– Позже, – неожиданно осадил его Николаев.

– Почему позже? – вскинулся Лунин.

– Пусть попарится пару суток в одиночке, понервничает, чтобы уж наверняка.

– Вам видней, – с заметным недовольством произнес Лунин, вставая.

– Торопишься? – усмехнулся Николаев.

– Нет. Просто не вижу смысла затягивать процесс.

– Поверь мне, смысл есть.

Смысл действительно был. Этот гомик с подходящей фамилией Ландышев держал себя вызывающе даже после двух дней одиночки. Такое поведение характерно в двух случаях: либо он и в самом деле не чувствует за собой никакой вины и ничего не знает о трупах, либо уверен, что доказательств его вины нет. Николаев долго, не мигая, смотрел в его наглые глаза, которые подозреваемый даже не пытался отводить. Поправляя длинные темные волосы, Ландышев беззвучно посмеивался, и, похоже, его несколько забавляло свалившееся на него приключение. Напрасно.

– Я могу не задавать вам вопросы, – нарушил наконец тишину Николаев. – Вы ведь наверняка ничего не скажете мне о том, что произошло тогда в квартире между вами и клиентами. Хотите подписать готовый протокол с вашими отрицательными ответами?

– Ну, если после этого я могу быть свободен, то давайте подпишу, – ухмыльнулся Ландышев.

– Свободным вы сможете быть, наверно, лет через пять. Если очень дорогой адвокат докажет, что вы убили своего клиента из ревности.

– Какой ревности? Какое убийство? – слегка посерьезнел Ландышев.

– Двойное, – мрачно сказал Николаев. – После вашего визита к этой парочке их нашли мертвыми, и знаете, кому принадлежат единственные отпечатки пальцев, найденные в квартире? Помимо покойных жильцов, разумеется. Плюс ваша сперма в презервативе…

– Подождите-ка, – окончательно подтянулся Ландышев. – О какой парочке вы говорите? Клиент был один.

– Вы в этом уверены?

– Так же как в том, что меня задержали незаконно. Вы не имеете права вмешиваться в мою личную жизнь!

– Даже если ваша личная жизнь предполагает убийства партнеров?

– Какие убийства?! – вышел наконец из себя Ландышев. – Я не понимаю, о чем вы говорите!

– Значит, вы все-таки хотите ответить на мои вопросы? – спокойно спросил Николаев.

Ландышев покраснел, фыркнул, но промолчал.

– Очень хорошо. Тогда у меня первый вопрос. Что произошло между вами и клиентом в этот вечер?

– Кроме полового акта, ничего! – почти выкрикнул Ландышев.

– Не нервничайте. Вы были знакомы с клиентом до этого вечера?

– Нет. Я его никогда и нигде не встречал.

– А девушку?

– Какую девушку?

– Которая находилась в этой же квартире в то время, как вы совершали половой акт с клиентом.

– Никакой девушки там не было!

– Вы в этом уверены?

– Господи! Как я могу быть не уверенным, если никакой девушки там не было!

Николаев отвернулся к окну.

– Плохо, – произнес он после паузы. – Плохо, что вы не хотите сотрудничать с нами в этом деле. Нам придется задержать вас как главного подозреваемого и, уж извините, остановиться в поисках убийцы исключительно на вашей особе.

– Гражданин следователь, – заметно сбавил тон Ландышев. – Объясните, что вы хотите от меня услышать. Я всего лишь отвечаю на ваши вопросы. Никаких трупов, никакой девушки я там не видел!

– Чтобы убедить в этом суд, вам придется проявить недюжинный талант актера. Хотя я сильно сомневаюсь, что и это переломит решение суда в вашу пользу. Поэтому предлагаю вам, если вы действительно ни в чем не виноваты, рассказать мне подробно – очень подробно – обо всем, что произошло в этот вечер в квартире клиента. Понимаете? Как он себя вел, что говорил, отлучался ли куда-нибудь, какие-то характерные особенности или странности…

Ландышев, щелкая костяшками пальцев, поднял глаза к потолку.

– Я просто не знаю, с чего начать… Вел он себя, конечно, странно. Даже очень странно. Как будто выпил или у него был жар, – все-таки начал Ландышев, и Николаев придвинул к себе листок бумаги. – И я сразу понял, что он не гомосексуалист. Это было понятно еще до полового акта.

