Наверное, поэтому она так в меня вцепилась — надеялась, что я стану точкой в веренице девушек, которых ее сын считал интересными, а она — непригодными.

Когда мы с Сашей сидели за одним столом, на нас никто не глазел, никто не хлопотал, подставляя тарелки — и моя мама не разглядывала нас с таким видом, будто прикидывала в голове, на кого будут похожи ее внуки. Мы просто были членами клана, мы просто сидели рядом и были в общем неплохой парой, которая — если бы все сложилось удачно — наконец, официально объединила две семьи.

Сейчас происходит то, что выбивает меня из колеи. Так же сильно, как до этого наша короткая перепалка с Наташей, когда она пыталась убедить меня, что «кроссовки» жмут и вообще не по мне.

На нас смотрят.

Моя мама — с обожанием. Анечка косится на Антона, как на сатану. Саша уже битых полчаса так откровенно сверлит меня взглядом, что мне кусок в горло не лезет, и, если я выпью еще хоть немного, у меня начнет кружится голова. И еще Вадик. Я пару раз замечаю, что он поворачивает голову в нашу сторону, но как будто вспоминает что-то — и не делает последнее движение.

Это если не думать о Наташе, для которой мы — как кукла вуду с двумя головами, которую нужно утыкать иглами с плотностью десять штук на миллиметр.

Только три человека за столом ведут себя так, словно у них одна волна — и они настроены на нее таким образом, чтобы не видеть и не слышать остальных: мой папа, Сергеев и Антон. У этой троицы «своя свадьба». Кажется, травят какие-то только одним силовикам понятные байки, обмениваются какими-то фразами, которые для меня звучат как абракадабра. И когда меня начинает кусать ревность за то, что у меня отобрали внимание мужчины, по которому я действительно соскучилась, Антон потихоньку берет меня за руку под столом. Просто сжимает пальцы, даже не поворачивая головы, дослуживая шутку моего отца. Я потихоньку сжимаю ее в ответ и смелею настолько, что пододвигаюсь и прижимаюсь головой к его плечу.

Наташа сидит где-то там, откуда мне видна лишь ее рука с длинными красными ногтями. Но она так выразительно стучит ими по бокалу, что в конце концов не выдерживает даже моя крайне терпеливая мама и интересуется, не замерзла ли гостья и все ли у нее в порядке.

Что отвечает Наташа — мне все равно.

Главное, что это крепкое плечо и расслабляющий запах дыма с дурманом пополам сейчас под моей щекой. И по крайней мере сегодня нашим бывшим хватит ума не влезать поперек.

Michael Jackson — Give in to Me

Застолье как всегда затягивается. Чтобы в День рождения отца мы встали из-за стола раньше часа ночи? Когда это произойдет, отец отметит день красным в календаре как дату, когда началась его официальная старость. Он до сих пор считает, что двужильный, и мы с мамой старательно оберегаем эту веру, украдкой пряча нашего вояку от бытовых сквозняков.

— Я постелила вам на мансарде, — говорит мама с видом заговорщицы. — Там удобно, и я еще подушек набросала.

Она тоже выпила по случаю, иначе не проявляла бы столько рвения по поводу удобства постели, в которой ее дочь проведет ночь с мужчиной.

Точнее, не совсем постели.

На мансарде у нас совсем небольшая комната — там из всей мебели только тумба из ротанга и пара кресел — мешков. А основное пространство занимает конструкция из огромных матрасов, брошенных прямо на пол. Полы у нас с подогревом, так что спать здесь, особенно зимой, одно удовольствие: можно валяться всю ночь и через окно в потолке смотреть, как падает снег.

— Йени, солнышко, только… — Мама потихоньку забирает тарелку из моих рук и чуть не силой заставляет посмотреть ей в глаза. — Ты бы сказала ему… Знаешь… Мужчина должен…

Я поджимаю губы.

Понимаю, что все ради моей заботы, но эти слова сейчас — как увесистая оплеуха, которая отбрасывает меня назад на десять лет, и все выпитое внезапно подступает к самому горлу.

Ванна здесь рядом.

Успеваю добежать до нее, но не успеваю закрыть дверь.

