Все счастье вечной жажды в нас

Не утолит, не успокоит

П.П.

Пахло локомотивами, согретым на солнце креозотом. Даже сюда, в стеклянное торжище вокзального павильона, доносился этот призвук красоты. Я аккуратно уместила рюкзак на движущейся ленте и успела размяться за эти несколько секунд, пока он полз по ней, чтобы снова навалиться на мои плечи. Ничего, прекрасное не бывает легко – говорили греки, даже если оно представляет из себя нехитрый набор, который выслала мне бабушка транспортной компанией: пара заготовок, что-то сырокопченое и четыреста двадцать вторая маечка из секонда. К языкам любви, человеческим или ангельским, я старалась относиться чутко, даже если они были мне непонятны. А бабушку в ответ я, к сожалению, ничем не могла порадовать, кроме скромного принятия и телефонной благодарности. Но теперь, вместо того, чтобы перейти на свою электричку, которая доставит меня вместе с ношей домой, я зачем-то шла по залу ожидания дальнего следования на Ленинградском вокзале. Видимо, решила, что, приблизив к себе Петербург хоть на пару десятков метров, я стану чуть меньше по нему скучать.

Странность в моих отношениях с городами заключалась в том, что, неспешно планируя переезд, я в то же время уже начинала скучать по Москве. Городу, который я слишком любила и знала, который сделал меня мной, по которому я могла бы водить экскурсии. Но они, пожалуй, были бы настолько специфическими, что оставалось совершать их с воображаемыми реципиентами. Как я, впрочем, и поступала.

Несколько лет я почти жила в пределах бульварного кольца, и мой вечерний взгляд – когда присыпанный пеплом, когда – метафизическими блестками, одним из первых замечал на обломках Белого города какое-нибудь новооткрытое злачное место, хотя я в таких никогда не бывала. Патриаршие, где толпились максимально пафосные автомобили, прогуливались блестящие женщины с огромными ресницами или звенели цветными стаканами милые подростки с открытыми в любое время года щиколотками, были частью моего будничного маршрута. Часто, пробираясь сквозь роскошествующую толпу после какого-нибудь двенадцатичасового рабочего дня, я вновь и вновь испытывала свое человеколюбие. Чаще было безразлично, чем как-то еще, разве что какой-нибудь возглас из пробки в двадцать два сорок четыре: «Ребяяяята, скорееее, я за алкашкой опаздываю!» умел вызвать у меня примиряющую с миром улыбку.

Два года назад мне пришлось перебраться в Подмосковье – казалось бы, самое ближнее, но тут началась совсем другая история. Частный сектор, электрички, выходная лень – в центр я теперь попадала в лучшем случае раз в месяц и с грустью начала наблюдать новые названия и меняющиеся лица домов-свидетелей прежней меня. Зато приезды-приходы в город стали получать новую остроту, так что я могла расплакаться от красоты над каким-нибудь указателем на дом Вяземского, который совершенно не замечала много лет прежде. Да, в восторг меня по-прежнему приводило смешение эпох, слои культуры, которыми несметно и несчетно, чудесно и непостижимо продолжал обрастать этот город. Я смотрела на палаты шестнадцатого века и представляла, как архивны юноши собранно проходили мимо них своим утренним рабочим маршрутом, а вечером эти же колокола провожали Пушкина, который шел читать свежего «Бориса Годунова». Переплетение проводов, крафтовых вывесок и дорожных знаков вовсе не мешало, напротив, я иногда рассказывала своим воображаемым реципиентам двухсотлетней давности, что да как.

К чему были все эти мысли, в которых я коротала странное неуместное состояние не-пассажира, не провожающего и не встречающего, забредшего на вокзал? Собственно, к тому, что мне выпал летний шанс почти месяц пожить в настоящей московской квартире – несмотря на относительную взрослость и независимость, для меня это было все еще роскошью, пусть я к ней и не стремилась. Тетя с мужем уехали в Крым и вверили моей заботе кота по имени Лев (я прозвала его Лев Давидович или просто Троцкий), а вместе с ним – чудную двушку в Лианозово. И оказаться внутри МКАДа одичалому сельскому жителю мне сейчас было очень уместно. Готовясь к маленькому переезду, я думала, что именно это время было мне дано, чтобы как следует вдумчиво попрощаться с Москвой. Конечно, не с туристическими ее местами, многие из которых, не будучи по рождению москвичкой с обязательными школьными экскурсиями, я так и не посетила. И даже не с намеренными флешбеками, чтобы под Рамштайн завернуть каким-нибудь страдальческим маршрутом утраченной юности. Но ради встречи с городом, отделенным, насколько возможно, от себя и всего навязанного, в котором останутся только велеречивые застывшие реки, истории, рассказанные временем. Не сильна в английском, но мне кажется, жизнь города с самого его основания и в каждый момент настоящего – это Present Perfect Continuous.