Двумя часами позже перечитав написанное, Николаев понял, что Ландышев к гибели этой парочки абсолютно непричастен. С его слов выходило, что дверь ему открыл хозяин квартиры. Он был один. Не ответив на приветствие, он махнул рукой в сторону комнаты, где его потом и обнаружили мертвым.

– Не надо в душ! – упредил он вопрос Ландышева о ванной комнате. – Это не займет много времени, и это не для меня! Да, не надо никаких прелюдий. Лапочка хочет разнообразия, и только…

Ландышев подумал, что Лапочкой он называет себя, но в процессе, так сказать, самого действа понял, что клиент обращается к кому-то другому. Правда, почему-то вслух. Ландышева для него как бы не существовало. С чем-либо подобным Ландышеву до сих пор сталкиваться не приходилось, хотя, как, наверно, гражданин следователь понимает, люди с такой ориентацией необычны сами по себе и к кое-каким выкрутасам клиентов он уже привык. Здесь сеанс походил на какой-то садомазохистский акт наказания. Хотя у Ландышева сложилось впечатление, что клиент ничего не чувствовал.

– Смотри, Лапочка, – повторял он в каком-то исступлении. – Смотри. Я готов ко всему, что тебе хочется. И все будет! Нельзя разрушать! Мы одни! И только мы можем сделать так, чтобы этот мир повернулся к нам своей безразличной мордой! А когда он к нам повернется, мы влепим ему пощечину и пошлем куда подальше, Лапочка! И никто никогда не сможет нам помешать! Только люби меня так же, как я тебя, и все будет хорошо!.. Море, безмолвный закат, камин, собака – наша собака, Лапочка! Мы назовем ее Бобби Старший!..

В этом месте Николаев переспросил:

– Как, вы сказали, зовут собаку?

– Бобби Старший, – повторил Ландышев. – Я это очень хорошо запомнил, потому что никак не мог абстрагироваться от его слов. Мне это жутко мешало, и я долго не мог закончить. Ну а попросить его помолчать я, естественно, не мог…

Сколько конкретно продолжалось столь жутковатое действо, Ландышев не запомнил. Может, с полчаса или чуть меньше. Когда он закончил, клиент этого даже не заметил, продолжая разговаривать сам с собой. Ландышев встал, оделся и, тронув партнера за плечо, попросил рассчитаться. Хозяин оборвал себя на полуслове и, сунув руку под подушку, протянул ему, не глядя, деньги. Денег оказалось больше оговоренной суммы, и Ландышев, как честный человек, положил лишнее на диван. Николаев мысленно отметил про себя, что про «лишние деньги» в отчете с места преступления ничего не сказано. Возможно, что их прибрала к рукам хозяйка. Если, конечно, Ландышев не врет про сдачу.

Вот, собственно, и все. После расчета Ландышев сразу ушел. Его никто не провожал. Клиент остался лежать в той же позе, в которой он его оставил. Он молчал, но на мертвого никак не походил. Захлопывал ли он за собой дверь, Ландышев не помнил. Наверно, захлопнул – не оставлять же ее открытой на площадку. Девушки – ни до его прихода, ни во время пребывания в квартире, ни после ухода – он не видел и не слышал. Честное слово. Какой ему резон скрывать этот факт? Для него это просто работа, за которую он получает деньги. Кого при этом пользовать – женщину, мужчину или обоих, – для него значения не имеет. Проблемы ему тоже не нужны – своих выше крыши.

– Работа? – переспросил напоследок Николаев. – Какая же это работа? Это мерзость.

– Для вас мерзость, – согласился Ландышев. – А для меня, уроженца небольшого городка Моршанска в четвертом поколении, – работа. Знаете, что такое маленький российский город? Это повальное пьянство и в лучшем случае родство с кем-нибудь из бывших зэков, а в худшем – один или два срока за спиной. Во исполнение мечты, которую вы тут рисуете в телекартинках. В этой жизни главное – не проиграть. А каким образом ты выигрываешь и не опускаешься на дно – никого не волнует. Вы никогда не поприветствуете лузера – от него пахнет переношенным бельем и дешевым парфюмом. И вас не интересует, почему он проиграл, хотя, может, главная причина его поражения в том, что он чтит Уголовный кодекс и пытается сохранить детские представления о чести, добре и зле. А вот я вас заинтересую. Потому что ужинаю в хорошем ресторане и общаюсь с известными людьми. И знай вы на сто рядов, что моя задница мало чем отличается от дуршлага на вашей кухне, вы все равно, стиснув зубы, поздороваетесь со мной, потому что рядом будет стоять или сидеть, возможно, даже ваш начальник…