— А правда, что вы — Страсть Великой Матери? — спросила одна северяночка, когда мы отдыхали после обеда, привалившись спинами к телеге.

— Правда, — подтвердил я, с трудом пытаясь оторвать взгляд от ее груди с аккуратными сосками и едва заметными линиями тонких венок. Северянка задумчиво и, похоже, не отдавая себе в этом отчета, водила по ним пушистой кисточкой ковыля. Сглотнув, я все-таки справился с собой и посмотрел ей в глаза — темно-карие, озорные, оттененные густыми бровями цвета воронова крыла и блестящей волной идеально гладких волос.

— А правда, что у вас… — она замялась, покосившись на мои штаны, оглянулась по сторонам и окончание вопроса прошептала мне на ухо, пощекотав его теплым дыханием и влажными губами.

— Правда, — улыбнулся я. Девица радостно оскалилась и захихикала. На ее щеках расцвел очаровательный румянец.

— Такой интересный мужчина, и принадлежит только одной женщине, — притворно посочувствовала она мне, в то время как в ее глазах сверкали озорные искорки. — Я начинаю завидовать Лан.

Она оглянулась, убедилась, что другие работники воспользовались передышкой и дремлют в траве, снова посмотрела на меня, и ее рука заскользила вниз по животу, бесстыдно нырнув в разрез юбки. Во рту у меня резко пересохло. Я облизнулся. Она тоже. До моих ушей долетел знакомый влажный звук. Меховая юбка все загораживала, но я и так неплохо представлял, что она делает. В паху потяжелело, а тело принялось разогреваться. Эх, не прав был Шаард, когда направил меня в столицу Асдара. На север мне нужно было, на север, к этим озорницам.

Я придвинулся к ней, жадно ловя каждый звук, но не делая ни одного компрометирующего движения. Северянка игралась с собой и покачивала грудью перед самым моим носом. Я откровенно разглядывал ее: а чего стесняться, если она сама себя так ведет? Вокруг нас дремали другие люди, но тем приятнее была эта странная игра. Я уже почти решил присоединиться к ней, когда кто-то рядом закашлялся, поднялся и пошел за квасом. За долю мгновения шаловливая ручка выскользнула из-под юбки и спокойно легла рядом с хозяйкой. О том, что здесь только что происходило что-то запретное, напоминали только ее затвердевшие соски и бугорок у меня в штанах.

— Меня зовут Ирилла, — сказала она низким грудным голосом, когда сказка закончилась, и пришло время возвращаться к работе. Я не стал ей ничего отвечать: мое имя она явно знала. Только проводил взглядом ее пышные формы и поплелся на свое место.

Наблюдать за северянками было приятно и увлекательно. Особенно если учесть, что других развлечений у меня не осталось: Лан обиделась на меня за ту ночь и не подпускала к себе. Конечно, я понимал, что переборщил, но не жалел об этом: я так устал быть самым мелким и ничтожным в этой стране. Это был мой протест, мой демонстративный жест. Пусть делает с этим, что хочет. Я устал. Устал жить в неволе, устал подстраиваться, устал ждать чуда. Пообщавшись со вспыльчивыми и эксцентричными северянами, я понял их. Понял их даже лучше, чем они сами: весной и осенью действительно ждешь перемен, а они не происходят. И от этого все внутри кипит, и хочется орать, драться и крушить все вокруг. Я чувствовал то же самое. Разумеется, я этого не делал. Но мне хотелось. Ох, как хотелось.

Мне хотелось набить морду Закку, послать куда подальше Эдара, вылить суп на голову моей великой теще с ее мудреными нравоучениями и высказать Бардосу все, что я думаю о его мещанском мировоззрении. Но, разумеется, больше всего мне хотелось сделать что-нибудь с Лан. И «трахнуть» в этом списке было самым мягким вариантом. Зверь внутри меня бесился и требовал выпустить его, чтобы он мог отодрать ее как следует. В любом смысле. Разумеется, я держал себя в руках. Но ничто не мешало мне об этом думать.

Когда настал новый тридень, я, как ни в чем не бывало, пришел в покои Лан. Без стука открыл дверь, прошел к кровати и нагло уселся в самой середине — прямо на юбку Лан, пригвоздив ее, как бабочку за крыло.

— Я тебя не звала, — сказала она, поджав губы и пытаясь вытянуть из-под меня подол.

