Разных талантов хватало среди запорожцев. Были и такие, что малярной кистью владели не хуже, чем саблей. В Сечи, правда, особых условий для этого занятия не было. Разве что какой-нибудь шутник, чтоб повеселить товарищей, намалюет на песке забавную рожицу или на стене куреня углем да красками, добытыми из плавневых растений, изобразит характерный портрет боевого побратима. Мог и надпись рядом прилепить. Скажем, такую: «Кому доведется в степях бывать, тот может имя мое отгадать».

…Удивительная была популярность у этого героя. Уже и запорожцы разбрелись по белу свету, уже и кресты на их могилах в землю вросли, а сельские маляры продолжали рисовать его на стенах хат и клунь, на дверях и шкафах, на посуде и ульях. Именитым художникам тоже полюбился этот образ, ставший символом запорожского казачества. Даже малые дети угадывали на картинах знаменитого казака Мамая. Что же это за личность? Откуда ее имя? Оно действительно пришло из степного ветреного далека. Так звали правителя Золотой Орды, не раз ходившего в походы в наши степи. Как же случилось, что герой украинского народа стал однофамильцем его врага? – Ну, во-первых, с татарами запорожцы не всегда воевали. Нередко и мирно сносились, соседствовали без распрей и бранных разборок, дела хозяйственные сообща решали. Множество тюркских слов было освоено казаками. До и после хана Мамая татары словом мамай нередко называли некое фантастическое существо, чудище, которым пугали детей. Оно могло быть, скажем, похоже на побитого ветрами и пулями каменного идола, что стоял на кургане. Так – мамаями – в приднепровских селах и называли эти статуи. В народе слово мамай употреблялось и для обозначения гайдамаков, у которых было много общего с запорожскими казаками. Мамаевой дорогой именовался у казаков звездный Млечный Путь. По границам Великого Луга было много мамаевых названий – Мамай-Гора, балка Мамайка, речка Мамайсурка.

Казаки любили шутку, и данное между прочим или в связи с каким-нибудь событием прозвище, взятое из чужого языка, могло привиться более основательно. Таким образом имя было понятным не только казацкому братству, но и врагам. Сечевики как бы давали понять степнякам: вот знаменитый ваш Мамай когда-то еле уволок ноги от дружинников, кончил позором, а наш Мамай отважен и неуловим, никогда не унывает, всегда выходит победителем. Вот, мол, и сравнивайте, мотайте себе на свой жидкий ус, кто с кем и за что воюет, каким способом добывает победу.

На народных картинах казак Мамай изображался, как правило, сидящим по-турецки и с бандурой в руках. Это был спокойный мирный страж степных и плавневых запорожских вольностей. Его характерный образ часто дополняли зеленый дуб, боевой конь, привязанный к копью, казацкое оружие, шапка, трубка-люлька, бутылка, чарка. А еще были слова из песен и дум, виршики (стишки. – Примеч. ред.), просто надписи. Грозные, насмешливые, философские. «Я казак Мамай, меня не замай», «По трудам, хлопцы, гуляйте, лишь дело свое сполняйте», «Казак душа правдивая, службу добре дбает, как не ляхов, так нужду бьет, а все не гуляет», «Хотя титлом не славен, та жизнь весело веду, в делах своих исправен – я вовек не пропаду». Не унывал, не пропадал нигде рыцарь запорожских степей казак Мамай. Вовек не пропадет народ, создавший его образ…

Сила, очарование и тайна степи в ее безграничных пространствах, «окоемном» просторе, ветреной открытости, первозданной обнаженности, безоглядном размахе, удивительном единении (и даже родстве!) с небесной стихией. В степи не рождались цивилизации, однако ее ветры баюкали их колыбели. Отсвет степных костров – на многих земных культурах, в их естественных благостях и тайных откровениях яростная и в то же время нежная душа степи, в узорах древних и новых искусств вплетены краски степного чистополья. Скифские курганы и безымянные могилы, каменные идолы и одинокие кресты, вонзающиеся в горизонт дороги и дымки кочевий, посвист одинокой стрелы и затихающий конский топот, чумацкие обозы и посох паломника, чабанская герлыга (пастушеский посох с крюком на конце. – Примеч. ред.) и плуг ратая (пахаря. – Примеч. ред.) – в них летопись южного степного края, его длинная упоительная песня. Каждый, кто приходил и пользовался степным ничьим благом, добавлял к ней новый куплет.

