– Нормально, обсохну…
На самом деле Сивцова колотило. Дрожь волнами накатывалась снизу по спине к затылку. Казалось, даже волосы шевелятся.
Он закрыл глаза, откинул голову на подголовник. Машина тронулась.
Тихо урчал двигатель. Шелестела лопастями печка. Шипела рация, настроенная на полицейскую волну. Долдонил невнятно о чём-то капитан.
Смена, скоро смена… Домой… Трясет-то как всего! Простыл, что ли? Что ж за день такой тягостный выдался?! И пост на куличках, и погода собачья, и капитан этот в напарниках… Ох, Господи, жить не хочется! Умереть бы…
Он ещё немного поворочался и провалился в сон.
Очнулся от громкого говора.
– …Как где? В часть едем, пересменка скоро! – отвечал капитан по рации.
– Шестой, у вас авария на 76-м километре. Как раз за вашим постом. Возвращайтесь. Водители позвонили с трассы…
– Чтоб тебе…! – выругался капитан, разворачивая машину.
– …«Форд» чёрного цвета, – продолжала бубнить рация. – Слетели в кювет при обгоне. Два трупа: девушка и парень…
Сивцов вжался в сиденье, закаменел.
– Господи! Это же я их!.. Задержал бы подольше – никакого бы обгона не было! Про поворот предупредил бы… Пожалел, дурак, водилу: «насквозь промокнет, жених»! Пожалел, дурак, пожалел, называется!.. Эх, судьба-паскудница! Две минуты!!! Две минуты…
Сухая ветка
– Ну, как вы здесь жили-то?
Григорий сидел с братом за опустевшим, уже прибранным столом. Лишь перед ними стояла бутылка водки да тарелка с холодцом.
Разошлись уже все, хоронившие и поминавшие маму. Сестра Наталия копошилась на кухне с Лидой, женой брата Сергея, посуду мыли, переговаривались невнятно.
– А чего… По-старому живём… Ничего нового… Тракторю так же, а Лидка – на птичнике… Чего у нас… По-старому всё…
Серёжка сидел с тёмным осунувшимся лицом. Кожа обтянула скулы, как у скелета. Лишь две глубокие складки вдоль носа да мешки под глазами… На брата старался не смотреть. Ладони сжаты на столе в замок. Боялся: разожмёт, а пальцы задрожат.
– Ты чего так поздно приехал-то? Чуть без тебя не закопали…
– Машина сломалась, – Григорий отвечал спокойно, хотя внутри всё вибрировало от этой мысли: закопали – и даже напоследок маму не увидел бы. – Пока попутку поймал… К вам же мало кто ездит: грязище – не проехать… Водила, когда починится, подъедет за мной.
Он взял бутылку, разлил по стаканам.
– Так ты что, без ночёвки? – Серёжка поднял голову.
– Без. Хрен её знает, как обратно доберёмся. А завтра в девять встреча важная, там опаздывать нельзя… – Он осёкся, поняв, что сморозил что-то непотребное. – Давай за маму, – сказал глухо.
– Давай.
Серёжка тоже встал. Помянули.
Вошла старшая сеструха Наталия.
– Мужики, ну что ж вы без закуски?! Сейчас, я принесу.
– Да есть холодец, не надо, посиди с нами…
– Сейчас, сейчас… – Она принесла всё-таки солёную капусту, хлеб, котлеты.
Теперь сидели втроём. Три ветки одного дерева. Ещё раз помянули маму.
Григорий не затуманенным пока ещё взглядом обвёл жилище брата. Старое какое всё… И мебель, и обои… Опрятное, но уж какое-то… Старое, одним словом… В городе сейчас такого уже не увидишь. Убогая чистота…
Заметил на низу шторы таракана. Передёрнулся брезгливо. Домой! Какая, к чёрту, ночёвка?!
– Ребята, пока не запьянели, давайте о матушкином доме поговорим. Чего делать-то?.. Делить, что ли?.. – Наталия посмотрела на братьев.
Серёжка опять опустил голову. Отчего-то стыдно было говорить и даже думать об этом. Чего там… Как на базаре получается… Умерла только, а мы… Матушкино…
– Делить, конечно! – услышал он голос среднего, Григория.
И почему-то облегчённо вздохнул. Решили – так решили. И слава Богу…
– Ну, коль Гриша говорит делить – значит, делить… – Наташкин голос по-прежнему звучал спокойно. – Порасспрашивай там у себя: может, кому под дачку надо? Наши-то не купят: безденежные… Домик ещё добрый… И фундамент каменный… 18 соток…
– Разве восемнадцать? – удивился Григорий – Я всегда думал: соток тридцать! Поле целое!
