Очкарик молчит.

— У этого пацана очень непростой характер и куча проблем и пробелов в воспитании. В том числе и потому, что его мать — та еще «гуру психологии», хоть она учит его быть пробивным, настойчивым и вот это вот все.

— Почему я не удивлена? — едко иронизирует Йени. Впервые слышу от нее такой очень жесткий тон без намека на попытку сгладить и прикрыть обиду шуткой. — Я ошиблась, или этот наученный пробивной ребенок пять минут назад пытался вас помирить?

Даже если бы я хотел как-то скрасить эту попытку взять нас за руки — мне нечем это делать. Потому что именно это Леша и делал. Как в общем делал всегда, когда мы с Наташкой ругались и разбегались каждый в свой угол. Дети удивительно чутко подмечают эти вещи.

— Да, пытался. Казнить его за это?

Она бросает косой взгляд в мою сторону и снова отворачивается.

Разговор у нас будет точно не из легких.

Я прекрасно осознаю, во что может вылиться эта попытка защитить свой хрупкий мир за стенами и без того трещащей по швам башни. Антон дал достаточно подсказок, чтобы понимать всю степень «тяжести» его характера.

Даже мысленно готовлюсь сказать что-то в ответ к кольцу, которое он попросит вернуть вместе с предложением.

Но когда я увидела их втроем…

Мою до сих пор не пришедшую в порядок голову перетягивает болезненными спазмами.

Мой психиатр так много раз говорила о необходимости уметь говорить о том, что заставляет меня испытывать дискомфорт и душевную боль, а я так часто ее не слушала, что прямо сейчас хочется поклониться в ноги ее призрачному образу.

Жаль, что все это — разовая акция, и скоро мой язык снова может оказаться в том самом темном и неприятном месте. Но хотя бы в этой ситуации я должна — ради себя и ради него — довести начатое до конца.

Хотя бы попытаться.

— Антон, пожалуйста, просто увидь это моими глазами. — Делаю глубокий вдох, морально настраиваясь на любую, даже самую неприятную ситуацию. — Твоя бывшая — она везде. Она могла запросто заявиться к тебе домой в семь утра. Могла извалять тебя в грязи перед Викой, прекрасно зная, в чьи уши выльется все это… дерьмо. Она, уже в статусе чужой жены, начала вешать на тебя свои проблемы. И ты их решил.

— И все тебе рассказал.

— А я поблагодарила за честность, — соглашаюсь в ответ. — Но ты же понимал, что мне это может быть неприятно? Что я промолчала и поняла, потому что не хотела конфликта, который дался бы нам обоим разбитыми нервами. Обычно женщинам неприятно, когда даже спустя три месяца разрыва бывшая ведет себя так, словно у нее пожизненный патент на этого мужчину. Тем более — бывшая, теперь уже чужая жена.

— Йен, слушай, — Антон морщит нос, — а можно как-то без вот этого менторского тона? Проще и по сути?

Мне снова хочется спрятаться от этого разговора. Как будто совершила смертельный грех.

Но я и правда говорю немного как мой психиатр. Не нарочно. Само получается. У нее так хорошо получается раскладывать все по полочкам — и мне невольно хочется донести все и ничего не упустить.

Слушать, наверное, не особо приятно.

— Твоя бывшая знает, как ее сын к тебе привязан? — Дожидаюсь его короткого кивка и продолжаю. — Знает — и все равно привозит. Ты же понимаешь, с какой целью?

— Да мне срать на ее цели, — снова огрызается Антон.

— А мне на что насрать, чтобы развидеть, как эта святая невинность пыталась вас помирить? Прости, что не могу умиляться ни на ребенка, ни на его мотивы. И прости, что мне эгоистично хотелось, чтобы твоя эпопея с бывшей, наконец, закончилась, а не сменила игровое поле.

Я говорю спокойно, но внутри меня все расшатало до состояния черных мошек в глазах, и будет просто чудо, если не грохнусь в обморок по крайней мере до того момента, пока мы не выяснить отношения. Лучше бы, конечно, на положительной ноте, но надежда на это тает с каждой секундой.

