В Толедском замке появились кошки.

   В садах же при Толедском замке, по уверению садовника, завелись кроты. Он находил ямки во всех клумбах и усердно применял колотушки и трещотки. Впрочем, садовник не исключал, что покопаться могли и кошки.

   Их же винили в гибели нескольких голубей. Его высочество Филипп очень расстраивался, когда обнаруживал лишённых головы любимцев то вдалеке от голубятни, то поблизости.

   Теперь король понимал, почему кошек уличают в связи с нечистой силой: на них очень удобно всё списывать.

   Он старался выходить на промысел вечером, под покровом темноты, когда и внутри, и вне стен не рискуешь столкнуться со случайным прохожим.

   Очень скоро несколько придворных, страдавших бессонницей, перестали пугаться, видя в конце тёмного коридора белую фигуру. Привычка - великий лекарь.

   Карл понял, что его угнетает не столько само происшествие, сколько то, что случилось оно не вчера и не на днях. Двадцать пять лет он был мёртв. Его сёстры и брат играли с трупом. Его учитель втолковывал науки мертвецу. Его жена беременела от покойника.

   - Ну пролежишь ты день, неделю, месяц - а дальше что? - спрашивала Элена. - На стенку полезешь? Если ты будешь вечно прятаться, к тебе никогда не привыкнут.

   Они обращались друг к другу на "ты", и он называл её тётушкой. Для бабушки, пусть даже двоюродной, дона Элена была слишком молода.

   К дону Хоакиму Карл тоже проникся уважением, что бесконечно раздражало грандов и идальго: только король отринул было фламандские привычки и отказался от немецкой свиты, как - полюбуйтесь-ка, сеньоры - приблизил к себе мориска! Трижды они подсылали наёмных убийц, и трижды убийцы возвращались пристыженными.

   Вспомнив неудачный опыт с отравлениями, испанцы заподозрили неладное. Всё чаще в королевском замке звучали такие беседы:

   - Что вы думаете делать, дон Дуарте?

   - Лично я притворюсь безмозглым. Я уже перестал ставить подпись на письмах и вместо этого рисую крест. Пусть думают, что я неграмотный.

   - А мне, сеньоры, притвориться не удастся, но я не стану нанимать учителей своим детям: может, хоть им повезёт?

   - А я собираюсь вывезти всю семью в Новый Свет.

   - Доброго пути вам, дон Хорхе, не забывайте о нас...

   Но когда король поддался наконец на уговоры немки и мориска и светлым майским утром появился в тронном зале - закрыв незрячий глаз повязкой, а синие ногти перчатками и вылив на себя на всякий случай два флакона духов вместо одного - двор приветствовал его неловкой тишиной. Пока дона София, внучка некогда посмеявшейся над Эленой герцогини, не заявила во всеуслышание, что белый - символ чистоты и света:

   - Ведь мы же не какие-нибудь мавры. Прошу прощения, дон Хоаким. Вот у нас даже фамилия - Альба...

   На следующий день она явилась с напудренными волосами. Все остальные - и те, кто доверял её вкусу, и кто не доверял - ухватились за спасительную соломинку, и скоро среди придворных выделялись естественным цветом лишь Хоаким и его супруга. Граф Альварес, кстати заметим, тоже невольно внёс свою лепту, задав моду на высокие воротники.

   Итак, толедский двор побелел, словно апельсиновая роща в весеннем цветении. Белила и пудра потреблялись здесь в неумеренном количестве, а румяна вовсе перестали пользоваться спросом. Отдельные модницы вырисовывали на шее и на висках голубые жилки. Многие обращались к доне Элене за советом, как ухаживать за волосами и можно ли высветлиться насовсем. Графиня не ожидала, что признание придёт к ней именно с этой стороны, но следовала этикету и просьб без ответа не оставляла.

   Королева Изабелла становилась всё более строга.

   Но несмотря на её запреты, дети тайком прибегали к отцу и к тётушке Элене, которая из всех взрослых знала самые интересные сказки.

   - Вот видишь, - дона Альварес пыталась вселить надежду в Карла, - тебе же не хочется съесть собственных детей.

   - Вообще-то хочется, - признавался король. - Но это всё-таки мои дети.

   - Вот! - отмечал Хоаким. - Вот именно. А подданные - это дети короля, поэтому заслуживают столь же заботливого отношения.

   Он был очень мудрым человеком, этот чернокожий граф.

   Но досада подстерегала также и за пределами королевства. Теперь, когда у Карлоса наконец было время и средства отправиться в Рим, чтобы принять императорскую корону от Папы, он вынужден был отказаться от поездки. И хоть советники шепнули, что короноваться в Риме совершенно необязательно, он чувствовал ответственность за вверенные ему земли и вознамерился передать власть тому, кто мог себе позволить свободно ездить по Европе - брату Фердинанду.

   Канцлер успел перехватить письмо и сделать на запечатанном свитке маленькую приписку, что Его величество не владеют собой и не могут рассуждать здраво.

   Сия мера возымела обратное действие: австрийский король решил во что бы то ни стало прежде Рима посетить Испанию.

   Карл не находил себе места. Под розовыми кустами появилась такая глубокая яма, что садовники заподозрили заговор и подкоп.

   Но проще было перекопать все испанские королевства вдоль, поперёк и наискосок, чем переубедить Фердинанда. Если он принимал какое-то решение, то был незыблем в его исполнении и изменить его мог разве что на спор. Так он однажды чуть не принял лютеранство, и тётушке Марго со всем Советом Фландрии стоило множества седых волос заставить его передумать.

   Карлу терять было нечего, но он опасался, что при встрече поседеет сам Фердинанд.

   Младший брат оказался значительно крепче, чем можно было судить по тщедушному виду, и начал деловито выяснять, стоило ли ожидать выздоровления и нельзя ли ему, Фердинанду, просто вести все дела от имени Карла, ведь денег хватит только до путешествия в Рим и обратно, а подкупить курфюрстов для внезапного переизбрания императора уже не на что.