— Ну и не верь, — обиделся Бардос. — Нравится тебе жить в мире, где не происходят чудеса — живи, твое дело. А я верил, верю и буду верить, что наши старшие братья еще помнят о нас и помогут, когда придет нужда.

Я не стал с ним спорить. Мне тоже хотелось бы верить, что драконам есть до нас хоть какое-то дело, пусть я и не готов был в этом признаться.

Мы занимались крышей весь день. Работа меня малость отвлекла, так что за ужином я позабыл о том, что утром мне отчего-то там было неприятно видеть Лан. Напротив, я очень хотел поделиться с ней своими мыслями насчет сада: мне вдруг пришло в голову, как здорово бы там смотрелась статуя дракона с раскинутыми крыльями! Оригинальное украшение и новый источник вдохновения для народных сказителей. Но Лан почему-то не явилась на ужин. Краем глаза заметив, как повариха понесла куда-то большую корзину, закинутую белой салфеткой, я прямо-таки нюхом почуял, что кто-то сегодня заработался. Отобрав у удивленной толстухи корзину, я пошел в кабинет Лан.

— … выжечь все к чертовой матери! — услышал я возмущенный голос Лан, едва свернув в нужный коридор. — Надоели, сил моих больше нет. Сколько можно-то?

Подойдя к приоткрытой двери, я осторожно заглянул внутрь. Лан нервно копалась в ящике стола, расшвыривая по сторонам попадающиеся под руку письма. Подле нее, втянув голову в плечи, стоял тощий мужик в костюме для верховой езды. Гонец, что ли?

Лан, наконец, нашла, что искала, бухнула на стол тяжелый свиток, украшенный какой-то сложной вязью, задумавшись, послюнявила кончик грязного пера, испачкав губу чернилами, потом кивнула собственным мыслям и быстро-быстро застрочила, неосторожно тыча в чернильницу и заляпывая стол мелкими брызгами. Перо скрипело и повизгивало, белый кончик его мотался в воздухе, как крыло издыхающей птицы. Не прошло и пяти минут, как Лан бухнула печатью, размеры которой не вязалась с хрупкостью ее изящных пальцев, скатала свиток, запечатала его еще раз — чтоб никто не вскрыл — и вручила мужчине.

— Чтоб завтра же на месте был. Понял? — сказала она.

Мужик кивнул, взял свиток и быстро пошел прочь из комнаты. Я пропустил его и зашел внутрь.

— Что-то случилось? — спросил я. Лан, устало облокотившаяся о стол, вскинула голову, увидела меня и резко преобразилась: нахмуренные брови расслабились, нервно поджатые губы растянулись в улыбке, а усталость спряталась в глубине черных глаз. И не подумаешь, что она только что сердилась и волновалась о чем-то. Только непривычно сильный бардак на столе напоминал о том, что у нее действительно проблемы.

— Не обращай внимания, — она тряхнула головой, откидывая волосы назад, и сняла очки. — Скоро я все поправлю. Ты что-то хотел?

— Я тебе ужин принес, — я поднял корзину, покачав ею в воздухе.

— А что, уже так поздно? — удивилась Лан, глядя в окно: нет, там еще не стемнело, но уже чувствовалось, что вечер в самом разгаре. Я улыбнулся, поставил корзину в пустующее кресло, подошел к жене и обнял ее.

— Чего это ты вдруг такой ласковый? — с подозрением откликнулась она, тем не менее обнимая меня за талию.

— Молчи. А то передумаю, — предупредил я, целуя ее в макушку. — Бардос тут сегодня весь день сказки рассказывал про неких бескрылых драконих. И мне показалось забавным, что, по мнению других людей, я провожу ночи с полубогиней.

— Если тебе рассказали ту легенду, что я из яйца вылупилась, не верь, — усмехнулась Лан. — Меня просто мама в кладовке родила и в процессе случайно миску с битой скорлупой опрокинула. Никого рядом не было, а когда все на крик сбежались, я в куче скорлупы лежала, и народ решил, что моя мать родила яйцо, а я уже из него вылупилась.

Я рассмеялся. Вот так они и рождаются, легенды-то.

— А когда я родился и первый раз закричал, из поднебесья донесся драконий рык, — признался я. — Все тогда решили: удачливым буду.

— Это тебя старший брат поприветствовал, — сказала Лан на полном серьезе.

— И ты туда же, — я возвел глаза к потолку. — Еще скажи, что у тебя в родне были драконы!

