— Вы ведь взрослые люди и раз уж так сложилось… — Мама вздыхает. Очень театрально — все-таки, карьера актрисы «Большого» дает о себе знать.

— Я рада за Сашу и искренне желаю ему счастья, — отвечаю, глядя на себя в зеркало.

Видимо, дар носить маски передался мне по наследству, потому что улыбка у меня как раз такая, что сама почти верю в то, что говорю.

— Вот и славно, — с громким облегчением выдыхает мама. — Жду тебя к одиннадцати: нужно кое-что докупить.

Я кладу трубку и не без интереса наблюдаю за тем, как притворная улыбка «хорошей девочки» стекает с моего лица подтаявшей восковой кляксой.

Сашу я еще переживу.

Но как пережить бывшую моего Антона?

Я подумала «моего»? Прикрываю рот ладонью, как будто меня может высмеять собственный тараканий цирк, и в который раз обещаю себе избавиться от дурной детской привычки. Обещаю — и знаю, что нарушу обещание раз десять до конца дня.

Бывшая Антона не знает, что в то утро в его доме была я. Это плюс.

Но я-то знаю, что она заявилась к нему в семь утра, как будто это в порядке вещей, как будто у них нет большой и жирной точки, а брак с Сашей — это такая эпидерсия[12], шарж, комедия ошибок в стиле пьес Лопе де Вега[13]. А мне придется сидеть с ней за одним столом и делать вид, что она — луч счастья в жизни мужчины, которого я, скучный очкарик, не смогла удержать. И что от всего этого мне пипец как радостно и почти торжественно.

По дороге к матери, когда выхожу из метро, пишу Саше сообщение: «Соглашаться было не обязательно». Может, это глупо. Скорее всего, это уже ничего не решает. Но по крайней мере он должен знать, когда я буду улыбаться ему через стол, мне будет хотеться вытошнить обратно в тарелку то немногое, что я попробую проглотить хотя бы ради приличия.

Саша перезванивает минут через десять и без приветствия накидывается на меня, как ураган Катрин.

— Я очень уважаю твоего отца, Йен. Ты знаешь, что он для меня сделал. Что я должен был ответить твоей матери, когда она позвонила и сказала: «Ждем тебя с женой, Сашенька, Володя будет рад тебя видеть!»

— Здравствуй, Саша, — все-таки соблюдаю ритуал. Не ради него. Для себя. Моя голова так устроена, что в критических ситуациях, когда все рушится к чертовой матери, я выстраиваю подпорки из подручных средств. Вот как сейчас: он же явно настроен высказаться, и чтобы мое внутренне море спокойствия не превратилось в огненный шторм, приходится играть в официальную стерву.

— Да ради бога, Йен, прекрати вымораживать! — снова прет он.

Считаю до одного в обратную сторону: десять, девять, восемь…

— Ты мог сказать, что у тебя медовый месяц.

— Одно другому не мешает, — хмыкает мой бывший.

Выразительно, легким нравоучительным подзатыльником. Мол, с правильной женщиной я без проблем потрахаюсь даже под крышей чужого дома на полуторной кровати.

Я слишком хорошо его знаю. Для меня он давно прочитанная вдоль и поперек книга. Могу открыть на любой странице и прочитать с закрытыми глазами. И даже без подсказок цитировать наизусть.

— Саша, это моя семья, мой отец и моя жизнь. Ты все портишь своим присутствием. Это очевидно.

— Я буду гостем на Дне рождения человека, которому обязан по гроб жизни. — Он абсолютно на своей волне. — Твоя жизнь меня не интересует. И гости в ней — тоже.

Досчитываю до одного, прячу рассерженный вздох в высокий воротник куртки и продолжаю, нарочно игнорируя последнюю ремарку:

— А если я тебя лично очень попрошу «найти уважительную причину»?

— Нет, — даже не пытаясь подумать и войти в мое положение. — В чем проблема-то? Мы же друзья, у нас все цивилизовано.

— Саша, ты изменял мне с другой женщиной. Думаешь, я корчу Бедную овечку чтобы… что? Чтобы твоя совесть спала спокойно?

— А ты со своим «Гостем» будешь? — Он как будто и не слышит.

Гость — это Антон.