Вместе с выпитым выталкиваю из себя отвращение, стыд и боль, сдавливаю колени до хруста костей. Я до сих пор ее чувствую. Каждый раз, когда закрываю глаза, когда случайно в толпе натыкаюсь на глаза того же цвета или такой же шрам на лбу.

Я отравлена этим на всю жизнь.

Можно сколько угодно прикидываться нормальной и верить, что мои сексуальные фантазии могут стать реальностью, но я всегда «откатываюсь» назад в эту точку.

— Малыш? Что с тобой?

Как слепой котенок тянусь на знакомый голос, чувствую, как Антон присаживается рядом на колени, притягивает к себе. Мотаю головой — меня же только что вырвало, и неважно, что только вином и горечью.

— Все-все, я здесь…

Такая ерунда — «я здесь».

Два слова.

Мне кажется, что у бесконечной пропасти, куда я падаю, наконец, появился конец.

Не разбиться бы, если там острые камни.

— Перебрала, писательница? — Я чувствую улыбку мне в волосы, заботливую помощь, чтобы мы оба встали.

Если и была немного хмельной, то сейчас во мне все слишком трезвое.

Но я лучше откушу себе язык, чем признаюсь.

Поэтому я снова прячусь за ложь. В ней безопаснее. По крайней мере выпившая писательница — это совсем не то же самое, что скрывается по ту сторону вранья.

— Твоя бывшая так на меня глазела, что я и кусочка не смогла проглотить, — вру я. Точнее, я говорю правду. Но не всю и не до конца.

— Трусишка.

Это так… тепло. Приятно. Как солнечным зайчиком по сердцу, даже щекотно в груди. И хочется глупо, как маленькой, хихикать и кивать, кивать и хихикать.

— А теперь, малыш, попытайся перестать дрожать и сосредоточься, потому что мне очень важно услышать ответ на свой вопрос.

Я смотрю в его всегда смеющиеся карие глаза, пытаюсь понять, что за напасть могла случиться в… кажется, уже три часа ночи. Ну, кроме того, что мой уставший майор в наше третье свидание увидел меня в обнимку с унитазом. Господи, стыд какой!

— Мне бы душ и зубную щетку, — улыбается Антон. — Я вообще ни хрена с собой не взял.

— Душ вот, — тычу пальцем в душевую кабинку, которую установили только в прошлом месяце. — А вот запасная зубная щетка… Надо поискать.

Дача для отца, как он сам любит говорить, вторая обитель. Тут неподалеку речка, и они с друзьями часто приезжают на ночную рыбалку. Мыло, станки для бритья и всякие гигиенические штуки в одноразовых упаковках мать покупает регулярно.

Так что щетка точно должна быть.

Пока копаюсь в тумбе под раковиной, за спиной раздается возня.

— Вот, наш…ла.

Антон стоит сзади, уже без толстовки, с взъерошенными волосами и руками на ремне джинсов. Я, должно быть, выгляжу очень глупо, когда приклеиваюсь взглядом к его пальцам, от которых совершенно точно как-то по-особенному схожу с ума.

— Запрешь дверь? — Ремень распадается на две стороны, молния расстегнута до упора. — Изнутри.

Я делаю это меньше, чем за секунду.

Мой мужчина усмехается, запросто стаскивает джинсы вместе с трусами и берет зубную щетку из моих ослабевших пальцев.

— Не такая уж и трусишка, как оказывается.

Я не знаю, как назвать то, что происходит.

Помешательство? Персональное солнечное затмение на мою голову?

Все плохое, что торчало в моей голове несколько минут назад, потихоньку сползает куда-то на сторону, как черные тучи грозы, которая прошла мимо. Не ушла совсем и все равно висит нехорошим предупреждением, но я могу попробовать не замечать ее. Тем более, когда рядом пара татуированных рук, широкие плечи, грудь, по которой хочется провести пальцами, живот с деликатной полоской волос вниз от пупка.

Я закрываю глаза.

Видела же голого.

Видела, как он дрочил передо мной, а все равно стыдно. И тянет в животе.

— Мы можем просто принять душ вместе, Йен. Йени, — тянет мое имя, странно улыбаясь и немного жмурясь. — Так больше нравится.

Киваю. Мне тоже больше нравится, как эта форма моего имени звучит в его исполнении.