— А у тебя нет? — Лан искренне захлопала ресницами. Я даже онемел, не в силах как-либо прокомментировать это странное всеобщее заблуждение.

— Любить женщину по-настоящему может только мужчина, — сказал я, щелкнув ее по носу. — А хладнокровные ящерицы с крыльями пусть любят друг друга, свои ледяные горы и небеса. И да, да, я знаю, что это богохульство. Ну, что поделать: устал я прикидываться паинькой. Вредный я на самом деле и противный. Зря ты меня выбрала.

— Может, потому и выбрала? — Лан хитро прищурилась на меня. Мордашка у нее при этом стала на редкость шкодной. Я не выдержал и жадно поцеловал ее, сминая мягкие, испачканные в чернилах губы. Лан сначала дернулась от неожиданности, а потом приникла ко мне всем телом. Меховой воротник защекотал мне ухо, а тепло тела Лан пробивалось сквозь одежду, маня своей близостью. Кровь в моих венах словно вскипела. Лицо вспыхнуло, дыхание участилось. Я подхватил Лан и усадил ее на стол так, чтобы оказаться в капкане ее ног. Письма рекой посыпались на пол. Чернильница резво поскакала прочь, заливая их черными ручейками. Ну и наплевать. Раз уж решил жить здесь и сейчас, то обо всякой ерунде думать не буду.

— Сегодня не твоя ночь, — напомнила Лан, вопреки своим словам обнимая меня и позволяя жадно приникать губами к ее атласной коже и вдыхать ее запах, не смытый еще купанием. Нижнее белье никогда не пользовалось в Асдаре особой популярностью, и тем сильнее становился запах, чем шире расходились края юбки.

— До ночи еще есть время, — прошептал я, откидывая меховой край и касаясь пальцами горячей и влажной плоти, так заманчиво темнеющей меж напряженно сжимающих меня красивых ножек. Лан вздрогнула всем телом и вцепилась в край стола так, что побелели пальцы. Пушистый мех на отворотах ее юбки уже щекотал мне пах, больше не прикрытый одеждой, когда из коридора послышались торопливые шаги, и какой-то парень, засунув голову в кабинет, торопливо затарабанил:

— Шусдарь просил передать, что северяне не жгли деревню, они просто подрались…

— Сгинь! — рявкнул я, запуская в него тяжеленной печатью. Нежданный гость охнул, кое-как увернувшись, и скрылся за дверью.

— А какого черта? — ответил я на немой упрек Лан. — Разве может быть в мире что-то важнее любви?

И, не дожидаясь ответа, я ухватил ее и подтащил к себе. Меха здорово спасали нас от твердых и острых предметов, и я не обращал внимания на все то, что сыплется с ее стола. Лан намертво вцепилась мне в плечи, ощутив, как я погружаюсь в нее. Было неудобно, и я, ухватив ее под коленкой, поднимал блестящую от ароматного масла ножку все выше и выше, пока атласная туфелька не коснулась моей шеи. Я прижался к ней щекой и застонал от удовольствия. Понять и принять? Я не понял, но я принимаю. Если отбросить все неприятные мысли и думать только о том, что есть сейчас, это… это… Черт, даже слов нет, чтобы описать, как это здорово!

— Давай попросим Эдара не приходить сегодня, — прохрипел я.

— Нельзя, — прошептала Лан, чуть морщась как будто от боли, но при этом крепко обнимая меня за талию. — Нельзя, пока я Великая Мать.

— Я тебя ненавижу, — прорычал я, за неимением лучшего объекта, кусая ее волосы и чувствуя, как в ушах шумит, а в голове разливается что-то вроде опьянения.

— Я тоже тебя люблю, — прошептала Лан, и дальше уже только стонала.

Мы сделали это на столе, потом на подоконнике. Потом поужинали, хихикая как ненормальные. А потом еще раз предались любви. Конечно, с наступлением ночи мне все-таки пришлось ее отпустить. Более того: я даже отнес Лан в ее покои, раздел, уложил на кровать и накрыл одеялом. Конечно, нам обоим стоило бы искупаться — хотя бы для того, чтобы смыть чернила с локтя Лан, которым она угодила в черную лужицу на столе. Но я знал, что к ней вот-вот должен был прийти Эдар, и в купании не было особого смысла. У меня даже промелькнула мысль, что так кузнецу будет проще исполнить свой долг, но я погнал эту мысль прочь: если от какой-то проблемы нельзя избавиться, нужно хотя бы перестать о ней думать.