолько, что у Рогова не осталось уже ни моральных, ни физических сил.

— Подсудимый, встаньте!

Вчера заместитель прокурора запросил для него шесть лет лишения свободы. Защитник промямлил что-то невразумительное… Но это было вчера.

А сегодня?

Сегодня уже звучали казенные, равнодушные слова приговора:

— …К пяти годам… в колонии усиленного режима… может быть обжалован…

Первым желанием, появившимся тогда у Виктора, было: просто подняться и уйти.

Его ведь, по существу, никто не держал — конвоя в зале не было, не удосужились вызвать заранее. Поэтому пришлось ещё минут сорок в одиночестве, сидя на лавочке во дворе, дожидаться наряда и спецмашины.

Наконец, теперь уже осужденного Рогова отвезли в местное отделение милиции, в КПЗ.

Следственный изолятор находился в четырехстах километрах, в славном городе Благовещенске — столице Приамурской Ратании.

Ратания… Так когда-то, давным-давно прозвали эту область переселенцы: строители БАМа, геологи, лесорубы, золотодобытчики.

Наверное, в честь средних размеров рыбки ратан, исконной обитательницы здешних озер и речек. Удивительная, надо сказать, тварь! Огромная голова с широченной пастью — а дальше сразу хвост. И живучестью обладала феноменальной. Зимой, в холода сорокоградусные вмерзала в лед, но летом вновь оживала.

И если уж заглотит крючок — то навсегда…

— За что тебя, парень? — С нескрываемым сочувствием спросил милицейский старшина, глядя на Рогова. К сопроводительным документам, лежащим на столе, он даже не притронулся.

Виктор назвал статью и срок.

— Авторитетно, — констатировал старшина, и тут же заспорил с подошедшим сержантом, «прокатит» ли названная статья под обещанную Горбачевым амнистию.

Получалось, что нет.

Старшина опять обернулся к Рогову:

— Ты бы это… Из карманов все выложи. И регалии свои сними, не положено в камеру.

— Да и не к чему, — поддержал его напарник.

— Как это снять? — Не понял Виктор.

— Ну, погоны, петлицы… Рви!

Рогов как пришел на суд прямо со службы, так и не переоделся: рубашка, галстук, китель.

— Жалко форму-то. В ателье перед выпуском на заказ шили.

— Она уж тебе вряд ли опять понадобится, — успокоил сержант. — И вообще… Переодеться бы ему во что-нибудь попроще, верно, Петрович? Не на парад ведь, к зэкам идет.

— Да, пожалуй. Родственники знают?

— Нет, — покачал головой Виктор. — Далеко они. В Ленинграде.

Милиционеры разом присвистнули.

Наступила неловкая пауза, потом старшина сдвинул на затылок фуражку и почесал лоб:

— Деньги твои возьму. Тут у тебя немного, но…

— Да, конечно! Возьмите! — Скороговоркой произнес Рогов. — Мне они уже ни к чему, а вам пригодятся.