Надежности двери хватило на два гранатометных выстрела, а потом она сошла на нет вместе с массивностью, я проник внутрь дата-центра и игра превратилась в коридорный шутер на высоких графический настройках, но с закрученным в самые минуса уровнем сложности. Я двигался вниз, под землю, зачищая этаж за этажом. Я был залит боевой химией по самые брови, оббафан с ног до головы, и вместо крови по моих жилам тек адреналиновый коктейль, что делало меня быстрее и точнее, чем местный компьютер и управляемые им марионетки. Я шел по коридорам, расстреливая терминаторов, разбираясь с пулеметными турелями и проламываясь через силовые поля. Мой воображаемый счетчик фрагов наверняка крутился, как выставленный на максимальную скорость вентилятор, и не успел я спуститься на два этажа ниже, как мне прилетел целый новый уровень.

Мне было… ну, как-то по фигу, если честно.

Я не испытывал упоения боем, у меня не было ощущения, что дело мое правое и враг должен быть повержен и отбуцкан по почкам с особым цинизмом. Это было просто дело, которое надо было закончить, работа, которую следовало завершить. Я даже не могу сказать, что у меня ко всему этому было какое-то личное отношение. Может быть, сначала оно и было, конечно, но сейчас я не испытывал по отношению к управляющему компьютеру Альвиона даже легкой неприязни.

Типа, он на меня прыгнул, ну и сам виноват…

На минус третьем этаже меня встретило дикое количество задраенных намертво дверей, и я принялся выжигать их термитными шашками. Продвижение мое замедлилось, и это было не очень хорошо, потому что противник стопудово вызвал подкрепление, и оно в любой момент может ударить меня в спину.

И лучше бы оно этого не делало, потому что когда меня бьют в спину, я расстраиваюсь и могу натворить всяческих глупостей, о которых потом пожалею.

— А можно я не про войну? — спросил Федор.

— Нельзя, — сказал Виталик. — Когда ты имеешь дело с Чапаем, это всегда про войну.

— Спасибо, друг, — сказал я. — Как будто бы ты не такой.

— И я такой, — согласился Виталик. — Так чего ты там хотел спросить, Федор?

— Я просто не могу понять, почему так, — сказал Федор. — В смысле, вот Чапай и этот британец, как его…

— Гарри, — сказал я. — Гарри Борден.

— Хороший, сука, человек, — сказал Виталик. — Как-то раз мне руку сломал…

— Ты с такой гордостью об этом рассказываешь, как будто тебе за тот случай орден дали, — заметил я.

— Предлагали, — сказал Виталик. — Но я отказался, к хренам, и взял деньгами.

— Так чего ты там понять не можешь, Федор? — спросил я.

— Почему вы двое, так успешно встроившиеся в Систему, словно она специально под вас создавалась, столь упорно стремитесь все откатить и сделать, как было, — сказал Федор. — Для меня это загадка загадок. Топ номер один и топ номер два, вы забрались на вершину, так чего же вам на ней не сидится?

— Не знаю, как он, а я к такому точно не стремился, — сказал я. — И потом, дело же не только в нас.

— А в ком еще?

— Ну, посмотри, — сказал я. — Вот, допустим, ты встроился в Систему, пусть даже и случайно, и выяснил, что Система эта бесчеловечна, несправедлива и еще капельку немножечко людоедская, так что ты будешь делать? Спокойно пользоваться всеми ништяками, что она тебе предоставляет, или попробуешь хоть что-нибудь изменить?

— Конечно же, первое, — сказал Федор. — Потому что полностью справедливого мироустройства не бывает в принципе, и я уж точно не смогу этого изменить.

— Вот оно, вечное столкновение прагматиков с, сука, идеалистами, — отметил Виталик. — Проблема нашего мира, я имею в виду, нашего прошлого мира, хотя не исключено, что и в этом то же самое, заключалась в том, что в нем было слишком до хрена прагматиков, и идеалистам, для того, чтобы быть услышанными, приходилось совершать какие-то дикие вещи. С другой стороны, когда идеалистов до хрена, в этом тоже ничего хорошего нет, потому что идеал, сука, недостижим, а они все равно пытаются, чего бы это им ни стоило. И окружающим, кстати, тоже. Тут штука тонкая, нужно как-то баланс соблюсти, что в реальном мире получается далеко не всегда. Точнее, практически никогда не получается, к хренам.

