Выходим из домов, смотрим на небо – небо сегодня в клетку, будут падать цифры. Ничего, цифры тоже хорошо, четверки в пироге запечем, пятерки глазурью покроем, из единиц хорошие изгороди получаются, двойки здорово на вертеле поджарить, а на тройках святое дело ездить.
Только сегодня какие-то не такие цифры, вперемешку с буквами цифры, то латиницей, а то и вовсе греческими, буква Пи, и Эль, и Эр, и двойка. Мы-то хотели двойку в землю посеять, а Эль сварить, только тут умный человек один догадался штуку всю эту не распиливать, а покрутить, повертеть – и раз, и колесо получилось.
Стали на колесах ездить.
А там упало – вэ равно эс поделить на тэ.
Теперь-то уже наученные стали, взяли, как есть, так и сяк вертели, получили скорость.
Выходим из домов, смотрим на небо, собираем, что падает с небес – разрозненные цифры, отдельные буквы, слова, длинные фразы, причудливые формулы. Город растет, город поднимается в небеса, летают над высокими домами крылатые машины.
Это было раньше…
А потом…
Мы и сами не ожидали, что будет падать такое с неба, медленно кружиться над городом, и странно, что небо в клетку, а падают слова…
Белых птиц над рассветами стон,
Белым снегом засыпанный камень,
И колышутся меж берегами
Вереницы хрустальных мостов.
Но когда-нибудь рухнут мосты,
И вода разольется снегами,
И останется меж берегами
Только черный провал пустоты.
Мы бережно собираем все – до последнего слова, бережно выкладываем причудливые хитросплетения:
Блики заката разгорелись и умерли,
Боль в груди и усталость свое берет,
Снова смотрю, как светится в серых сумерках
Это окно, за которым никто не ждет.
Снова ищу и не нахожу кого-то
В пасмурный вечер, в мартовский гололед,
Снова иду туда, где за поворотом
Маленький домик, в котором никто не ждет…
Кто-то, правда, побаивается, смотрит косо, поговаривает, да где это видано, да мало ли что ждать с этих слов – кого-то не слушают, хотя мы и сами боимся этого непонятного, тревожного – и все-таки ждем, и ловим парящее с неба:
Земля такая твердая не в радость,
И небо не поет, а тихо стонет,
И крылья белые уже не спрятать
Под полами длиннющего пальто
Гуляю не по облакам – по долам,
Теряюсь среди стен – не среди звезд,
И не укрыть мне бережно подолом
Павлиний, звездами увитый хвост…
Выходим на улицу, смотрим на небо – уже просто так, по привычке, уже знаем, что что небо будет в клетку или чисто белое, только это ничего не решает, ничего не значит: что так, что так будут падать причудливые хитросплетения слов.
Случались, правда, неурожаи – с неба падали цифры, цифры, бессмысленные, как будто ничего не значащие, изредка какие-то проценты, прочие активы, налог на прибыль… Утешали друг друга, говорили, это ничего, пройдут времена неурожая, снова будут падать —
С живыми звездами, с холодной ночью в разлуке,
Ты, у парадного покинув свой кадиллак,
Тут пьешь шампанское, пожимаешь руки
И говоришь – о деньгах и о делах.
И ты не знаешь, как вздрагивает немыслимо,
Тревожно мечется – ни туда, ни сюда,
Твоя рука, которая требует кисти
И белый холст, который ты ей не дашь…
Выходим на улицу, смотрим на небо, разлинованное непонятно как. Падают цифры, – бесконечные, бессмысленные, еще пытаемся что-нибудь сделать с этими цифрами, еще пытаемся поддержать все больше истлевающий город. Цифры падают какие-то безвкусные, бесцветные, их даже в пироге нормально не запечешь…
Выходим на улицу, смотрим на небо – ждем, может упадет что-нибудь такое, живое, настоящее, впервые за год, за пять лет, за десять лет, за двадцать лет – и не хотим верить тем, кто говорит, что ничего подобного с неба не опустится больше никогда…
Зима зимобоя
Хочу спросить у него, зачем меня все-таки погнали сюда, мысленно зову его – тут же смотрю перед собой, тут же коротко вскрикиваю, тут же понимаю.
Вернее, не понимаю.
Но понимаю.
Еще присматриваюсь, еще проверяю, да точно ли мертвая, а то мало ли, хотя чего ради живая будет лежать вот так посреди леса. Нет, все-таки мертвая с простреленной головой, ловко её кто-то…
Невольно любуюсь – мне еще не доводилось видеть такой красивой зимы, серебристо-белой, с чуть голубоватым подшерстком, с длинным пушистым хвостом. Борюсь с желанием выдумать себе какой-нибудь воротник или даже что-нибудь вроде мантии – тут же одергиваю себя, еще не хватало замерзнуть в ней насмерть… Да и за шкуру мертвой зимы меня по головке не погладят…
«Нашел?»
Вздрагиваю от голоса хозяина, все еще не могу привыкнуть к этому даже не голосу, а как будто шороху мыслей в голове.
«Зима…»
«…мертвая?»
«А вы откуда…»
…понимаю, что он смотрит моими глазами.
«Да я уже догадывался, что будет так… приглядись-ка… след видишь?»
Я не вижу следы, зато он видит, показывает мне неровную цепочку отпечатков, ведущих куда-то в никуда. Я не хочу идти по следам, перед глазами все еще аккуратная дырочка в черепе зимы, мне не хочется заполучить такую же дырочку в собственном че…
«…не сделает он этого».
Настораживаюсь:
«Уверены?»
«Ну, ты сам подумай, то зима, а то человек, есть разница?»
Я молчу, я понимаю, что между зимой и человеком, конечно, есть разница, но в чем эта разница, черт пойми. Делать нечего, иду по холодному лесу, ищу, сам не знаю, что.
Вторую зиму нахожу где-то через пару часов – она беспомощно висит на дереве, болтаются на ветру мощные лапищи, уже понимаю – зима убита, ловко подстрелена…
Вот черт…
«Ищи следы… ищи давай… ищи…»
Я и так уже все понимаю, надо искать следы, надо идти по следам, в никуда, в лабиринты темнеющего леса, надо найти мерзавца, который убивает зимы… убивает… зачем… зачем?
«А зачем он…»
«Да какая разница, в самом-то деле?»
«Нет, ну странно, вот сами посмотрите… Я понимаю, если бы шкуру с них снимал, или головы отрубал, над камином вешал, или на мясо… хотя какое с зимы мясо, зима сама все мясо поест… хотя мне зима наоборот сальца прибавляет… на мне любимом… А тут ничего не тронул охотник, зачем, спрашивается…»
«Да какая разница, главное, за браконьерство за свое он ответит… Зим-то не осталось совсем…»
Даже не пытаюсь возразить, что черта с два я с ним справлюсь, кто бы он там ни был, даже не пытаюсь намекнуть, что он, может, уже выслеживает меня в зарослях, целится, ему издалека попасть раз плюнуть…
Цепочка следов ведет в низинку, подернутую туманом, теряется так, что даже он не может найти, куда пошел охотник. На мое счастье за туманом возвышается холм, на вершине которого поблескивает огонек, как мне кажется, хижины.
«Давай, поднимайся…»
Поднимаюсь по невидимой тропинке, – все больше проступают очертания уютного дома, где-то квохчут куры, просто не верится, что владелец этого местечка может вот так безжалостно отстреливать зимы…
Он велит мне достать пистолет и позвонить в колокольчик на двери – холодеет спина, понимаю, что дело предстоит серьезное…
