Я точно знаю, зачем я писала их тогда. Мы стали глухими и слепыми от той долгой и мучительной болезни, которой болели много лет. Иначе нельзя назвать те отношения рабской физической и духовной зависимости друг от друга, которые мы смогли разорвать лишь недавно, да и то ценой собственных жертв и благодаря манипуляциям тех, кто все это время смотрел на нас трезвым и рациональным взглядом. Мы были больны, мы отчаянно нуждались друг в друге, но лишь на одну краткую минуту соития мы становились одним целым, ты помнишь, я называла это природнением, но стоило объятиям разомкнуться, как мы тут же ожесточенно нападали друг на друга. И тогда словам не было места в борьбе за право быть услышанной и понятой – с моей стороны и право истолковывать и судить – с твоей. Это была борьба на выживание, вот только я не знаю, кто из нас по-настоящему выжил.

Но так было не всегда. Болезнь ведь не наступает внезапно – она подкрадывается, она стелется, она наступает, она завоевывает, она овладевает, и потом наступает точка невозврата. Жаль, что мы ее прошли, хотя может быть, так было суждено с самого начала? Ведь когда-то мы часами говорили обо всем и везде – в постели, по телефону, на работе, дома и на улице. И тогда каждое слово весило ровно столько, сколько надо и ни граммом меньше, и тогда каждое слово было просто одним смыслом, и никто не искал в нем второго и третьего дна, и тогда каждое слово было Бог и Любовь.

Ты же знаешь, что слова – моя профессиональная стихия. Я их люблю, собираю, шлифую, тасую в колоды текстов, складываю в схроны, оправляю как драгоценные камни, заменяю ими реальную жизнь. Я всегда верила в то, что говорила сама и в то, что слышала. Я считала абсурдной саму идею о том, что у каждого из нас собственный язык, ибо каждый вкладывает в слово собственные смыслы. Едины лишь понятия, но они существуют вне языка, в голове, а мысль воплощенная, как известно, есть ложь. Как же я ошибалась, но это стало понятно лишь тогда, когда мы с тобой открыли рот не для поцелуя. И каждое слово, сказанное мной, оказалось ложь, прах и тлен для тебя, и за каждое слово, вырвавшееся из моего рта, словно облачко пара в морозный день, ты судил и казнил меня, хотя я ничего об этом не знала. Я пребывала в убеждении, что два человека, любящих друг друга столь же безмерно как мы, не могут не понимать друг друга, потому что в основе всего, что они думают и изрекают, лежит любовь. Но для тебя любовь была отдельно, а я и мое прошлое, мое настоящее и даже будущее – отдельно, и одно никак не оправдывало другое. Я говорила, рассказывала, плела истории, а ты слушал и раскладывал их по папочкам – это для одного судебного заседания, это для другого, этим можно смягчить приговор, а это потянет на отягчающее обстоятельство. Я открывала тебе самое сокровенное в своей жизни, а ты подшивал мои исповеди к делу – делу о недостойном, о грязном, о порочном, о низком в человеке, в женщине и во мне. Я думала, что никто и никогда не понимал меня лучше тебя, но я ошиблась ровно на 180 градусов – никто и никогда не понимал меня так чудовищно неправильно. Словно глаголы и существительные вдруг взбунтовались против меня и стали жить своей отличной от всех и понятной только тебе жизнью, словно определения и обстоятельства вдруг вывернулись наизнанку и стали означать нечто противоположное самим себе – назло мне. Я говорила и чувствовала, что каждым новым словом все множу и множу непонимание, и ты кричал на меня, что не желаешь слушать мои объяснения. Ведь тебе, уже знавшему истинную цену собственным словам, не были нужны мои версии.

