– Пшел вон, – вяло оборвал его Николаев.
Разговор с Ландышевым в плане морали его почти не зацепил. На всякий случай он нарисовал ему подписку о невыезде, но уже понимал, что это дело победных реляций не сулит. Понял это и Лунин, ознакомившись с показаниями Ландышева.
– Я бы повесил трупы на него, – искренне признался Лунин. – Одной мразью в городе стало бы меньше, а воздух – чище. Как посмотрю на эту педерастическую сволоту, такое зло берет. Люди из кожи вон выдираются, вчерашние аспиранты дворниками работают, а эти гниды жопой их бабки гребут. Бабы рожать отказываются – детей кормить нечем. Наверху все евреи да пидоры захватили – такая безнадега…
– Антисемит, что ли? Или гомофоб? – полушутливо остановил напарника Николаев.
– Да хоть горшком назовите, – не понял шутки Лунин. – Я вам честно скажу: начнись завтра какая-нибудь заварушка, типа фашистского переворота или большевистской революции, ищите меня у нового папы Мюллера. Не по убеждениям. Уж больно мозги кое-кому вправить хочется.
– Ты бы со своими мозгами сначала разобрался, – строго сказал ему Николаев. – Что там с Владивостоком?
– Ничего. Вот отчет – почитайте. Хотя смысла уже, наверно, нет. Все и так ясно…
Глава седьмая
Она вела себя естественно. Веселилась, встречалась с подругами, родственниками и знакомыми. С удовольствием рассказывала ему о своих впечатлениях по вечерам. Иногда ей звонил муж. Она прикладывала палец к губам и нежно ворковала: «Да, котенок… Я тоже, котенок… Нет, котенок… Ты себя хорошо ведешь? Я тоже… Конечно, скучаю, котенок… Целую… Хорошо…» Она разговаривала с мужем, он смотрел на нее и пытался найти отличия в том, как она ведет себя с ним и с благоверным. Ему хотелось, чтобы эти отличия были. Он их придумывал сам, когда то ли замечал, то ли дорисовывал ее желание поскорее прекратить телефонный разговор и вернуться к нему. Когда она спрашивала у мужа про деньги, а потом объявляла: завтра гуляем! Когда рассматривала ногти одной руки, другой прижимая трубку к уху, а перед ним приподнимала плечико в неосознанном кокетстве и уже так же, как и он, тушила сигарету в пепельнице – отламывая огонек и укладывая рядом пустой фильтр.
О приобретенной от него привычке тушить сигареты она сообщила сама. Ему этого было мало. А в те моменты, когда он и вовсе не видел искомые отличия, он, пользуясь ее беззащитностью, садился на пол перед коленями Лапочки и, с силой раздвигая ее напрягавшиеся ноги, проникал лицом туда, где одно его дыхание заставляло голос верной жены сбиваться и дрожать, торопливо прощаясь с «котенком», которого она «любит, целует», но ей «кто-то звонит по второй линии – может, мама что-то хочет сообщить про Эдгара или сам Эдгар… Все, целую, пока, котенок…»
– Плохой мальчик, – говорила она ему минут через сорок в постели, лежа в любимой позе – на животике и – уже привычно для него – с трудом придавая осмысленность уплывшему взгляду.
– Почему? – смеялся он.
– Сережа прекрасно знает, как я говорю, когда занимаюсь любовью, а ты специально делаешь, чтобы голос меня выдавал. Специально же?
– Нет, – шутливо отпирался он. – Просто не в силах был терпеть ни минуты. Я же не могу позволить разрядиться себе в штаны.
– Любопытно было бы посмотреть…
– О! Да ты извращенка!
– Ужасная!
– И какое у тебя любимое извращение?
– Ну, я же не знаю, что ты считаешь извращением…
– Ты скажи, а я определю – извращение это или нет. Я ведь тоже считаю себя извращенцем…
– Да? Это интересно… Однажды я занималась любовью с девочкой…
– Нашла чем удивить… Это теперь в порядке вещей. Если девочки красивые, я бы и сам посмотрел…
– А я бы на мальчиков.
– Фу-у-у!
– Просто из любопытства!
