Я хотел пойти разыскать Додика, чтобы оказать ему помощь, если он жив, но дед не разрешил мне выходить. Он, по-видимому, чувствовал, что еще не все закончилось. Оставшись в хате, я полез к деду со своими вопросами, на которые тот неохотно, но отвечал. Я спросил:

– Дедушка, а почему они сразу к нам приехали, а не к другим?

Дед, то ли в шутку, то ли всерьез, ответил:

– Значит, разведка у них хорошо работает.

Я не понял – причем здесь разведка? Ведь она существует, чтобы разведывать расположение врага, а не кабанчика. Дед ответил:

– Исход в войне, внучок, зависит не только от солдат и их вооружения, но и от того, как они накормлены. А этому вопросу германцы всегда уделяли большое внимание.

– А что же они не поехали к нашим соседям – Циркуну или Зарецким?

– А что к ним ехать? В их хлевах, наверное, пусто. Опять же – разведка!

– А почему они не зашли в хату, не спросили разрешения?

– Да потому, что они оккупанты, а оккупанты ни у кого разрешения не спрашивают!

Может быть, я еще долго мучил бы деда своими вопросами, но в это время снова послышался знакомый нам шум и около хаты остановилась та же самая бронемашина, но на ее капоте лежало что-то красное. Присмотревшись, мы поняли, что это – поросячья голова.

Из бронемашины вышли солдаты. Они взяли за уши поросячью голову, внесли ее к нам во двор, положили на крыльцо и молча, ничего не говоря, ушли. Через несколько минут броневик затарахтел и удалился туда же, откуда и приехал.

Мы вывалились из хаты. На пороге лежала голова нашего кабанчика Борьки. Глаза его были закрыты, как будто он мирно спал. Только стекающая на крыльцо кровь говорила о другом.

Пока взрослые обсуждали, что делать с необычным подарком немцев, я пошел разыскивать Додика. Нашел его в углу повети забившегося под дрова. Он был весь в крови, но жив. Жалобно поскуливая, он зализывал левую переднюю лапу.

У Додика оказалось две раны. Одна пуля вспорола его бок, оставив длинный след. Эта рана не была опасной, так как пуля внутрь не попала. Тетя Аня смазала ее йодом. А вот другая пуля перебила кость у лапы, оставив невредимым сухожилие. И теперь эта лапа болталась на этом сухожилии. Тетя Аня смазала йодом раздробленные части кости, затем соединила их и туго перевязала это место бинтом. Надо было бы наложить гипс, но где его было взять? Потом эту лапу она прикрепила с помощью пояса к шее Додика, чтобы она была навесу. Додик все это время поскуливал и облизывал в знак благодарности руки тети Ани. Я же стоял и плакал: бедный Додик, такой ласковый и незлобный, а как смело бросился на фашистов! А мы лишь в окно смотрели.

Впрочем, все произошло так неожиданно и так быстро, что мы и глазом не успели моргнуть, как одно из живых существ нашего двора было тяжело ранено, а другое – зарезано. В живых остался только наш кот Кеша. Это был большой черный кот с пушистой шерстью. Он все время сидел на подоконнике и молча наблюдал за происходящим во дворе. По-видимому, он все понял и из дома выходить не спешил.

Весь вечер взрослые обсуждали произошедшее, судили-рядили, как будет дальше и как себя вести.

На следующий день мы, не отошедшие еще от происшедшего накануне, услышали тарахтенье у хаты. Выглянув в окно, увидели, что возле калитки остановился мотоцикл с коляской. Через мгновение два здоровенных немца в зеленых плащах с красными повязками на рукаве буквально ворвались в хату и, ничего не говоря, схватили деда за бороду и потащили его к мотоциклу. Дед был в одном исподнем. Женщины, не сговариваясь, дружно бросились на них, пытаясь вырвать деда из их рук. Немцы, не церемонясь с женщинами, ударами в грудь уложили их на землю, втолкнули деда в коляску и укатили.

