Семья синьора Молины не принадлежала к бедным ни в коем случае. Сам он был блестящим специалистом в области права, лучшим юристом в городе и участвовал во всех более-менее крупных сделках и юридических делах горожан. Ему доверяли что угодно, зная, что порядочность и профессионализм у него на высоте, сравнимой с грядой Кордильера-Беттики. Тем не менее, и богатой семью Молины назвать было никак нельзя. Во-первых, он никогда не брал с клиентов ни одного лишнего евро, наоборот, юриста направо и налево раздавал бесплатные консультации и скидки. Он любил свою работу и был благодарен каждому, кто позволял ему ей заниматься – оплата была делом важным, но не самым главным. А, во-вторых, в семействе Молины, довольно обширном, каждый с полным правом получал свою долю. Детям свято выделялись деньги на образование, лучшее из того, что могла предложить Испания. Щедро спонсировались любые творческие проекты – на которые в семье был горазд любой. Остальное пожирал большой дом и поместье, в котором жили почти все Молины.

Лишних средств, другими словами, в семье адвоката не было.

– Так что насчет лекарства, дон Молина? Его нужно заказывать заранее. Но, повторю, оно просто растянет то, что происходит, во времени. Никто вас не осудит, если…

– Заказывайте.

– Вы уверены?

– Абсолютно. У нас есть сбережения. Для чего они еще, если не для этого? Она проживет каждый миг, на который у нас хватит денег, я клянусь!

– Как скажете, синьор. Я оформлю заказ, и послезавтра ваша супруга уже сможет начать прием.

Мартинез дал Молине подписать бумагу для оформления заказа.

– И кроме этого, – заметил врач также, – поддерживайте ее всем, чем можете. У вас прекрасная семья синьор Молина, простите, я знаю, что говорю лишнее, вы и так сделаете все возможное. Но знайте: ваша супруга – на перепутье. Она держится замечательно, молодцом, но если у нее отобрать надежду, может угаснуть мгновенно. Если же надежду в ней поддерживать всеми силами… Кто знает, сколько она еще проживет. Возможно, довольно много, – дал наставления Мартинез.

И закончил с одному ему понятной иронией:

– С божьей помощью.

Адриан Молина навестил жену перед уходом. Мерседес лежала в палате, отрешенно глядя в потолок. Глядя – не по-настоящему, просто именно туда был устремлен ее невидящий взгляд.

– Мерседес? – позвал Адриан, изо всех сил стараясь держаться мужественно.

– Это ты? Слава богу! – живо ответила Мерседес. – Я с ума схожу от этой темноты вокруг. Да еще и без звуков. Я одна в палате?

– Да, милая, одна, – ответил Молина и взял жену за руку. – Тебе уже сказали? Насчет слепоты?

– Что это навсегда? Да, – Мерседес говорила как человек, принявший тяжелейший удар судьбы, но не потерявший при этом духа, и собирающийся бороться до конца. – Черт возьми… Я всякого ожидала от своего здоровья, но чтобы так? Ничего страшного. Будем считать, господь решил, что я достаточно повидала. Свозишь меня к донье Анне, чтобы она рассказала, как живут незрячие?

– Первым делом, – ответил Молина и поцеловал ее руку. – А в остальном? Ты… Как?

– Нормально. Не знаю, сколько мне еще осталось, но сегодня я точно помирать не собираюсь. Доктор сказал, что дела плохи, но есть какие-то варианты… Адриан? Почему у меня мокро на руке?

– Прости, – Молина вытер свои, пролившиеся на руку жены, слезы. – Да, я тоже с ним говорил. Все в порядке. Мы поставим тебя на ноги, все будет хорошо.

Домой адвокат Молина вернулся погруженным в самые мрачные и тяжелые мысли. Цена лекарства. Получалось, что семье придется расстаться со всем, что у нее было. О себе Молина не думал, но имел ли он право распоряжаться будущим своих детей и внуков? На это требовалось согласие всей семьи. Причем получить его следовало так, чтобы Мерседес ни за что про это не узнала. Адриан слишком хорошо знал свою жену – никогда бы она не позволила тратить отложенные деньги на то, чтобы продлить ей дни пожираемой неизлечимой болезнью жизни.