– Даже из любопытства: фу-у-у! Меня ты уж точно никогда на этой картине не увидишь. Разве только жизнь загонит в такой тупик, что захочется показать ей огромную некрасивую дулю перед уходом! Чтобы эту жизнь передернуло от брезгливости к самой себе…
– Прекрати, я же поклонница нормального секса. Ты сказал, что посмотрел бы на девочек, я ответила про мальчиков…
– Ладно, так, кроме сеанса лесбийской любви, ничего у тебя больше не было?
– Было. Однажды меня ласкали шесть мальчиков… Но любовью я занималась только с одним!
– Это ты только что придумала, – улыбнулся он.
– Нет, это правда! У нас есть знакомые мальчики – они все женатые, – снимают вскладчину квартиру специально для встреч с девочками. Мы с подругой с ними просто дружили. Даже приезжали туда в гости, когда они там развлекались со своими девочками. Но с нами у них ничего не было. А один раз мы приехали туда после ночного клуба просто потусить – никто не хотел спать или ехать домой. Все были пьяные, и мы почему-то решили заняться любовью. Подружка уединилась с одним мальчиком, который ей нравился, а со мной остались шестеро. Я сама сказала им раздеться, чтобы сделать свой выбор. Сначала все было как бы в шутку, но они на самом деле разделись, начали меня ласкать. Потом я попросила одного остаться, а остальных уйти – с ним мы и занимались любовью. Причем только один раз, и после этой ночи я его больше никогда не видела.
– Он не хотел?
– Он хотел. Я не хотела. Зачем?
Она смотрела на него невинными глазами, в глубине которых он видел озорную констатацию полученного от ее рассказов эффекта – он вновь готов был к «битве» и потихоньку подкатывался к ней на нулевое расстояние.
– Что? – как бы удивленно шептала она.
– Хочу тебя, – накрывал ее губы страстным поцелуем Бобби Старший.
И она вновь оказывалась в его власти, и он старался удержать эту власть как можно дольше, из последних сил сдерживая короткую волну наслаждения, которая на самом деле утратила для него первостепенное значение по сравнению с самим процессом. Исподволь он понимал, что такая смена сексуальных приоритетов может сыграть с ним злую шутку. Это понимание укрепилось скорым неожиданным открытием: его перестали возбуждать другие женщины. Он не мог представить себе, как с таким же наслаждением доставляет удовольствие любой из попадавшихся ему на глаза красоток. Некрасивые женщины и вовсе начали раздражать его своим существованием.
До поры до времени он не выпускал эту тревогу наружу, но в минуты, когда его опаляла мысль о ее будущем отъезде, он мог спросить, например, это:
– Почему ты не употребляешь слова «трахаться» или «заниматься сексом»? У тебя это выглядит только как «занятия любовью»…
– Мне нравится заниматься любовью, а не сексом, когда все нежненько, приятненько – как с тобой, – бесхитростно отвечала она.
Он смотрел ей прямо в глаза, она избегала его взгляда, но, когда уловки не срабатывали, задавала традиционный вопрос:
– Что?
– Ничего. Пока… – отвечал он.
Он предпринимал отчаянные попытки обнаружить в ней хоть что-то, отталкивавшее его в других женщинах, но ничего не находил. Или находил, но мгновенно проникался умилением, как доверчиво открывавшейся перед ним сокровенности. На ее правой щиколотке пятнышком в монетку проступали венки. Он целовал эту монетку так осторожно, как будто поглаживал губами собственное сердце на ладони. Она жаловалась, что у нее выпадают волосы, он часами массажировал ее голову. Ей казалось неприличным иметь растительность на лобке, он с силой убирал ее руки и намертво прилипал лицом к подрастающей шерстке. А еще она немножко сутулилась и у нее был мягкий животик рожавшей женщины – такой нежный, что у Бобби Старшего голова кружилась в предобморочном восхищении…
Прорывать начало на экваторе ее пребывания в России. В воскресенье вечером из другого города приезжала ее сестра. Лапочка должна была с ней встретиться и остаться за городом на двое суток. Весь день они провели в постели, время от времени сливаясь друг с другом в нежелании расставаться. Он был немного пьян, и они вызвали такси. Когда до приезда такси оставалось каких-нибудь полчаса, Лапочка сама повалила его на спину и, оседлав его, страстно ускакала галопом в неведомые для мужчины дали наслаждения. Когда она, обессиленная, упала на его грудь, он сам еще долго не мог прийти в себя.