Коммивояжер рассмеялся и всунул стакан с вином в руку Анне. Но она была вполне серьезна:
– У каждого созидания есть свой смысл, Виктор. Что получит его творец от того, что его закончит. Ты понял?
Вопрос оказался риторическим, Моредо тут же продолжила:
– Почему же, вслед за остолопом Паскуале, ты думаешь, что господь создал Землю для того, чтобы переживать за ее жителей? И, уж тем более, пробовать улучшить их существование?
– Зачем же тогда?
Старуха не торопясь сделала глоток из стакана.
– Я думаю, – сказала она, – он пялится на нас, как в телевизор. Исключительно ради собственного развлечения.
Анна поставила стаканчик на землю, и к нему тут же устремился проснувшийся алкоголик-Гектор.
– Вот и все наше людское предназначение, – добавила слепая. – Наш смех, наши слезы – все это для того, что господь не скучал. Больше ни для чего. Как только он начинает зевать, он тычет в нас телевизионным пультом, как злой мальчишка палкой в муравейник, чтобы что-то начало происходить. Как только я это поняла, мне стало легче.
– Серьезно?
– Еще как! И тебе станет, если начнешь думать мозгами. Ты бог, Виктор! Бог всего, что ты делаешь! Этого мало?
– Ну! – коммивояжер явно не представлял, как ему использовать услышанное. – И что же мне с этим делать?
Анна пожала плечами и произнесла, как очевидную истину:
– Выполняй свою работу как можно лучше. И живи так, чтобы сверху на тебя было не скучно смотреть.
– Спасибо вам, донья Анна, – сказал Виктор, кинув взгляд на часы. Близилась сиеста, и хотелось успеть домой раньше ее наступления. – Не уверен, что согласен с вами полностью, но мне полегчало, это точно.
– На здоровье. Виктор. Ты хороший малый, у тебя все наладится. Заходи поболтать еще, когда будет время.
Виктор Гарсия уехал, а донья Анна приступила ко второй половинке обожаемого ей лакомства. Но не успела она поднести ко рту очередную ложку с черимойей, как среди шелеста листьев и продолговатых, уже засохших в июле, плодов рожкового дерева, вдруг ясно расслышала женские всхлипывания. Это было необычно.
– Кто тут плачет? – громко спросила старуха и шутливо погрозила ложечкой. – А ну-ка, выше нос! На этой улице таких звуков не любят!
– Меня зовут Клементина, – услышала она незнакомый голос, принадлежащий скорей всего девушке или молодой женщине на слух не более чем двадцатилетнего возраста.
– Я не знаю тебя, милая? – наполовину спросила, наполовину заявила Анна. На сиесту она тоже уходила в дом, вздремнуть перед вечерней выходом, поэтому поспешила узнать о визитерше все поскорее.
– Я слышала про вас. Вы Анна Моредо, – ответила девушка.
– Все правильно. Так ты пришла специально ко мне, Клементина?
– Говорят, вы многое знаете о жизни и даете отличные советы тем, кто в них нуждается.
Анна рассмеялась.
– Не знаю насколько они отличные, – сказала она скромно, – но плакать ты уже перестала, верно? Если хочешь, расскажи, что с тобой случилось. Но поторопись, а то солнце понаделает из нас вяленых томатов.
Клементина сделала несколько шагов в ее сторону. Даже на слух было понятно, насколько эти шаги были робкие и стеснительные.
– Смелее! – подбодрила Моредо. – Никто тебя не укусит! – недавно выпивший Гектор в подтверждение миролюбиво зевнул. – Так кто же заставил рыдать такую милую девушку, как ты?
– Вы знаете Горацио Солера? – спросила девушка.
– Дантиста? – удивилась Анна. – Конечно!
Дантист Горацио Солер был известной личностью в городе. И не самой при этом популярной. Его отличали крайние обидчивость и мнительность, что плохо настраивало на любое общение. С большим трудом Горацио верил в добрые намерения на свой счет, и с готовностью – в худые. Слишком близко принимая на свой счет каждое слово, особенно, с его точки зрения, насмешливое. Возможно, виной такому поведению были его отношения с матерью, постоянно бранившей его и ставившей ему в пример других – с самых ранних дней детства и до прошлого года, когда она умерла от осложнившейся пневмонии.