— Я не идеалист, — сказал я.

— Может быть, — легко согласился Виталик. — Просто ты шестиугольник в мире, где все в большинстве своем квадратные. И жизнь или Система или как хотите, устроена так, чтобы отбить тебе лишние углы и сделать таким же квадратным, как все. Как Федор, например. А ты этому изо всех сил сопротивляешься.

— Я не квадратный, — сказал Федор.

— Это же, сука, образно.

— Я даже образно не квадратный, — сказал Федор.

Но что-то в этом сравнении было. Соломон Рейн тоже довольно долго пыжился, изображая из себя борца с Системой, а потом пару раз помер, пересмотрел свои жизненные приоритеты, нашел себе тепленькое местечко и сидит там ровно, более никакой угрозы никому, кроме прямых конкурентов, не представляя.

Но это-то как раз нормально, конкуренция в любом мире — штука суровая.

И как бы ни знакомство с землянами Соломону эти лишние углы отбило…

Но и Федор умудрился поднять немаловажный вопрос. Зачем я все-таки это делаю?

Мне нужно было забраться не так уж глубоко — на минус шестой этаж, где и располагалось железо, в котором обитал управляющий компьютер Альвиона. Никаких облачных сервисов, распределенного хранения данных и прочих азов компьютерной безопасности, о которых вам любой Виталик расскажет. Наверняка где-то мог храниться бэкап, но если разнести тут все достаточно основательно, на восстановление прежних порядков уйдут годы. Если это вообще получится.

Даже не знаю, почему этого раньше никто не сделал.

На минус четвертом этаже меня встретил отряд терминаторов и очередная порция нервнопаралитического газа. Конечно, местный компьютер к этому времени уже не мог не заметить, что на меня эти шутки не действуют, но все равно не прекращал их использовать, и в этом была определенная логика. Мои ресурсы не безграничны, и если долбить по каменной стене пусть даже миниатюрным ювелирным молоточком, но делать это достаточно долго, то рано или поздно стена все равно падет.

Я разметал терминаторов, как не удавалось еще ни одному Джону Коннору, нашел переход на минус пятый этаж и уперся в очередную закрытую дверь, которой мог бы позавидовать и Форт Нокс.

Швырнув в нее термитной шашкой, я открутил головы еще двоим случайно подвернувшимся мне под руку терминаторам, и тут на этаже ожили встроенные в потолок и стены динамики.

— Остановись, — сказал уже знакомый мне по процедуре моей несостоявшейся казни голос.

— Открой дверь, — сказал я.

— Не могу.

— Вот и у меня та же фигня, прикинь.

— Зачем ты это делаешь?

— Ну, это что-то вроде второй директивы, — сказал я. — Ты угрожаешь моей безопасности, я устраняю угрозу, все такое.

— А если я перестану? — похоже, управляющий компьютер Альвиона наконец-то чего-то понял и решил отработать по схеме «что ж ты, фраер, сдал назад». Но подходящий для этого момент уже был им упущен.

— А, переговоры, — сказал я. — Поздновато ты спохватился, приятель.

— Мы можем все урегулировать, — сказал он.

Дверь прогорела насквозь, я осторожно, чтобы расплавленное железо не накапало мне за шиворот, пролез в получившееся отверстие и пошел дальше, но голос из динамиков продолжал капать мне на мозги.

Это была обычная телега на тему «ты погорячился, я погорячился, но мы оба цивилизованные люди и можем остановить это безумие, пока оно не зашло слишком далеко, и все будет прощено и забыто, и к чему воевать, если можно просто спокойно жить дальше, нюхая цветочки и наблюдая за полетами бабочек». В общем, стандартный прогон неудачников, которые осознали, что проигрывают, но не готовы сделать это достойно.

Может, просто не умеют.

Но это безумие зашло уже слишком далеко, чтобы я остановился прямо сейчас.