Очень красиво!
Таня наклоняется, уворачиваясь от «волосопада», потом закладывает локоны за уши и поднимает лицо.
И все. Я окаменеваю. Превращаюсь в застывший цемент.
Знаете, терпеть не могу книжные выражения из серии «…и тут время для него остановилось, и мир замер». Или: «Он застыл, как громом пораженный». Или еще какой-нибудь словесный шлак.
Но это как раз про мой случай.
Когда Таня поднимает лицо, я понимаю, что был прав – я действительно ее уже видел.
Причем совсем недавно.
Просто мне это не приходило в голову, пока волосы были заплетены. А с прямыми узнал сразу. Тут ошибиться невозможно.
Это она ступила на эскалатор в последний момент моего Синего сна!
Ну, помните, где Сальный голос? И движение, когда она поднимает лицо, – абсолютно фирменное. Во сне оно было точь-в-точь таким же. Это на нее я глядел и кричал «да!», как будто давил на гашетку.
Да, я сам понимаю, что это шиза!
Но если мне кто-нибудь это объяснит – с меня ящик Hennessy! Если он, конечно, продается ящиками…
Пока я отмораживаюсь, вокруг идет какая-то бесконечная дискуссия. Я даже, кажется, на автомате как-то умудряюсь прокомментировать «свой» стих.
А перед глазами все ползет и ползет эскалатор.
Следующее открытие валится на меня минут через пять. Таня наклоняется вправо, чтобы пошептаться с кем-то из девчонок, и я замечаю, что на спинке ее стула висит серая ветровка. А я точно помню, что во сне она была именно в такой. Не верите – вернитесь на пару глав назад и перечитайте!
Интересно, вот если подойти к ней сразу после кружка и сказать: «Знаете, Таня, я вас видел на переходе с "Римской" на "Площадь Ильича". Точнее, для вас – с "Площади Ильича" на "Римскую". И я вас выбрал, чтобы пройти вместе всю жизнь» – какой будет ее реакция?
Впрочем, запросто может быть, что на метро она вообще не ездит.
Потому что после того, как спели заключительную молитву, Принцесса Греза мило прощается со всеми сразу и выходит из класса, подкидывая на ладони ключи с логотипом BMW.
Как только занятие финиширует, Даша сама подходит ко мне, уже слегка оттаявшему.
– Как поживают агглы?
– Они сейчас в другом часовом поясе! – в тон отвечаю я, и мы вместе хохочем.
– Нравится у нас здесь?
– Неплохо! Я уже второй раз, неделю назад тебя не застал.
– Да? А мне показалось, что ты проскучал все занятие…
Представляю, как я выглядел, когда меня накрыло дежавю. Наверное, со стороны смотрелся, как будто меня молнией долбануло.
– Да нет, это я… Просто отрывок сегодня такой обсуждался…
– Духовно близкий тебе? – услужливо помогает Даша.
– Точно! Именно такой!
Даша радостно кивает в ответ на мои выкрутасы. У меня даже мелькает мысль: может, все-таки пригласить ее к нам на концерт? Но потом, прикинув, решаю, что пока не стоит палиться.
– В следующий раз приедешь?
– Постараюсь, – говорю ей.
Потом решаю, что обещать можно все что угодно, но форс-мажоры в этой жизни еще никто не отменял, и уточняю:
– Если, конечно, агглы за мной не прилетят…
Глава седьмая,
в которой бродячие животные подвергаются опасности
Задержав на два часа концерта начало,
Я вылез на сцену, вяло показал «козу» полному залу.
Ковыряю струны медленно, топчу примочку кедами,
Щеку чешу об микрофон между куплетами…
Noize MC
– Осторожно, двери закрываются! Следующая станция «Достоевская», – делится радостью женский голос из динамиков.
Роммель как-то рассказывал, что, когда едешь в центр, остановки объявляет мужской голос, а когда из центра – женский. Я пару раз проверял – так и есть. Только все забываю проверить, где же именно в центре мужской голос меняется на женский.
