Я огляделась – комната показалась мне вполне достойной принять его, единственной смущающей деталью показались картины Дали, творчество которого любила Катя, но ничего не поделаешь, знакомства с модернистским искусством ему все равно не избежать. Надо же с чего-то начинать. Меня ужасно беспокоила и тяготила необходимость смущать его всякими бытовыми подробностями существования, и еще больше то, что я невольно все равно буду его стеснять, а он, в силу своей интеллигентности и безвыходной ситуации, станет отвечать лишь учтивым молчанием. Я подумала было даже уехать в свою загородную квартиру, но оставить его одного со всеми благами цивилизации и необходимостью ухаживать за котом – пожалуй, тоже было слишком.
Зайдя на кухню со словами «Все готово, вы можете…», я осеклась: он сидел на диванчике, поставив рядом чемодан, на котором лежал раскрытый журнал, а на коленях его устроился Лев, и оба были заметно довольны сложившимся положением. На пару секунд я просто зависла, любуясь его широкой ладонью, перебиравшей шерсть кота. В эти мгновения мы все трое, пожалуй, поймали какой-то маленький медитативный приходец.
Как же просто – он нашел какую-то неуловимую поддержку в этом совершенно вневременном существе, равном природе и самому себе, лишенном всяких модификаций внешности и поведения, которые, наверно, успели напугать его в людях, включая меня. Котейко тоже кайфовал – со мной ему явно не хватало тактильного внимания, которое я в свои короткие послерабочие вечера не успевала ему обеспечить. А тут ребята просто нашли друг друга.
«Слушай, Троцкий, как ты это сделал? Я призываю всю классическую литературу и интернет, изыскиваю выражения, чтобы снискать хоть маленькое доверие этого господина, а ты просто взял и забрался к нему на колени?»
Я посмотрела на Льва с нескрываемой завистью, а тот, завидев меня, лихо разомкнул объятья, остановив пригревшуюся руку на половине жеста покоиться в воздухе, и призывно подбежал к миске. Ну конечно, лирика закончилась – пришел источник кормежки. Я торопливо достала кусок размороженного мяса, оставив Льва вкушать его, и обернулась к моему гостю, выражение лица которого снова приняло какой-то озадаченный оттенок.
– Я так рада, что вы… нашли общий язык, – осторожно присела я рядом. – Лев, он… чувствует хороших людей. – Вот что это сейчас было, и, главное, зачем я это сказала? – Ух ты, «Современник»! – не сдержалась я, увидев раскрытую обложку, и порадовалась, что замну свою максимально неловкую попытку подката. Нет, насколько глупеют влюбленные люди, никогда не перестану этому удивляться.
Я с удовольствием заметила, как его лицо чуть порозовело маленькой издательской гордостью. Мои нелепые слова он, кажется, вообще пропустил мимо ушей.
– Да, я привез его для Василия Андреевича, – с неприкаянной улыбкой протянул он.
– У меня как раз был вопрос – нет ли у вас чего-то из вещей, с чем вы готовы бы были безбольно расстаться? Предполагаю, что эти экземпляры у вас не последние, а букинисты смогут предложить за них неплохую цену, и через это вы сможете… располагать какими-то средствами.
Финансовая тема, как и бытовая, была очень болезненной и неловкой, попытаться деликатно помочь ему обрести какую-то независимость было главной моей задачей на сегодня. Я догадывалась, конечно, что на сносный гостиничный номер вряд ли получится насобирать, и, кого я обманываю, мне бы меньше всего этого хотелось, но попытаться все равно стоило. Самое главное было, чтобы он не чувствовал себя ничем стесненным и обязанным мне. Как же мучительно сложно было говорить о таком с человеком, к которому я испытывала все большую нежность, продолжая натыкаться на стену, что будто бы чуть подтаивала, но все равно оставалась бесконечно непроницаемой.
–… Вы позволите, мы обсудим это и проговорим наши планы за ужином?