Я все-таки нащупала нужное слово – версии. У нас с тобой были разные версии одних и тех же слов и их смыслов. Наши версии никогда не совпадали, последнее время – даже на долю процента. Они были несовместимы, словно разные операционные системы – одни и те же события выглядели в них по-разному. Теперь я думаю, что мы сами представляем собой разные версии неких операционных систем – поэтому нам так и не удалось совместить ни одного файла. Ты понимаешь, о чем я говорю, не правда ли?

Но вернемся к словам. Мои слова причиняли боль тебе, твои – ранили меня в самое сердце, так имело ли смысл вливать яд в уши друг другу? Письма стали для меня отдушиной, возможность сказать тебе что-либо прямо в душу, а не в голову, как бы кощунственно это ни звучало. Когда я писала письмо, я думала, творила и любила одновременно, я разговаривала с тобой без грубости, обиды и раздражения, я словно слышала, как ты читаешь его у меня за плечом. Я тщательно подбирала слова, я подолгу правила текст, словно это был роман, а не попытка оправдаться, объясниться, достучаться, спастись и спасти самой. В письмах я общалась с тобой по-настоящему: я говорила, а ты слушал, потом ты отвечал, а я подхватывала, и мы приходили к чему близкому и общему, ведь у этих слов неслучайно один корень. Общение это то, что позволяет достичь компромисса, согласия, умиротворения. Нам с тобой так этого не хватало в жизни реальной, и я надеялась восполнить это в письмах.

Ты уничтожал мои послания в почтовом ящике, ты отправлял их обратно с припиской, что не читал, ты чувствовал себя оскорбленным уже потому, что вместо диалога я предпочитала монолог как единственно возможный жанр. Ты обвинял меня в неумении слушать, в неумении вести разговор, в неумении уважать собеседника и во многом другом, что было для меня по меньшей мере странно – ведь я и язык были с детства одно целое, и никогда еще я не слышала от других людей о том, что со мной невозможно вести беседу. Позже я поняла, что беседа возможна, но не с тобой. С тобой общение – это бурный поток реки, в котором остается только плыть по течению. Стоит выпрямиться во весь рост, попробовать сделать шаг против течения, как тебя опрокидывает, переворачивает и со всей силы бьет о скрытые под водой камни. Синяки и раны, причиненные за эти годы, даже не успевали заживать на теле и в душе… А поток все нес и нес меня за собой.

Но теперь я выбралась из потока и, сидя на берегу, залечиваю раны. И пока они болят, я сушу волосы и пишу тебе письма, и кладу их в бутылку, чтобы потом вернуть их потоку. Тому самому, в который, к счастью, нельзя войти дважды.

Когда-то это был для меня просто город – место обитания. Когда-то именно из этого города я уехала в другой Город, жизнь в котором оставила на мне несмываемый след. Я всегда чувствовала тот, второй Город, как особое, мне предназначенное место, хотя провела там всего несколько лет – ничто в сравнении с теперешней вечностью. Но после нашей встречи мой первый город перестал быть безликой, трудно ворочающейся массой зданий, памятников, машин, фонарей, ресторанов, людей. Город стал для меня местом и временем наших встреч. Каждая из них отпечаталась в мозгу словно живая, из многих встреч сложились маршруты, из маршрутов – традиции и обычаи. Теперь я знаю – в этом городе практически нет района, где мы не встречались друг с другом – не занимались любовью, не обнимались, не сидели в ресторане, не гуляли, не ссорились, не дрались, не расставались – в конце концов.

У Яндекса своя карта города, а у меня своя. Сегодня я мысленно путешествую по своей собственной карте моего города.

Начну с северо-запада, расположенного вокруг двух толстых набухших вен проспектов. Здесь – начало всего, здесь я впервые в жизни потеряла голову, стыд, совесть и пропала, на долгие годы попав в плен не только твоего, но и своего собственного чувства. Проезжая мимо безликих офисных зданий, я всегда дрожу, потому что вспоминаю легкий падающий снег, тут же тающий на горячем стекле машины, и запоздалое ощущение опасности – одна фраза, сказанная тобой – я знаю, что потом будет очень плохо.