Белослава отведала — и впрямь сладость необычная.

Императрица и себе взяла такой же плод из того же блюда, надкусила ровными зубками и по-свойски подмигнула. И не требовалось тут никакого пересказчика — Белослава уразумела. Мол, ведь правда вкусно? Только мы, жены, знаем толк в сладости. А мужи — что они в этом смыслят? Даже жаль их, бедняжек…

И снова нечистая сила навеяла дурные думы. Подумалось, что посиди ее Кий раз-другой вот так за одним столом супротив этой неотразимой красавицы, — не утерпит, позабудет и Белославу, и Всемилу, и всех полян, и Горы, и Днепр… Собралась с духом, отогнала прочь дурную думу. И не заметила, что при том чуть нахмурилась. А Императрица все примечала тотчас. И отрок-пересказчик повторил по-антски ее вопрос:

— Чем озабочена дорогая гостья моя? Не смогу ли помочь?

Белослава улыбнулась принужденно, молча покачала головой: нет-нет, все хорошо, даже очень! И подумала: даже слишком…

Сидевшая рядом с Императрицей дородная жена с надменно приспущенным уголком небольшого рта, с серо-зелеными глазами под аккуратными бровками на круглом белом лице, что-то зашептала своей владычице. Та же в ответ лишь забавно выпятила нижнюю губу, то ли соглашаясь, то ли нет. Затем повела долгую речь, время от времени останавливаясь, чтобы отрок успел пересказать.

— Мы заметили, — говорила она, — что наши дорогие гости очень красиво и со вкусом одеты. И заметили также, что они с интересом глядят на наши наряды. Нам приятно такое внимание…

А наряды наши, — продолжала она, — сшиты из разных тканей, своих и привозных. Особо приятны для тела и для глаз ткани шелковые. Прежде мы не имели своего шелка, его к нам привозили из далекой восточной империи, где у всех людей желтая кожа и всегда смеющиеся глаза, даже если те люди горюют…

Шелковая нить, — разъясняла императрица, — изготовляется не из растений, подобно льну либо хлопку. Ее изготовляет особый червяк, он создает из этой нити сам себе саркофаг, называемый коконом. И в том коконе сам себя хоронит. Проходит время, и душа червяка возрождается, обретает крылья и вылетает из саркофага-кокона уже в образе бабочки. Она же отложит множество крохотных шариков-яичек, из них со временем, народившись, выходят новые маленькие червячки, каждый из них растет и вскоре принимается за изготовление шелковой нити и саркофага-кокона. Так все повторяется и повторяется без конца…

— Когда-то мы не знали этой тайны, — пересказывал отрок. — Ее знали только далековосточные желтые люди с вечно смеющимися глазами. Они научились добывать шелковую нить из того кокона-саркофага. Их ткачи изготовляют множество шелковых тканей разной тонкости, а их торговцы продают эти ткани в другие земли за немалую цену. И нам год за годом приходилось очень дорого платить за привозной шелк. К тому же персы то и дело не пускали к нам через свои дороги далековосточных торговцев. И наши торговцы никак не могли перепродавать шелка вам и другим народам по более низкой цене. Продавали еще дороже, ведь если у торговца не будет прибыли, он не станет торговать. Не так ли?..

Белослава и ее спутницы внимали раскрыв глаза, а кое-кто и рот. А Императрица все говорила и говорила — негромко так, приятно улыбаясь, а отрок все пересказывал и пересказывал, не поднимая своих черных стрел-ресниц.