Он кивнул почти оживленно – кажется, ему польстил тот факт, что его скромный издательский труд, плод больших идеологических надежд, которому он посвятил девять лет жизни и вложил в него столько сил и средств, в этом странненьком мире считается библиографической редкостью.
***
Мы сидели за столом, и маленький квадратик кухни представлял среди галереи несимметрично освещенных окон, в глазах соседских панелек, вполне идиллическую картину. У меня даже нашелся куриный суп, а по части сервировки у Кати все было красиво, оставалось только достать яркие блюдца и блестящие приборы. Я впервые за не знаю сколько лет цивилизованно ужинала на кухне за накрытым столом, а не за компьютером в темноте, за полчаса до сна. Я не могла проглотить ни ложки – меня все продолжало поколачивать, но налила себе немножко и усердно делала вид, что ем. Он в собственном смятении, к счастью, не настроен был глядеть в мою тарелку.
– Завтра мне нужно съездить по разным делам, – я не стала уточнять, что главной моей задачей будет побывать на работе и добиться внеочередного отпуска, – и после смогла бы заехать к букинистам, узнать про «Современник». Если бы вы оставили на форзаце автограф, мне кажется, это сделало бы его еще более привлекательным.
– Вы думаете? – вытирая уголки губ салфеткой, что я кстати умудрилась положить рядом с ним, проговорил он. – Это, право, так странно осознавать, что журнал, который почти никому не был интересен, который я издавал себе в убыток, теперь представляет какую-то ценность.
Я полагала все свои силы, чтобы не рассыпаться от умиления и продолжать решать деловые вопросы.
– Как видите, время все расставило по местам. Я не смыслю в букинистике, но, думаю, все должно выйти неплохо. Но а вам предстоит испытание – побыть в этих стенах в одиночестве, то есть, в компании вашего нового друга и в окружении всех этих замысловатых… приборов, – обвела я взглядом кухню. Вы позволите кое-что разъяснить вам?
Он с какой-то пионерской готовностью кивнул. Лицо его чуть зарумянилось, а глаза подернулись уже не тем тревожным блеском, что я замечала прежде, но почти доверяющим спокойствием. Я пересела на диван рядом с ним и протянула телефон на ладони. Симку я переставила в старенький, который умел только звонить, а ему оставляла свой, как способ экстренной связи и единственный доступ к досугу, который смогла для него придумать. Из книг в квартире мне встретился только Лавкрафт, и я подумала, что это не лучшая идея для его знакомства с модернистской литературой.
– Какому чтению вы думали посвятить свои дни у Василия Андреевича? – спросила я.
– Хотел вместе с автором заняться разбором восьмого тома готовящегося собрания его сочинений, – почти рассмеялся он, – ехал и думал, как буду общаться с дорогим Жуковским и в живом, и в книжном виде.
– А случилось вот в электронном, – отвечала я, – продиктуйте мне, пожалуйста, названия текстов.
– Рустем и Зораб… восьмая песнь «Одиссеи», – начал перечислять он, а я торопливо записывала в заметки и тут же загружала в приложение.
Объяснить ему, как пользоваться читалкой, было не так сложно, а интернет я решила отключить во избежание нежелательных информационных поводов. Еще показала ему, как включать музыку – после долгих раздумий остановилась на Of Monsters and Men – я подумала, эти искренние и размеренные ребята интонационно подойдут ему, любящему, к тому же, все северное и скандинавское. Да, я знала, что они исландцы, но из скандинавов мне на память пришли только Him, и это был не тот вайб.
Он совершал свои первые шаги в знакомстве с техникой перед моими глазами, так трогательно оглядывался и сверял со мной каждый жест, а я наслаждалась узаконенной возможностью видеть так близко его неуверенные старательные пальцы, опущенные ресницы, тени движения на губах.
– Какая досада! – вдруг откинул он голову на спинку дивана, опустив телефон на колени.
Я насторожилась, чувствуя наравне с маленькой тревогой какой-то обнадеживающий сквознячок – все-таки он не таил свои эмоции, а готов был озвучить их.
– Что такое? – осторожно подняла на него глаза.
