Катание на велосипеде было моим любимым занятием. Трехколесный велосипед мне подарил на день рождения отец. Я с ним не расставался, даже к отцу в штаб на нем ездил. Штаб находился на окраине города в двухэтажном кирпичном здании. В нем были длинные и широкие коридоры, по которым я гонял. Меня знали почти все писаря и часто дарили мне что-нибудь на память: перочинные ножи, карандаши, линейки и т. д. Дома у меня образовалась целая коллекция этих канцелярских вещей. Об этом знали мои товарищи по двору и всячески их у меня выманивали, особенно перочинные ножи.
Дорожки в скверике были чистые, а прохожих было мало, так что можно было показать свое мастерство. Но в то утро мне было не до велосипеда. Еще в вагоне я плохо себя почувствовал. Болел живот, подташнивало, но я не жаловался, терпел – ведь война! Я сел у чемодана, прижавшись к нему спиной, а ноги подтянул к животу, обхватив руками коленки. Думал таким образом заглушить боль. Сколько так просидел, не знаю, но боль не проходила, более того стала резкой. Я терпел. Когда терпеть стало невмоготу, лег животом на землю, но это тоже не помогло. По-видимому, было острое отравление, так как началась рвота. Мои страдания увидел кто-то из прохожих и вызвал скорую помощь, которая вскоре и примчалась.
Медики уложили меня на носилки и – в карету. Они, конечно, были молодцами. Быстро приехали, быстро меня погрузили и быстро доставили в больницу. Но при этом допустили одну серьезную оплошность. Увозя меня, они, во-первых, не обратили внимание, или не заметили, что оставляют на чемодане конверт с живым человечком, а, во-вторых, не оставили никакой записки. Эта оплошность могла бы обойтись нашей семье очень дорого. Мы могли бы потерять друг друга, как в те годы это сплошь и рядом случалось. Уже после войны, в 60-70-е годы на радиоканале «Маяк» существовала передача «Найти человека», которую вела Агния Барто и куда обращались тысячи людей, потерявших друг друга в военные годы. А у нас ситуация развивалась именно в этом направлении.
На пристани выяснилось, что судоходство по Днепру продолжается и, более того, скоро должен был отправиться в Гомель пароход. Не знаю как, но Дмитрию Васильевичу удалось достать на него билеты. Воодушевленные удачей они приехали на Крещатик. А там… Вещи на месте, конверт со Светой на месте. Даже сумка с вареньем и велосипед стояли на том же самом месте, где их поставили. Все на месте, только… меня нет! Мама бросилась расспрашивать прохожих, но что они могли ей сказать? Представьте ее состояние: билеты на руках, скоро должен отчалить пароход, а сын исчез. Как вы думаете, как бы она поступила, если б я не появился? Конечно, никуда бы она не поплыла, не поехала, пока не прояснилась бы судьба ее сына.
А в это время в больнице колдовали надо мной: промыли желудок, дали выпить какую-то микстуру, уложили на кушетку, но привести меня в удовлетворительное состояние никак не могли. Когда же врач, пожилая женщина увидела, что я стал осознанно осматривать кабинет, то начала выяснять – как меня зовут, откуда, куда и с кем еду и т. д. Когда я все о себе рассказал, она мгновенно оценила весь драматизм ситуации, вызвала машину и меня не то что повезли, а буквально помчали на Крещатик, хотя мое состояние было еще далеко от удовлетворительного.
Когда машина с красным крестом остановилась около мамы и из нее вышел ее сын – она не проявила никаких эмоций: не бросилась меня целовать, обнимать, не заплакала от радости. Лицо ее было застывшим, остекленевшие глаза смотрели на меня, но чувствовалось, что она не пришла еще в себя. Врачи что-то ей объясняли, она кивала головой, но, по-видимому, их слова до нее не доходили. Дмитрий Васильевич пытался вернуть ее к жизни, шутил, указывая на меня:
– Вот какой у тебя, Шурочка, сын молодец: и сестренку сберег и вещи, и по городу успел покататься!
Мама пыталась улыбаться, но это у нее плохо получалось. Это ее состояние было для меня хорошо знакомо. Однажды в Черновицах я вышел утром во двор с велосипедом. Сделав несколько кругов вокруг дома, я остановился у подъезда, раздумывая, – куда теперь направиться. В это время из подъезда вышел дядя Саша. Увидев меня, он сказал:
– Скучаешь? Поехали в штаб, а то писаря все спрашивают про тебя – почему на службу перестал приезжать?