Саша любит называть так тех, кого считает временными людьми. У него такой жизненный принцип: никакого лишнего балласта, человек необходим, пока он полезен, а потом от него нужно избавиться, чтобы на освободившееся место пришел новый «Гость» и новые возможности.

— Не вижу ни единой причины посвящать тебя в свои планы, — отбриваю его провокацию.

— Ох, маленькая, ты такая дура, — снисходительно посмеивается мой бывший. — Снова этот твой писательский высокий штиль, пафосный слог. Думаешь, ты от этого умнее?

— Уверена, что я в принципе умная вне зависимости от того, что и как говорю.

— Ладно-ладно, умная, — еще одна подачка. — Ты хоть понимаешь, что тебя используют? Ну голову-то свою включи, умница.

Переводить тему разговора — это Сашино любимое. Если провести аналогию с футболом, то он — атакующий. В защите легко теряет мяч. И хорошо это знает, поэтому при первой же возможности уводит игру на «свое поле».

— Я не…

— Думаешь, что вот так запросто тупой наглый мент взял — и влюбился… в тебя?

Хорошо, что в тот момент, когда Саша выдает правду-матку, я как раз выхожу на тротуар и становлюсь столбом, стреноженная этой выходкой.

Тупой наглый мент?

В такую, как я?

Этот разговор себя исчерпал. О чем только думала? Моя самая вредная привычка — думать о людях лучше, чем они есть на самом деле, а потом разочаровываться и выстраивать вокруг себя очередной ряд крепких стен.

— Я жалею, что…

Он снова перебивает. На этот раз грубо, хоть обычно, даже когда очень злился, держал себя в руках.

— Он до сих пор Наташке названивает! Успокоиться не может, что его не оценили, не приняли в семью. Думаешь, зачем ты ему? Чтобы рядом крутиться и портить жизнь мне и ей. Он же ментовская натура, на десять ходов вперед тебя просчитал, а ты уши развесила, думаешь…

Я прерываю звонок и ставлю телефон на беззвучный. 

Когда мы с мамой возимся с последним салатом, на часах уже почти одиннадцать.

Папа позвонил пять минут назад и сказал, что уже едет, так что мама берется за ужин, а я заканчиваю последнее из блюд. Большую часть мужчины будут готовить завтра на мангале: мясо, рыбу, домашние колбаски, ребрышки в моем любимом остро-сладком имбирно-медовом маринаде. Нарезки из свежих овощей тоже будут завтра, но мама — большой любитель все делать «красиво» — все-таки подстраховалась и на всякий случай решила приготовить столько, что этого хватило бы на недельную кормежку маленькой страны третьего мира.

— Солнышко, а ты пригласила своего молодого человека? — как бы между прочим спрашивает мама, помешивая на плите суп.

Я случайно «прохожусь» ножом по указательному пальцу и тут же, как учила бабушка, сую его в рот. Мама уже даже не охает. Со мной всегда так. Достает из верхнего ящика хлоргексидин, бинт и пластырь. Мне уже двадцать шесть, а на порез дует, как будто я маленькая.

Мы с Антоном провели вместе еще один день. Тот, в утро которого заявилась его бывшая.

Он уехал на работу, я села за ноутбук. После обеда, стараясь не нарушать холостяцкий покой дома, убралась, хоть в этом в общем-то не было никакой необходимости. Потом, ближе к вечеру, взялась за ужин. Антон вернулся около десяти, уставший и молчаливый, но с маленьким кексом из «Буше». Сказал, что завтра у него срочная командировка и вернется только в субботу поздно ночью, а то и в воскресенье.

Так что вторник мы провели за просмотром «Войны клонов», ужином и поеданием кекса. А потом уснули прямо на диване.

Антон предупредил, что будет занят и что звонить часто не сможет.

Но мне его мало.

Как маленькой эгоистке — мало сообщений, мало нескольких коротких звонков перед сном.

Он — мой кекс из «Буше», которым повертели перед носом и даже дали откусить, а потом хлопнули крышкой по пальцам и спрятали в сейф.

И все это очень мне не нравится, потому что я разучилась пускать кого-то за высокие стены своего замка. А он… ну вроде как вражеский лазутчик. Еще и гранату где-то оставил, которая вот-вот взорвет все мое выхоленное карамельное царство с откормленными маленькими пони и жужжащими шмелями.