Теперь, оставшийся один, Горацио искал одобрения каждому своему шагу и действию вдвойне. Он всерьез переживал, одобрят ли окружающие почти каждый его выбор – будь то рингтон на телефоне, галстук к рубашке или покупка нового автомобиля. Сомневался он даже в выбранной (конечно, при помощи матери) профессии. Хотя ортодонтом он, на самом деде, был неплохим, в тайне души Горацио не считал себя настоящим врачом. Таким, какими были все в семье Мартинезов, например. И, в соответствие с собственной натурой, думал, что так считают и все остальные.
В общем, сказать о Горацио Анне было что.
– Тот еще тип, милая! – воскликнула слепая. – В его жилах не кровь, а какие-то, черт возьми, слюни! Слыхала я разок, как он описывал корриду, на которую съездил в Ронду. Боги мои… Вышел какой-то керлинг! Страшно подумать, что было бы описывай он керлинг…
– Вы знаете, что такое керлинг? – прыснула девушка.
– Пф! – фыркнула Анна и тоже засмеялась. – Ты думаешь, я ровесница Сервантеса, что ли? Дома у меня постоянно включён «Дискавери» и слушаю я все время только молодежные радиостанции. Так что Горацио? Чем он довел тебя до слез? Своими железками? Или чем-то более страшным? Своими нудными разговорами, например.
– Он мой муж, – ответила Клементина.
– О!
Конечно, Анна слышала, что Горацио Солер женился, но представить, что ему досталась настолько милая девушка – а она показалась ей крайне милой – было чрезвычайно трудно!
Дантист Солер совершил невозможное – уговорил кого-то выйти за себя замуж – буквально на днях. Естественно, не на девушке из Санта-Моники, в которой его все знали. Свадьбу сыграли тихо, не по-андалузски. В пятницу после работы Горацио выехал из Санта-Моники, а во вторник вернулся обратно с молодой женой.
Скрепя сердце, Горацио познакомил с нею ближайших соседей и родственников, заглядывая каждому в самые глаза. Что они думают? Что скажут? Хороша ли жена? Правильно ли он поступил?
По слухам, дошедшим до Анны, девушка была тихой, скромной и вполне миловидной, что, в случае с Горацио, можно было трактовать как «распрекрасной».
Клементина рассказала Анне все. С Горацио они познакомились по интернету. В их семье, где отец почти не появлялся дома, пропадая постоянно в море, среди трех таких же незамужних сестер, считающих копейки общего приданого, его встретили приветливо. Стоматолог был любезен и серьезен, и пришелся по душе и матери, и другим родственницам, участвовавшим в семейном «ритуале одобрения» – теткам с материнской стороны. Сама же Клементина не имела четкого представления о том, что к нему чувствует, вплоть до самой свадьбы.
– Но потом я поняла. Я ни капельки не люблю его!
Девушка снова зашмыгала носом.
– Так оставь его к черту! – резонно предложила слепая, не зная, о чем тут можно спорить.
– Не могу, – сокрушенно ответила Клементина. – Я пыталась завести об этом разговор… Но Горацио так меня испугал, что я соврала, что неудачно пошутила.
– Испугал? Чем? – Анна подумала, что дантист прибег к угрозам, но это оказалось не так.
– Он сказал, что не переживет этого, – пояснила девушка. – И сказал это так, что я поверила.
Зная Горацио, про себя Анна предположила, что скорей всего он до смерти испугался того, что подумают соседи, когда узнают, что жена сбежала от него на второй день. Скорее его волновало это, чем дело было в любви или каких-то других чувствах. Но кто его знает? Пекарь Веласкез, например, в свое время удивил всех, добровольно отправившись на тот свет. Вроде бы из-за неудач в бизнесе, но также поговаривали и о том, что на самом деле всему виной была его жена. Зацикленный на себе сухарь Горацио вполне мог сойти с ума от доставшегося ему «суперприза». Который вдруг – опа! – мог его неожиданно покинуть.
– А еще он сказал, что ждет от меня детей, – проныла девица в отчаянии. – А это… это… я вообще не могу себе представить!
– Стоп! – не поняла Анна. – У вас же была брачная ночь? Должна была быть!