Это предложение дяди Саши пришлось мне по душе, так как отец был в отъезде и я давно не наведывался в штаб. Я устремился вперед по хорошо известному мне маршруту, а дядя Саша последовал за мной. Редкие прохожие с удивлением смотрели на нас: маленький мальчик в матроске вовсю мчится по тротуару, а старший лейтенант быстро шагает за ним, стараясь не отстать. Такая прогулка мне нравилась, я с удовольствием крутил педалями, но, к сожалению, мне и в голову не пришло предупредить об этой поездке маму.
В штабе мы пробыли до позднего вечера. А в это время мама, не дождавшись меня к обеду, обходила все подъезды, спрашивая жителей, – не видели ли они меня. Кто-то видел, кто-то – нет, но, куда я делся – никто не знал. В городе у нас не было родственников, а из знакомых – только сослуживцы отца. Когда поиски ничего не дали, мама побежала к тете Вере. Это была энергичная женщина. Узнав о случившемся, она передала маме свою маленькую дочку и – стремглав на улицу. Она расширила круг поиска, обежав все соседние дома, дворы, переулки, расспрашивая встречавшихся ей людей, но ничего узнать не смогла – мальчик, как в воду канул. Прошло несколько часов и надежды на мое возвращение почти не осталось. Обсудив возможные варианты дальнейших поисков, женщины отправились втроем в милицию. Там их выслушали и постарались успокоить:
– Город тихий, спокойный, машин очень мало, в основном одни извозчики, так что мальчик ваш где-нибудь у товарищей заигрался и скоро вернется.
Женщины в это верили и не верили, но что делать? Придется ждать.
Вернулись домой. Кухонное окно в нашей квартире выходило на лестничную площадку. Мама села напротив этого окна и… застыла в ожидании. В таком состоянии я и застал ее, когда вернулся вечером из штаба. Она не вскрикнула, не бросилась меня обнимать, расспрашивать. Она смотрела на меня не видящими от слез глазами и молчала, наверное, воспринимая все это как сон. Вот точно в таком состоянии я и увидел ее, когда вышел из кареты скорой помощи.
Дмитрий Васильевич не стал терять время, договорился с водителем какого-то грузовика, погрузил вещи и помог забраться в кузов мне. Маму со Светой он посадил в кабину, а потом запрыгнул в кузов сам и мы помчались на пристань.
Посадка на пароход шла полным ходом. Пассажиров было больше, чем мест в залах и каютах, поэтому люди занимали все сколь-нибудь пригодные для сиденья и стояния места на палубе и в других закутках парохода. Дмитрий Васильевич и водитель с нашими вещами кое-как протиснулись на корму, где мы и обосновались.
Когда посадка закончилась, матросы убрали трап и пароход, дав прощальный гудок, стал отчаливать. С пристани махали провожающие. Среди них был и Дмитрий Васильевич, ставший за два дня дорогим для нас человеком. Я не знаю, как сложилась его судьба, но в нашей семье его часто вспоминали, а мама, хотя и была атеисткой, как положено было быть в те годы жене красного командира, нет-нет, да и подходила в хате к образам, моля Бога о здравии не только отца, но и Дмитрия Васильевича.
Пароход вышел на середину Днепра. Лопасти его, монотонно шлепая, успокаивали, вносили в душу умиротворение. Мы оставляли Киев, который за несколько часов нашего пребывания в нем, несмотря на драматизм возникшей ситуации, вошел в наше сознание как город, жители которого не безучастны к судьбе других, незнакомых им людей.
Когда Киев остался позади, мимо нас поплыли деревни, пасущиеся стада, сидящие в лодках рыбаки с удочками. Все это никак не вязалось с войной. Но она была рядом и, как и днем раньше, неожиданно сваливалась с неба. Пароход был замаскирован свежесрубленными березками, у которых еще листья не успели завянуть, но скрыть его таким образом от немецких летчиков было нельзя. Его быстро обнаруживали и тогда он превращался в хорошо видимую мишень. Если на железной дороге мы подвергались атакам истребителей, то здесь нами занимались бомбардировщики. Мы видели, как маленькие черные точки, отделившись от них, неслись со свистом на нас и никуда нельзя было от них деться. Оставалось только сжиматься и прикрывать голову руками.
