– Это такой деликатный момент… Понимаете, донья Анна… Брачной ночи у нас как таковой еще не было…

– Понятно, – ехидно констатировала старуха. – Наверное, сказала, что нужно чуть-чуть подождать?

– Да, так и было, – на бедного Горацио было жалко смотреть, но Анне, по понятным причинам, это было все равно.

– Залечивает то, что не успело выздороветь до свадьбы, – объяснила она дантисту поведение его молодой жены. – Где вы познакомились? Я думала, ты подцепил ее в клубе для туристов, где она вертится вместе с сестрами и теми тетками, что помоложе?

– Нет, по интернету, – наивно ответил Солер, и Анна вновь рассмеялась так, что дантист еще раз увидел каждый из ее зубов.

Дантист решительно собрал последние из своих инструментов, засовывая их в серебристый чемоданчик силой, без всякого порядка.

– Я пойду, донья Анна. Мне надо немедленно поговорить с ней!

– Подожди, Горацио, – остановила его слепая. – Не спеши. Может, я сгущаю краски. Люди редко, но все же меняются. Ты, главное, не подпускай ее к вину и прочим радостям…

– Она еще и пьет? – спросил трагически уже не удивившийся новому факту Горацио.

– Если она похожа на других в своей семье, – пожала плечами Анна, – то обязательно. Хотя не буду наговаривать. Ее папаша, выйдя из тюрьмы, например, завязал. Да оно и правильнее. Дурь-то ему достается почти даром – раз сыновья барыжат по всему Коста-дель-Соль.

– Кто?!

– Братья твоей Клементины. И травой, и порошком.

Горацио Солер швырнул уже собранный чемоданчик на землю:

– Какие братья?! Какой папаша?! На свадьбе их не было!

– Еще бы! – ответила Анна. – Хотела бы я увидеть церковь, в которую их согласятся пустить. После той кражи на причастии, на которой их застукали…

– Иисус Мария! – Горацио перекрестился. – Они еще и воровали в церкви?!

– Я же говорю, – максимально серьезно сказала Моредо, – мужественнее мужика, чем ты, Горацио, я в жизни не видала! Что с ней поделать, с этой чертовой любовью.

Анна почувствовала на своих плечах руки дантиста.

– Боже, как я был слеп! – прошептал он ей в лицо в полном отчаянии. – Донья Анна! Вы уберегли меня от опасности, как святая Моника своего сына, Августина!

– Видеть в одном другое, бывает хуже, чем не видеть вовсе, – нейтрально заметила старуха. – Это правда. Если позволишь, я дам тебе совет.

– Конечно, донья Анна! Я слушаю вас!

Горацио отпустил слепую, но внимательно внимал каждому ее слову.

– Не делай из этого скандала, – сказала Анна. – Ты же и сам знаешь, как к тебе, уважаемому человеку, после этого станут относиться?

В этом Горацио Солера убеждать не было необходимости.

– Я вас понял.

– Реши все по-тихому. Просто расстаньтесь. А уж я, будь уверен, буду нема, как потрошеная рыба.

Последний из аргументов, «если бы твоя мать была жива, она бы точно посоветовала сделать то же самое!», не потребовался. Горацио Солер и так принял нужное решение.

Через два дня, покидая Санта-Монику, бывшая жена дантиста Горацио попросила водителя такси остановить машину возле большого рожкового дерева, растущего на обочине дороги на Асуну.

– Спасибо вам, донья Анна! – сказала Клементина с чувством. – Мы расстались. Он сам предложил это сделать, без каких-либо претензий. Но… Что же такое вы сказали ему, что он настолько изменил свое мнение?

– Тебе не обязательно знать, милая, – ответила Анна с улыбкой. – Будь счастлива. А следующего жениха ищи не в интернете. И, на всякий случай, подальше от наших мест.

Хоть Анна и была уверена, что об истинных причинах развода Горацио будет держать язык за зубами, но, кто его знает? Вдруг, после выпитой в баре лишней рюмки, решит кому-то пожаловаться?

Еще раз поблагодарив Анну, Клементина вернулась в такси. Спустя минуту машина с ней скрылась за поворотом ведущей в горы дороги.

Вокруг Анны Моредо вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь шелестом листвы рожкового дерева и пением невидимых в ней многочисленных андалузских пташек.