Куда увезли деда и почему – никто не знал и спросить было не у кого. Решили идти в деревню, может быть, там что-то прояснится. Пошли тетя Аня и мама. Оказалось, что в деревне уже существует новая власть в лице старосты Яковцова Леона (Левочки) и двух полицаев. От них женщины узнали, что деда увезла в Ветку в цугундер (тюрьму) полевая жандармерия. Стало также известно, что жители Рудни, узнав об аресте деда, и думая, что его взяли из-за его еврейского имени (Исаак), стали собирать подписи в его защиту, что он никакой не еврей, а обыкновенный белорус. Конечно, они вряд ли отважились бы на такую акцию, если бы речь шла о каком-то простом жителе, даже невинно арестованном. Дед же, хотя и был простым колхозником, пользовался у односельчан колоссальным авторитетом. Позже я более подробно расскажу о нем.

Вернувшись домой, женщины уселись за стол. Это был по сути женский совет: прабабушка Домна, бабушка Арина, тетя Аня и мама. Вопрос был один: как вызволить деда. Решили утром идти в Ветку к новому начальнику – бургомистру и вручить ему своего рода поручительство жителей деревни, что дед Исаак – не еврей. Откровенно говоря, в то, что оно поможет, никто не верил. Но это была хоть и маленькая, но единственная возможность помочь деду.

Рано утром тетя Аня и мама отправились в Ветку. Взяли с собой немного еды и дедову одежду. Пошли вдоль Сожа напрямки. Уже при подходе к Ветке они неожиданно увидели идущего им навстречу деда. Его отпустили и он, чтобы не пугать своим видом людей, тоже пошел вдоль Сожа. Поплакав от радости, счастливая троица отправилась домой в поселок, рассказывая поочередно о своих злоключениях. Дед, узнав о поручительстве руднян, посмеялся, но в душе был доволен, что у него столько заступников. «Хотя, – сказал он, – если бы я был еврей, то германцы вряд ли уважили бы их просьбу. Даже если бы под ней подписалась вся область!».

Арест деда был вызван другой причиной – угоном колхозного стада из-под самого носа немцев в Брянскую область. Это была серьезная вина перед ними. За нее деду грозил расстрел. Но спасло его от этого, как он рассказал, следующее. Во-первых, он не просто крестьянин, а бывший царский офицер. Для немцев это кое-что значило. Во-вторых, он около года жил в Восточной Пруссии, говорил по-немецки. Это тоже немаловажный факт. Но все это, как сам считал дед, не могло перевесить его вины перед ними – угона скота. На вопрос – зачем он это сделал – дед чистосердечно ответил: «Befehl!»(приказ!). Вот этот аргумент, по мнению деда, германцы приняли, так как сами выполняли все бефели, строго требовали от подчиненных их выполнения и хорошо понимали, что будет с человеком, который бефель не выполнит.

Прошла неделя. Мы постепенно приходили в себя от пережитого. Коров немцы не тронули. По утрам бабушка доили нашу Зорьку, а я выгонял ее за околицу, где собиралось общее стадо. Потом шел к Додику. Он поправлялся, с удовольствием пил молоко и стал ходить по двору на трех лапах. Четвертую носил перед собой на перевязи.

Немцы в поселке не появлялись. Один только раз пришли полицаи и прибили к фасадам хат приказ немецких властей, напечатанный крупными буквами на желтой бумаге. В нем говорилось, что жители не должны пускать на ночлег евреев, политруков и красноармейцев, выходящих из окружения. За неисполнение – расстрел! Но пока никто к нам на ночлег не просился и царившая тишина и безлюдье возвращали нас в прошлые времена, когда фронт был еще далеко.

Так как новости можно было узнать только в деревне, то дед отправил туда на разведку тетю Аню и меня с ней. В Рудне жило много наших родственников и было у кого остановиться. Мы выбрали бабушкину сестру Ульяну. С ее хаты начиналась Аверьяновка, улица, идущая со стороны Ветки.

По улице то и дело проезжали повозки, машины, мотоциклисты. Тишина наступала на несколько минут, но потом за окном снова что-то тарахтело. Не сравнить с нашей единственной улицей в поселке. Там, если кто и пройдет, то к колодезному журавлю за водой. А потом – тишина, наполненная стрекотаньем кузнечиков.