Между прочим, в этом есть своя логика: в центр люди едут на работу, и брутальный мужской голос настраивает на то, что будешь сурово вкалывать. А когда возвращаешься домой, женский символизирует, что скоро вернешься в уют. Ну, это если дома уютно, конечно…
Как раз на «Достоевской» мы встречаемся в семь и выдвигаемся в «Идею Fix». Да, уже 18 июня – как-то время незаметно пролетело. Мы забацали пару реп (одна из них, ночная, была как раз перед моим первым кружком), но ничего нового в программу добавить не успели. Просто перемешали песни в другом порядке – вот и все отличия от последнего концерта в «Напряге».
– Станция «Достоевская»! Уважаемые пассажиры, при обнаружении подозрительных вещей в вагоне поезда сообщайте о них машинисту! – раздается женский голос, символизирующий уют.
У меня из подозрительных вещей только синтезатор, но машинисту о нем знать незачем.
На перроне уже стоит Роммель, рядом с ним Тоша. Они дружат так давно, что, по-моему, люди столько не живут.
Жмем клешни, обнимаемся.
– Больше никого нет, что ли?
– Есть, просто пока мало… Вон, видишь девчонок? Нет, не те шалавы, а дальше, в уголке. Это же вроде какие-то подруги Стэна, они на прошлом концерте были.
– И все?
– Ну, еще Троцкий с Нюхачом. Только они уже наверх пошли.
– За пивасом?
– Наверное. Они сегодня вообще не особо в адеквате. – Тоша ехидно лыбится. – По-русски говорить отказываются, а выдают только… Ром, как там?
– Бадри Па-тарка-цишвили, – выговаривает Роммель.
– А, так я даже знаю, кто это, – вспоминаю я. – Его же вроде грохнули пару лет назад. Или сам, история мутная… И что, больше вообще ничего не говорят?
– Ага. Дурака валяют. Мы их спрашиваем: с вами кто-нибудь еще ожидается? Они говорят: Бадри Патаркачи… Ну, в общем, ты понял. Или говорю: и нам пиваса зацепите! Нюхач строго так смотрит и говорит… ту же самую мантру, короче.
– Эй, а Троцкий вообще играть сможет сегодня? – беспокоюсь я. – На барабанах-то не Бадри Патаркацишвили будет стучать, я надеюсь?
– Не, нормально все, не очкуй. Поваляет дурака и перестанет.
Подходит очередной поезд из центра, из него вылетает Стэн с басухой на плече. Девчули «из уголка» действительно машут ему, и они все вместе подходят к нам.
– Здорово! Вы знакомы ведь, верно? Ну вы склерозники! Еще раз – Наташа, Лиза, Надя! Девочки, это Костя, Рома, Тоша. А что, больше никого нет пока?
Роммель излагает им сагу про Бадри Патаркацишвили, а я достаю мобильный и вижу, что, пока ехал в метро, получил три эсэмэски: от Денисыча, Леры (кто бы сомневался) и Волшебной. Смысл у всех один – «сорри-сорри, но сегодня приехать не смогу» (далее – уважительная причина отсутствия).
Мне приходит в голову, что ситуация – один в один как в той притче, которая читалась на последнем кружке: про то, как хозяин позвал гостей на пир, а они стали косить с разными отмазками. Абсолютно как у нас.
Жаль, не расскажешь об этом пацанам – не оценят насчет притчи. А ребятки с кружка, боюсь, не догонят про клубные концерты…
Впрочем, у нас хоть кто-то пришел. А то пришлось бы собирать нищих и увечных на концерт, если уж все в точности по Евангелию.
Тем временем подтягиваются Светик, моя лучшая подруга, и ее новый молодой человек (как его зовут, я не расслышал), потом еще пара знакомых Роммеля, и мы решаем никого больше не ждать. Поднимаемся на эскалаторе, выходим на улицу и видим Троцкого и Нюхача с банками коктейлей в руках. Я решаю играть на опережение.
– Бадри Патаркацишвили? – спрашиваю у них.
– Бадри! Патаркацишвили!!! – с жаром кивают они головами. Видимо, это должно означать следующее: дескать, нашелся хоть один разумный человек!
На нас смотрят как на идиотов, поэтому Роммелю снова приходится врубать непосвященных в концепцию. Нюхач, чтобы вы понимали, – это жутчайшее порождение зла, смысл существования которого – с особым цинизмом спаивать Троцкого (хотя тот и так в помощи не нуждается). Интересно, пока они нас дожидались, между собой тоже общались только этими двумя всеобъемлющими словами?