В такие минуты, оставаясь наедине с окружающей ее темнотой, Анна иногда заводила разговор сама с собой.

– Приятно немного побыть богом, да? – сказала она негромко и в этот раз. – Надеюсь, что и Горацио от всего этого тоже только выиграет.

Затем Анна усмехнулась какой-то мысли, вслух которую произносить не стала. Вместо этого она подняла свои незрячие глаза вверх, к небу.

– Тебе же не было скучно все это время, признай? – Анна тихонько рассмеялась и помахала рукой облакам, которых не видела. – Привет отцу Паскуале!

– Святая Моника! Вы с Мерседес так похожи друг на друга. Не покинь ее, прошу тебя! Она так нужна своим детям и внукам. И мне, мне тоже, конечно. Помоги ей, я умоляю тебя!

Доктор Хулио Мартинез, врач-онколог единственной в Санта-Монике и ее окрестностях больницы привык, что пациенты и их родственники молятся. «Слава богу!» – сообщения об удачно прошедшей операции или хороших анализах из лаборатории чаше всего встречались именно этой фразой. «Богу?– каждый раз с усмешкой думал Мартинез. – Как же, как же, именно ему».

Мартинеза задевало, что работа медсестер, санитаров и его личная, при подобной оценке результатов, не учитывалась. Шесть лет в университете Барселоны, лучшем в Испании, пять на последипломной резидентуре в Севилье, восемь лет практики в Санта-Монике – тоже ничего не значили. Как и закупленная на сотни тысяч евро аппаратура, благодаря которой больница, располагаясь в небольшом андалузском городке, могла проводить операции столичной сложности. А лекарства, чьи химические формулы длиннее любого псалма, эффект очевиднее, чем от любой молитвы, читай ты их без остановки со времен Авиценны до наших дней. Как насчет них?

Нет же: «слава богу»!

Хотя… Если кто-то и принимал участие во вчерашней операции – вместе с ним, доктором Мартинезом – то тоже потрудился на славу! В случае бедной синьоры Молины, они оба вряд ли могли сделать большее – помогай им в этом хоть вся небесная армия с полным медицинским корпусом королевства в придачу.

Примерно это и сообщил доктор Мартинез синьору Адриану Молине, лучшему юристу и адвокату Санта-Моники, одному из ее самых уважаемых граждан. В этот момент он горячо молился за здоровье своей жены в больничной капелле.

– Увы, дон Адриан, – признался врач, – мы можем лишь продлить ей жизнь на год-другой. И это самый оптимистичный прогноз. Я консультировался с коллегами в Севилье и Мадриде. Есть препараты, замедляющие процесс, но это все на что можно рассчитывать. Причем стоить это будет…

Мартинез не договорил фразу. Он показал Молине заранее выписанный рецепт, на обороте которого был написана цифра. Увидев ее, Молина вздохнул, насупил брови и закусил губу. Простояв так секунды три, он решительно произнес:

– Хорошо! Мы постараемся потянуть.

– Боюсь, вы не поняли, синьор, – уточнил врач. – Это за неделю.

Рука Молины, державшая бумажку с рецептом, дрогнула. Вновь закушенная губа побелела. Адвокат шумно втянул носом воздух, в попытке справиться с накатившей на него волной паники.

– Как же так… Мы думали, это просто приступ. С ней уже такое бывало. Темнело в глазах, становилось плохо, но… Вы уверены? Это не может быть ошибкой?

Врач раскрыл папку с бумагами.

– Вот анализы, которые пришли из Севильи. Выводы по ним полностью совпадают с нашими, и, простите, слишком однозначны. Кстати… О том, что у доньи Мерседес потемнело в глазах. Я вынужден огорчить вас и здесь. К сожалению, это навсегда.

– Что вы имеете в виду?

Доктор красноречиво помахал перед лицом рукой.

– Она будет слепа? – понял Молина.

– Не будет, – поправил доктор. – Это уже случилось.

– Полностью?

– Как Анна Моредо, что сидит у дороги из города, – упомянул врач еще одну всем известную горожанку. – Мне очень жаль. Будто вашей супруге было мало диабета с ретинопатией, еще и взрывной атеросклероз. Вместе они уничтожили зрительный нерв без надежд на восстановление. При таком диагнозе, увы, это случается.