– Это ты просто маленьким всё помнишь. В детстве всё большим кажется. Лид, посиди с нами, – позвала она появившуюся невестку.
– Сейчас я… Птице насыплю, приду… – Та с полным корма ведром вышла во двор.
– Ну, делить – так делить… – повторила Наталия. – А ты Сашку Заречного часто видишь? Он, говорят, с тобой работает…
– Редко. В одном здании, а конторы разные… Редко… – Григорий откромсал вилкой кусок холодца, подцепил и, страхуя другой ладошкой снизу, отправил в рот. – Да у них, честно говоря, «сдувается» контора, – продолжал он говорить с набитым ртом. – Директор дурак попался. Конъюнктуры не чует. Рынок – его ж чувствовать надо! «Сдуваются»! – махнул он рукой. – А ты чего про него вспомнила?
– Давно уж к своим не приезжал. Месяца два. Раньше – чуть ли не каждую неделю, а сейчас… Тётка его просила у тебя спросить: может, что знаешь? У нас же здесь ни телефона, ничего…
– Не, не знаю, – ответил Григорий. Он враз помрачнел. Здесь, в родной деревне, он не был три года. И вспомнил, что Сашка действительно часто ездил в деревню. И всё с полной машиной гостинцев. – Ты что, коришь меня, что ли? Что выбраться к вам не мог?..
– Побойся Бога, Гриш! Я ж тебе про его тётку говорю!
– Думаешь, если я замдиректора, то всё могу, да? – не слушая её, продолжал с напором Григорий. – Думаешь: бросил всё и спокойно поехал, да? Да я по полгода в одних командировках мотаюсь, семьи не вижу! А мне здесь – укорять!.. Совести у тебя, Наталка, нет! «Бросил»… Брошу – и «сдуюсь», как Заречный! И что, на паперть?
– Дурак, – тихо сказала сестра, тяжело поднялась, вышла на кухню.
– Ну, вот чего она?! – сунулся Григорий к Серёжке. – Чего под кожу лезет?!
– Ты и впрямь дурак, что ли? – Сергей внимательно посмотрел тому в глаза. – Чего ты выдумываешь? Тебе бело, а ты – черно… Натка тебе одно, а ты, как попка: «не мог вырваться, не мог вырваться»… Все мы понимаем, чего дуркуешь? Ешь вон, закусывай, а то скопытишься…
Гришка, и впрямь, потяжелел. И ввинтилась в башку какая-то неопределённая обида. Не понять – на кого и за что… Но обидно было – до жути!
– И не привязывайся к Натке. Мы с тобой по гроб жизни ей обязаны! Ей да мамане нашей… Если б не они – хрен бы мы с тобой выучились.
– Ну, ты-то особенно выучился! – язвительно вставил Гришка.
– Сколько бабы могли потянуть – на столько и выучился! – отрезал тот. – ПТУ – это тоже два года. А они одни здесь «ломались». И батя парализованный, и нас снабжать надо, и самим что-то кусать… Молчи лучше! Спасибо бы лучше ей сказал! Дурак ты, Гришка…
Помолчали.
– По командировкам-то куда мотаешься? Не в наши края? А то б заехал…
– Нет. По миру всё больше… Здесь, в России, – редко… Вошла Лида.
– Гриш, там машина какая-то иностранная подъехала. За тобой, поди? А ты что, не останешься?
– Нет, Лид, ехать надо. – Григорий встал. Хмель после Серёжкиной тирады вышибло разом, будто и не пил. Он взял бутылку, разлил по стаканам.
Из кухни вышла Наталия.
– Ну, давайте, что ли… – неуверенно произнёс Григорий. – За матушку… Пусть земля ей будет пухом.
Все подняли стаканы.
– Гриша, я тебе потом документы с оказией вышлю – подпишешь… А я уж здесь, потом, в конторе…
– Подожди ты, – досадливо прервал он её. Как-то брезгливо ему стало в этот момент о шмутках говорить, а она, вон – лишь бы чего-нибудь ухватить… – За матушку!
Выпили. Стали прощаться. Григорий уехал.
* * *
Он сидел на просторной светлой кухне перед ополовиненной бутылкой коньяка, и взгляд его, упёртый в белое пластмассовое перекрестье окна, казался пустым и бездумным.
Хлопнула входная дверь. Но до того, как появилась жена, в кухню ворвался запах её ещё утреннего парфюма. Тук- тук – туфли сняты. Тук – сумка брошена у зеркала.
– Гриш, ребята приезжали?