— Прости, что была очень… категорична в начале разговора, — вынуждена это признать и мне не стыдно извиниться. — Но я просто чувствовала себя лишней. Ненужной. Ты ушел от женщины с ребенком от другого мужчины, значит, ушел и от этого ребенка тоже. Сейчас у него есть отчим. Не такой идеальный как ты, но ни меня, ни тебя все это уже не должно волновать. А теперь твоя бывшая получила просто вот такой, — развожу руки максимально широко, — повод думать, что за тебя можно и нужно продолжать сражаться. Как там говорят? Если мужчина любит женщину, он любит и ее детей?

На мгновение мне кажется, что Антон сорвется: он с шумом выдыхает через нос, немного нервно сует ладони в передние карманы джинсов и пару раз раскачивается с пятки на носок, как будто совершает примитивную медитацию.

— Я просто поиграл с пацаном в настолку, Очкарик. Без задней мысли. И не собираюсь извиняться за это.

Что-то такое я и предполагала. Как будто мне были нужны эти извинения.

Мое внутренне равновесие покрывается мутным илом всколыхнутой с самого дна боли.

— Тогда, наверное, я очень не права, что начала этот разговор, — говорю растерянно, но сухо. — Ребенок ни в чем не виноват. Даже в том, что его используют в качестве капкана на моего, кажется, теперь уже бывшего… будущего мужа?

Мне так сильно больно, что я топлю все эмоции и чувства, закрываюсь в самой глубокой башне подземелья, надеясь, что хотя бы там мне удастся пережить ковровую бомбардировку пары следующих необратимых фраз.

Кручу кольцо на пальце.

Моргаю, потому что блеск камня режет глаза.

— Прости, что… — У меня не хватает сил сказать, что если эта женщина и все, что с ней связано, и дальше будут вырастать на горизонте, словно ядерный гриб, я просто сойду с ума.

Пытаюсь обойти Антона, одновременно стаскивая кольцо, но оно, хоть не жмет, словно въелось в палец.

Антон перехватывает меня за локоть, резко и бескомпромиссно притягивает к себе.

Обнимает.

— Я не буду извиняться, но обещаю, что прямо сейчас закрываю свое прошлое на замок и выбрасываю ключ. Можешь дать мне по яйцам, если обману. Я выбрал тебя, малыш. Правда, не было никакой задней мысли вообще. Просто… ну реально жаль пацана.

Я всхлипываю, цепляюсь руками в свитер у него на лопатках.

Хоть бы не реветь, хоть бы не реветь.

Реву. И слезы оставляют пятна на крупной белой вязке.

— А вот если еще хотя бы раз попытаешься снять кольцо с такими идиотскими намерениями — заберу и поверю, что совершил ошибку.

— Больше не буду, — катаю лбом по его плечу и глупо улыбаюсь сквозь слезы. — Я боюсь таких зубастых соперниц, мой ты неумный мужчина. Я им закуска на один зуб.

Антон все-таки немного отстраняется, обнимает мое лицо ладонями и совершенно серьезно говорит:

— Но женюсь-то я не на зубастой суке, а на зареваном мопсе.

— Сам ты… — икаю, — мопс.

— Не, я уставший замученный Бетховен.

Мы стоим так еще минуту или две. Даже не хочется больше ничего добавлять к уже сказанному, потому что самое главное я уже услышала, и прямо сейчас даю себе обещание больше никогда не спешить с выводами и не торопиться решать недопонимания радикальными способами. Ведь я только что могла остаться… без него. Он мог бы не останавливать меня, позволить мне совершить импульсивную глупость — и наш короткий роман без продолжения стал бы просто вырванными из тетради страницами.

Но раз мы пережили нашу первую ссору и даже не пришлось использовать бинты, пластыри и шины, то самое время вскрыть еще одну проблему. И сделать это нужно прямо сейчас, пока я под завязку заряжена уверенностью в поддержке своего мужчины.

Я провожу Антона за дом, там, где у бабули сложенный из кирпичей мангал, и где мужчины готовят мясо. Антон пожимает руки всем, даже Саше, который протягивает ладонь с явной неохотой.

— Можно тебя на минуту? — спрашиваю его, и мой бывший удивленно приподнимет брови, как будто я призналась, что собираюсь устроить ему трепанацию.

— Что случилось?

— Можно поговорить с тобой не здесь? — с нажимом повторяю я.