Несмотря на всяческие вольные и невольные упражнения по расширению осознанности, на перроне, где у тебя нет формального повода находиться, все-таки чувствуешь себя неприкаянно. Прежде, когда я переживала все поострее, это, наверное, могло показаться таким намеренным сгущением собственного чувства отшвырнутости от мира. Вроде как включить Радиохед, когда и так все не очень. Теперь же было лишь механически неуютно – люди деловито волочат багаж, говорят по телефону, целуются на ходу, а я, чтобы не быть камнем преткновения, стою в сторонке и жду, пока очистится горизонт. Хочется посмотреть туда, на круглое депо – ровесника дороги, о которой я имела неосторожность почти написать роман. Блок говорил, что главное для писателя – чувство пути, для меня же эта формула была воплощена вполне буквально: именно железная дорога своей гремучей чарующей красотой заставляла меня пытаться что-то говорить ей в ответ.

Среди самых вальяжных питерцев, медленно тянувшихся к «голове поезда», мое внимание невольно обратил старомодно одетый мужчина с ретро-чемоданчиком. Я сразу представила, что он догоняет съемочную группу какого-нибудь исторического фильма и просто не успел переодеться в дороге. Поток сознания как обычно начал гундеть: «А вот, если бы я была такой обаяшкой, как одна моя подруга, то подошла бы познакомиться и узнала, нет ли у них вакансии консультанта». Да, это была работа мечты, недосягаемая, как и положено быть мечтам. С приближением шагов «исторического» господина мне становилось все более грустненько – он оказывался еще и в моем вкусе. «Ну ок, значит, сейчас подтянется усталая жена с выводком детей или, наоборот, какая-нибудь… чикуля», – старалась я быть этичной даже в мыслях, какая молодец.

Но перрон пустел, и больше пассажиров не выходило, только громыхал тележкой рабочий, и очень колоритная парочка в сланцах, бросив сумки на асфальт, недвусмысленно выражала радость встречи. Ретро-путешественник с какой-то неуверенной оглядкой двигался вдоль края платформы, оборачиваясь на каждое голосовое объявление. Еще не разглядев его черты, я заметила во всей его фигуре опасливое любопытство. Я не могла перестать наблюдать за ним, но в то же время боялась показаться навязчивой. Решив сделать вид, что читаю что-то в телефоне, я опустила голову к экрану, но вскоре почувствовала на себе взгляд и заметила, как он приближается ко мне. «Всего лишь топографическая справка – единственное, что я могу дать случайному человеку», – отчего-то затрепетав, убеждала я себя, сжимая запотевший гаджет в ладони и продолжая изображать сосредоточенность.

– Мадемуазель! – услышала я и была впечатлена.

Чувак, наверное, еще не вышел из роли, да и, пожалуй, принял по пути что-нибудь дорогое и хорошо выдержанное. Оттого и походка такая нетвердая. Мне показалось, что голос его – очень поставленный, но при этом необыкновенно обволакивающий, тоже походил на хорошее вино, хотя я была не алкогольным экспертом ни разу. Правда, странно было, что такого изысканного господина никто не встречает. Но, быть может, на парковке уже ждет милый эскалейд, и скоро он шагнет к бархатной обивке и запахам лучшей жизни, чтобы сделать следующий шаг у какого-нибудь великолепного подъезда в закрытом дворе. На той стороне реальности, которой я никогда не буду причастна. Которая теперь лишь коротко обдает меня, а я уже думаю о том, какое она оставит во мне послевкусие. Я подняла вопрошающий взгляд с обыкновенным своим выражением пионерской готовности оказать любую топографическую помощь. Подсказывать дорогу я умела и любила, и это порой бывало едва ли не единственным моим способом общения в некоторые времена. Но я бы бессовестно обманула себя, если бы сказала, что не жду сейчас от его реплики ничего большего.