— А я не собака, чтобы звать меня или не звать, — усмехнулся я. — Сегодня моя ночь, и я пришел.

— Пришел, — кивнула она. — А теперь уходи.

— Почему ты прогоняешь меня? — притворно удивился я. — Разве я в чем-то провинился перед тобой? Я имею полное право провести с тобой ночь. И не говори мне, что не принимаешь: Эдар у тебя вчера был, я точно знаю. Если ты мне откажешь — нарушишь древнюю традицию.

— Ты обошелся со мной грубо, — напомнила Лан.

— Правда? — удивился я. — Разве я сделал тебе больно? Просто чуть увлекся. Помнится, в ту ночь, когда ты первый раз приняла Закка и Эдара, ты и не такое стерпела. И даже не пискнула.

— Уходи, — сказала она и поджала губы.

— А если нет? — прищурился я, беря ее за подбородок и чувствуя, как во мне вскипает злость.

— Я не хочу тебя видеть, — Лан дернула головой, вырываясь из моей руки.

— А тебя не спрашивают, хочешь ты или нет! — рявкнул я, опрокидывая ее на кровать и выкрикивая слова прямо ей в лицо. — Тогда, в самом начале, ты ведь тоже не спросила меня, хочу ли я быть твоей Страстью, хочу ли бросить свой дом и родных и переехать в эту чумную страну. Нет. Ты меня даже не предупредила. Никогда не предупреждаешь! Просто ставишь перед фактом: вот тебе новая проблема, выкручивайся, как знаешь, Эстре. Я столько раз чувствовал себя жалким из-за тебя. Ты сказала, что любишь меня, но так не любят. Слышишь? Так не любят!

— Это все, что ты хотел сказать? — безэмоционально поинтересовалась она, пытаясь выдернуть руки.

— Нет! — снова рявкнул я. Сказать хотелось многое. И в то же время хотелось просто уйти, хлопнув дверью. Так, чтобы полки со стен посыпались.

— Тогда скажи и отпусти меня, — Лан отвернула голову.

Я глубоко вздохнул, досчитал до про себя до десяти, слез с нее, чувствуя, как внутри все трясется от злости, и, привалившись к столбику кровати, тихо сказал:

— Я тебя ненавижу. Тебя и все, что с тобой связано. Я устал. Я хочу домой.

— Я не могу вернуть тебя, — все так же спокойно, словно марионетка, сказала она.

— Я знаю! — снова не сдержался я. Капелька слюны попала ей на щеку. Лан взяла салфетку и стерла ее. Мне вдруг стало стыдно. И вовсе не оттого, что я накричал на нее: в конце концов, она давно этого заслуживала. Избалованная девчонка, которой все достается на блюдечке с голубой каемочкой. Мне стало стыдно, что я унижаюсь, открывая перед ней душу. Она мне не мать, не сестра и даже не любовница — ведь я не люблю ее. Просто… жена.

— Я устал, — снова повторил я, развернулся и вышел, громко хлопнув дверью. Радуйся, Закк, радуйся, Эдар: я сегодня не получил своего. Держите пальцы крестиком, что вчера или позавлчера она зачала от вас. А мне это даром не надо. Пойду лучше помечтаю о какой-нибудь грудастой северянке.

На следующий день меня не отпускало противное чувство, что все не так, как должно быть. Лан вела себя, как обычно: пожелала мне доброго утра и за завтраком даже передала соль. Бардос и Эдар громогласно обсуждали урожай, Закк о чем-то вежливо беседовал с «великой бабушкой». Интересно, а других мужей она тоже испытывает? Или только ко мне такое повышенное внимание? Чтоб они все провалились.

Ажиотаж со сбором урожая постепенно сходил на нет, и на доске со списком работ появились и другие занятия. Проигнорировав предложение Бардоса, я выбрал починку сетей — уж что-то, а узлы вязать я умел.

Забрав сваленные грудой сети и поморщившись от рыбно-болотного запаха, я ушел в западный сад — подальше от всех. В такое время в саду было пустынно. Починка сетей была занятием простым, но нудным. Я сидел на полусгнившем крыльце подле заколоченной двери в старый кухонный амбар и насвистывал старинный крагийский мотив. С деревьев время от времени падали красно-оранжевые листья с желтыми прожилками и редкими зелеными вкраплениями. Ветер холодил мне висок, прогоняя едва-едва проклюнувшуюся головную боль.