Как сообщал летописец, запорожские казаки селились ниже порогов «в пустых местах и диких полях». Разные правители пытались в степи между Днепром и Азовским морем указать запорожцам места их пребывания. Однако казаки недаром называли свои земли вольностями. И недаром даже в циркулярах они значились состоящими «большею частию из пустой и дикой степи». Степь и воля – казацкая доля. Степное Запорожье определило сущность и характер всего низового казацкого рыцарства.

Право первого займа в Диком поле (так летописцы окрестили этот степной край за порогами, где бал правили воинственные степняки) было суровым, однако непреложным законом Пограничья, его культурной нормой и даже своеобразным знаменем. Пренебрегая пунктами указов, ордеров, пограничных «инструментов», договоров и межевых записей, запорожцы часто, где хотели, там и раскидывали свои лагеря; где считали целесообразным, там и устраивали укрытия, засады, походные стоянки; где считали нужным и удобным, там и зверя ловили, и промыслами всякими занимались (при этом, как сообщал летописец, «предусмотрительно, не заводя, однако, оседлостей»). Для тех же, кто пытался ограничить их вольности, был один короткий ответ: «Оце знай, ляше, где твое, а где наше». Любопытным же гостям, которые расспрашивали об особенностях казацкого житья-бытия, чубатые молодцы отвечали: «Не наше дело в ряжи (деревянный сруб, постройка. – Примеч. ред.) сигать, наше дело казацкое конем по степи гулять». Только в чистом и широком ветреном степном поле казак по-настоящему был на воле, в полной мере ощущая вкус жизни, которая немыслима была без свободы и азарта.

«Где буерак, там и казак», – говорили в народе. Что ж, в степи хватало укромных уголков, где можно было спрятаться от врага или, наоборот, устроить на него засаду; расположиться на ночлег, утолить голод и жажду. Речь идет о ложбинах разной глубины, длины и ширины, заросших густым кустарником, которые издавна в степи за порогами называли балками. «Всех балок, оврагов и байраков в степях запорожских казаков было поистине необозримое число, точно звезд в бесконечном пространстве небес», – восхищался этой природной достопримечательностью степного Запорожья один исследователь казацкой старины. В степных балках нередко селились казаки – зимовчаки, казацкие отшельники, добытчики степного зверя.

«Днипре-брате, чем ты славен: чи зелеными лугами, чи крутыми берегами? – Ой, я славен казаками, молодыми бурлаками» – поется в народной думе. Что ж, казацкое прошлое Днепра уже неотделимо от истории великой реки. У нее вообще-то много лиц – природа «протянула во всю длину Днепр с ненасытными порогами, с величественными гористыми берегами и неизмеримыми лугами». Я много раз путешествовал по Днепру от истоков до устья. В северной лесной стороне и даже в среднем течении река еще не осознает своей мощи и богатства. И только после порогов она становится по-настоящему величава, прекрасна и щедра. Геродот, воздавая хвалу Днепру, писал, что эта река «наиболее прибыльная», «самая богатая полезными продуктами». Скорее всего, он имел в виду днепровские плавни в низовьях, где обитали запорожские казаки. «Днепр – это священная и заветная для запорожцев река», – писал Дмитрий Яворницкий, – он был «главнейший источник их войсковых доходов». Прежде всего это переправы и «шляховые» броды через реку, которые контролировали запорожцы. Днепр в изобилии кормил вольных лугарей рыбой, по речному протяжению к морю ежегодно отправлялись сотни «чаек» (казачьих судов. – Примеч. ред.). За это реку и прозвали Казацким шляхом. Днепр подпитывал запорожцев и душевно. «При виде страшной пучины, клокочущей в днепровских порогах, кровь леденеет в жилах человека», – замечали очевидцы. У кого кровь леденела, а у кого играла. «Шум быстрых и сильных потоков всегда что-то говорит имеющим силы бороться за широкие просторы и за вольность», – вспоминал рожденный казацкой гуляйпольской стихией анархист Нестор Махно (он родом из селения Гуляй-поле – нынешнего райцентра Запорожской области) про свои раздумья у порогов. Для запорожцев днепровская стремнина, прорвавшаяся через порожистую гряду, была своеобразным олицетворением их воли, силы духа, символом их неуемной энергии. Можно не сомневаться, что «мечтатели в душе, поэты в речах, художники в песнях, запорожские казаки, всегда жившие с природой душа в душу, лицом к лицу» часто любовались и грозными порогами, и широкими разливами Днепра, и его тихими заводями, и таинственным лунным светом, что серебрился между темных скал, и чайками, скользившими над пенистыми волнами.