— …Но нет ничего тайного, что не стало бы для нас явным. И как ни оберегала та далековосточная империя свой секрет изготовления шелка, от нас, от Второго Рима, уберечь того секрета не сумела. Давно ли, недавно ли, суть не в том… два наших монаха добрались через необъятные знойные пустыни и через снега высочайших гор до той далековосточной империи, чтобы поведать желтым людям с вечно смеющимися глазами о жизни Христа и его учении, о пречистой деве Марии и Святой Троице, обратить их, заблудших, в нашу веру. Но не только о вере помышляли мужественные монахи, они помнили и о своей империи — оплоте христианской веры, помнили об интересах своей страны и своего народа. Они воротились на родину, снова пройдя холодные высокогорные снега и жаркие бескрайние пустыни. Они пришли в Константинополь, изможденные и постаревшие, опираясь на свои длинные посохи. А внутри их посохов, в специально выдолбленных полостях-тайниках находились малюсенькие шарики-яички, из которых — уже здесь, у нас! — вывелись те самые черви, дающие шелковую нить. Так тайна перестала быть тайной. Так появился у нас свой собственный шелк. И не страшны стали козни персов. А наши мастерские, принадлежащие только Императору и никому другому, теперь изготовляют шелковые ткани не хуже прежних, привозных.

Тут она прервала свою речь, как бы для передышки, бесшумные слуги принесли новые плоды и сладости, которыми опять и опять попотчевали гостей, после чего Императрица сказала:

— Наш преосвященнейший Император посовещался со мной — а он всегда и во всем со мной совещается — и принял мудрое решение: запретить продажу шелковых тканей за пределы границ государства. Иначе какие-нибудь язычники-варвары… о нет, к антам это не относится, анты — особый народ!.. я говорю о диких, некультурных иноземцах — вандалах, гуннах, склавинах и прочих… так мы с Императором не могли допустить, чтобы все эти дикари щеголяли в шелках, в то время как даже не все свободные граждане Второго Рима в состоянии позволить себе подобную роскошь…

Что-то насторожило Белославу, не по душе пришлось, но что именно — уразуметь не могла. Жаль, Кий не слышит — он бы тотчас разобрался. Надо будет все по возможности запомнить и поведать ему, что говорит Императрица, которая, кстати, будто почуяв неладное, тут же увела свою речь в сторону. Как опытный наездник, подлетевший на всем скаку к нежданной преграде, не останавливая коня, умело сворачивает и обходит ту преграду.

— Но мы можем позволить себе… нет, не продать, ведь нарушить запрет Императора никто не осмелится… а вот подарить, не продать — подарить! — нашим дорогим гостям, нашим новым и столь приятным друзьям…

Сейчас Императрица вела речь уже не плавную и гладкую, как Истр в нижнем своем течении, а прерывистую, будто от душевной взволнованности. И пока она вот так прерывисто говорила — неведомо кто, когда и как успел распорядиться, — вошли один за другим неслышной походкой семеро слуг, каждый с великой ношей на голове.

Двое приблизились к Белославе, остальные пятеро — к пятерым ее спутницам. Торжественно сложили перед изумленными полянскими женами свою ношу, поклонились молча и исчезли, будто их здесь вовсе не было только что. Может, привиделось? Нет, не могло привидеться, ибо перед каждой лежал теперь великий сверток тончайшей и яркой шелковой ткани. А перед Белославой — два свертка: золотистый, под цвет волос, и лазоревый, как ее глаза.

Император Второго Рима, прозванный к тому же Вандальским, Африканским, Готским, Алеманнским, Гуннским… — каких только званий тут не было, всех не перечесть! — на сей раз был простоволос и одет в темно-бурую тогу без украшений, именно таким своим видом выделяясь среди немногих сопровождавших его приближенных, сверкавших золотом и каменьями на ярких нарядных одеждах. Император принимал антского князя Кия в одном из невеликих покоев Вуколеона, своего жилища, где в полумраке на едва освещенных стенах видны были намалеванные несмываемыми красками-фресками разные случаи из ромейской жизни — осада крепости, охота на зверя, строительство храма…

Рядом с Императором, за недолгим столом, восседали всего четверо ромейских мужей, в их числе — Безбородый.

На другой стороне стола усадили троих гостей: с Кием были здесь Хорив и Горазд.

Стол был уставлен золотыми и серебряными блюдами с изображениями сражавшихся бойцов и самого Императора — то на коне, то пешего с копьем, либо одни только голова да плечи. На блюдах лежали невиданные плоды, различное мясо с подливами, всевозможная птица, рыба — свежая и соленая, сладости, пряности и всякая прочая изысканная снедь. Сосуды с вином и кубки также были из серебра и золота, тоже с разными изображениями и узорами.