Вернувшись из больницы, Молина тут же созвал совет, с участием всех членов семьи. Сборы заняли добрых три часа. За это время Молина успел в деталях продумать, что скажет домочадцам.

Врачи обещали выписать Мерседес скоро – перед самым Рождеством, до которого оставалось меньше недели. С этого он и начал разговор:

– Скорей всего это ее последнее Рождество. И я заклинаю вас всем, что вам дорого, будьте в этот день здесь, рядом с ней.

Все отнеслись с пониманием.

Мерседес не была родной матерью детям Молины. Лишь последние десять лет она жила под крышей его дома, вместе со своей дочерью Мирой. Семья самого Молины была значительно обширнее. У него было два старших сына, и один из них, Пабло, вместе с женой Марией уже подарил ему двух внуков. А другой, Альфонсо, вот-вот собирался жениться в четвертый раз.

Младшая родная дочь Молины по имени Кира была почти того же возраста, что и падчерица: Кире исполнилось шестнадцать, а Мире семнадцать. Также под крышей большого дома Молины жила и его сестра Тереза, вместе со своим мужем Фабио и двумя их детьми, уже взрослыми, 20-тилетними конопатыми близнецами Мигелем и Моной.

Несмотря на то, что почти всем этим людям Мерседес не приходилась родной, относились они к ней с огромной любовью, как к настоящей матери. Настоящей матерью она им и была. А может даже больше. Был случай, когда она доказала это раз и навсегда.

Мерседес бесстрашно встала на пути у несущегося по узкой извилистой улочке взбешенного быка. Бык вырвался из фургона, в котором его перевозили в Ронду, старейшую арену корриды в Андалузии, и несся прямо на Киру – самую младшую, на тот момент, и любимую в семействе Молины малышку. Мерседес отшвырнула в сторону мальчишек Пабло и Альфонсо, которых вела в тот день в школу, и отважно преградила быку дорогу. Она кричала, свистела и размахивала руками, пока не отвлекла его внимание от застывшего в ужасе ребенка. Его рога пробили ей ребра, лишь по счастливой случайности, не задев жизненно важных органов – ни легких, ни печени с желудком. Бык проволок Мерседес по улице метров двести. Все это время она орала на него, называя самыми обидными в Испании ругательствами, и била по глазам сложенными для жесткости в «щепотку» пальцами.

В конце концов, бык сбросил ее на землю и, мыча от боли и унижения, умчался вдаль.

С этого дня Мерседес заняла в семье Молины самое главное положение. И не только в ней. Мать, защитившая своего ребенка от чудовища – где еще, как не в Санта-Монике, городе носящем имя матери блаженного Августина, ей было суждено стать одной из самых уважаемых горожанок.

На собрании присутствовали все, включая малолетних внуков. Самый младший, двухмесячный Агустин спал в коляске на веранде. Его родители Мария и Пабло приглядывали за ним через открытое окно гостиной. Второй же, полуторагодовалый Теодор, играл на виду у всех, в углу гостиной, в большой детском манеже.

– Конечно, пап! – произнесла Мира с чувством в ответ на просьбу отчима. – О чем ты говоришь!

И выразительно посмотрела на Киру. Сестры любили соперничать, в том числе в проявлениях любви к родным и близким. В ответ Кира, тоже выпучив глаза, сказала, обращаясь к отцу:

– Ок, ок!

На скупом языке подростков это значило: «хорошо, я приду». По крайней мере, Молина на это надеялся.

Остальные тоже оценили важность просьбы и с готовностью подтвердили, что обязательно будут.

– Но нам необходимо кое о чем договориться, – продолжил глава семейства. – Я не сказал ей, что она умирает. И запретил говорить ей это ее врачу. И вам я тоже запрещаю это делать. Достойно принять тот факт, что она ослепла, у Мерседес хватило мужества, но я понятия не имею, сколько после этого у нее его осталось. Пусть доживает свои дни, не думая о каждом из них, как о последнем.

К этой просьбе домашние уже отнеслись по-разному. Сестра Адриана, Тереза, например, закусила губу и с сомнением покачала головой. Но вслух перечить никто не стал.